В поисках имени для Иисуса

В поисках имени для Иисуса

Еще даже до того как были написаны евангельские тексты, замечательно излагающие жизнь Иисуса в свете пасхального опыта, в среде последователей Иисуса произошло выдающееся событие. Испытанное после его воскресения потрясение толкает их на поиски «имен» и «титулов», чтобы попытаться выразить «тайну», которую они ощущают в этом пророке, за которым они следовали по дорогам Галилеи. Какова его истинная сущность? Как они должны его называть? Какое имя им использовать, чтобы возвещать о нем? В семитском менталитете «имя» наделено исключительной значимостью. Это не просто любое внешнее обозначение, которое дают кому-то. «Имя» указывает на сущность личности, ее миссию, ее судьбу[1210].

«Тайна», которую интуитивно ощущают в Иисусе, не может быть выражена только этим именем. Матфей, правда, обнаруживает глубокий смысл в имени «Иисус»: его отец дает ему такое имя по вдохновению «Ангела Господня», потому что ребенок родился, чтобы спасти «людей Своих от грехов их»[1211]. Но его недостаточно, чтобы выразить все, что им открывается в Воскресшем. Вскоре в христианских общинах появятся и распространятся различные титулы и имена, взятые из мира иудейской культуры и эллинизированных кругов[1212]. Несмотря на их многообразие, не наблюдается никакой разрозненности или смешения. Все имена относятся к Иисусу, выдающемуся пророку, с которым они познакомились в Галилее, и все они истолкованы в свете его личности и его служения: Иисус — это Господь, но Господь, умеющий лишь служить, а не властвовать; он «Мессия», но Мессия распятый, а не царь-победитель, уничтожающий своих противников.

Мессия

С самого начала христиане называют Иисуса Мессией, или Христом[1213]. Это основной его титул. Он используется чаще всего. Так его активно стали называть уже первые проповедники: «Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса»[1214]. Мессия, которого так ждали в некоторых кругах общества, был распят. Это кажется невероятным, но это так. Не нужно больше никого ждать. Иисус — Мессия. Поэтому последователи Иисуса совершенно спонтанно стали называться «христианами» или «мессианами». Впервые они получили это имя в Антиохии[1215]. Воскресение Иисуса должно было произвести сильнейшее впечатление, ведь у учеников хранилось воспоминание, что Иисус настаивал на том, чтобы его считали Мессией, или Христом. Образ Мессии, кстати, был довольно расплывчатым и даже сомнительным. Большинство видело в нем потомка из царского рода Давида. Некоторые считали, что это священническая фигура. В любом случае почти все представляли Мессию как бойца-освободителя: он покончил бы с римским владычеством, очистил бы Израиль от присутствия язычников, собрал бы воедино избранный народ и установил мир. Вполне вероятно, личность Иисуса породила ожидания, связанные с мыслями о Мессии: не он ли тот освободитель, которого так ждали? По-видимому, Иисус этому сопротивлялся[1216]. Он не хотел, чтобы его путали с Мессией-националистом. Его замысел о Царстве Божьем был чем-то гораздо большим.

Распятие положило конец всем недопониманиям. Уже невозможно представить Иисуса как партизана-националиста наподобие Иуды, сына Иезекии, Симона из Переи или Атронга. Павел говорит об этом вполне ясно: «Я рассудил быть у вас не знающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого»[1217]. Иисус — истинный Мессия, однако он приносит спасение не путем уничтожения римлян, а путем поиска Царства Божьего и его справедливости для всех. Это не Мессия-победитель, а «распятый» за то, что он стремился освободить людей от угнетений и несправедливости. Таким его знали все. Постепенно, под влиянием Павла, слово «Христос» стало превращаться в собственное имя Иисуса. Христиане говорят об «Иисусе», о «Христе» или об «Иисусе Христе», не делая различий. К сожалению, вследствие привычного использования имя «Христос» утратило свою исконную силу. Вскоре забылось его истинное значение[1218].

Новый человек

Похоже, Иисус никогда не называл себя «Мессией» или «Христом». Наоборот, говоря о себе и о своем служении, он часто употреблял довольно странное выражение типично семитского стиля: «Сын Человеческий»[1219]. Это словосочетание было непонятно и таинственно для греческого уха, но даже тем, кто говорил на арамейском, было удивительно слышать, что кто-то обращался так к самому себе[1220]. «Сын Человеческий» — это не собственно имя, приписываемое Иисусу. В христианской общине никто его так не исповедует и не называет. Это лишь образ речи, который евангелисты вкладывают в уста Иисуса и который прежде всего подчеркивает его человеческую сущность: Иисус — уязвимое человеческое существо, «сын человеческий», не имеющий места, куда приклонить голову, пришедший не для того, чтобы ему служили, а послужить и отдать жизнь в качестве выкупа; он всегда идет позади отверженных и грешников, желая спасти то, что потеряно, «Сын Человеческий», который в конце-концов будет распят, чтобы воскреснуть на третий день.

Но в то же время Иисус говорит также и о «Сыне Человеческом, сидящем одесную силы и грядущем на облаках небесных»[1221]. Так говорил Иисус в течение своей жизни или это члены христианской общины в свете воскресения вообразили его как Сына Человеческого, который предстает во впечатляющем видении в Книге пророка Даниила?[1222] Согласно многим исследователям, именно первые христиане, наверняка отталкиваясь от привычки Иисуса определять себя как «сына человеческого», увидели в нем «Сына Человеческого», который теперь восхваляем и прославляем по правую сторону от Бога и придет как последний Судья мира. В любом случае Иисуса воспринимают как истинного человека, до самой смерти боровшегося за достойную жизнь для всех. Уполномоченный Богом быть судьей на Последнем суде, он придет однажды установить справедливость в мире. Его суд не будет произвольным; Иисус знает, из чего состоит человеческое существо. Поэтому он будет судить человечество изнутри. Все будет сопоставлено с правдой Божьей, воплощенной в человеческом облике Иисуса. Тогда и выявится истинно человеческое. Наконец-то можно будет увидеть, где правда, а где ложь, кто действовал по справедливости, а кто был несправедлив и бесчеловечен.

В начале 58 года Павел из Тарса пишет из Греции письмо христианской общине Рима. Он также видит в Иисусе Человека, в котором проявилось все истинно человеческое. Однако его богословские размышления протекают в другом оригинальном русле. Павел считает Иисуса «новым Адамом», новым Человеком, положившим начало новому человечеству[1223]. В его религиозном видении первый Адам своей «непокорностью» Богу дал начало истории греха, неизбежно ведущей к разрушению и смерти. Но Иисус, «новый Адам», своим верным и преданным «послушанием» Богу породил новую эпоху справедливости, которая приведет к спасению. С первым Адамом в историю человечества все глубже проникали несправедливость, страдание и смерть. С Иисусом стали всем доступны прощение и спасение. Павел не скрывает своей радости и воодушевления. Действительно, начиная с Адама изобилуют грех и зло, но начиная с Иисуса «как грех царствовал к смерти, так и благодать воцарилась через праведность к жизни вечной»[1224].

Первосвященник

Несмотря на свою емкость, название «Сын Человеческий» вскоре кануло в Лету. Оно едва о чем-либо говорило новым христианам Империи. Нечто похожее произошло и с другим именем, предложенным в одном тексте, где Иисуса называют Первосвященником[1225]. Оно не получило распространения. Однако это странное и даже скандальное звание отражает посредническую роль Иисуса между Богом и людьми. Во времена Иисуса первосвященники были сильно дискредитированы. Первосвященник продолжал оставаться великим «посредником» между Богом и Его народом, однако многие ощущали, что он больше защищал интересы Империи и свои собственные, чем защищал бедняков Божьих. Как можно было отнести этот титул к Иисусу? Что общего у него было с Анной и Каиафой?

Христианский автор проявил смелую и завораживающую интуицию. Назвать Иисуса первосвященником было лучшим способом перестать мифологизировать храмовую религию и впечатляюще презентовать иудейскому миру личность Иисуса. Какой образ мог произвести большее воздействие на иудеев, совершавших паломничество в Иерусалим, чтобы принести жертву Богу Завета? Первосвященник был человеком, имеющим отношение к святому, отделенным от нечистых, с тем чтобы иметь возможность приносить угодные Богу жертвы за грехи[1226]. Иисус же, наоборот, принимал грешников и проституток, прикасался к прокаженным и больным, исключенным из Храма. Он не отделяется ни от кого, чтобы быть с Богом; он живет среди людей и близок ко всем, чтобы иметь возможность явить Своего любимого Отца тем, кто забыт и унижен. К тому же первосвященник предлагал жертвы, не способные искупить грехи: «Невозможно, чтобы кровь тельцов и козлов уничтожала грехи»[1227]. Иисус же не предлагает никакой ритуальной жертвы; ведь не это радует Бога; он пришел «исполнить волю Отца»: его жертва — это «принесение его жизни»[1228].

Иисус замечательно описывается как «посредник» между Богом и людьми. С одной стороны, он «сияние славы» и «образ ипостаси Его»[1229]; он его «Первородный Сын»; он восседает на троне по правую сторону от Него, а не как ангелы, находящиеся у Его ног или вокруг Него[1230]. С другой стороны, Иисус, разделяющий жизнь Отца, является человеком в полном смысле этого слова; его солидарность с другими людьми абсолютна. «Он не стыдится называть их братиями»[1231]; он не похож на тех первосвященников, за которыми народ наблюдал издали, когда они осуществляли торжественный вход в самое святое и недоступное место в храме. «Он должен был во всем уподобиться братиям, чтобы быть милостивым и верным первосвященником пред Богом»[1232], и не быть похожим на семью Анны, на протяжении нескольких лет безжалостно эксплуатировавшей людей, утрачивая доверие в глазах бедняков. Более того, Иисус отождествляет себя со всеми, кто страдает, и «как Сам Он претерпел, быв искушен, то может и искушаемым помочь»[1233]. Автор не находит слов, чтобы выразить эту удивительную солидарность: Иисус «не такой первосвященник, который не может сострадать нам в немощах наших, но который, подобно нам, искушен во всем, кроме греха»[1234]. Он такой же, как мы. Он тоже, «хотя Он и Сын, однако страданиями навык послушанию»[1235]. Он тоже должен жить верой, и поэтому нам нужно идти, «взирая на начальника и совершителя веры Иисуса»[1236].

Господь

Иисус с самого начала был назван Господом. И это не только уважительное обращение. Оно содержит в себе глубокий смысл. Согласно первым проповедникам, Сам «Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса»[1237]. У христиан нет никаких сомнений. Начиная с воскресения «Иисус — Господь». Для Павла это исповедание — синтез христианской веры: «Если устами твоими будешь исповедовать Иисуса Господом и сердцем твоим веровать, что Бог воскресил Его из мертвых, то спасешься»[1238]. И это исповедание настолько важно, что «никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым»[1239]. Чем определяется такая его значимость? Почему титул «Господь» превращается в центральное утверждение для последователей Иисуса?[1240] Христиане знают, что в Сирии, Греции, Малой Азии или Египте богам присваивают имя Kyrios («Господь»). Они также обращают внимание на то, как в Империи зарождается культ императора. Когда в конце 54 года Клавдий соглашается называться Kyrios, у этого титула, возможно, еще нет явного божественного оттенка, но вскоре Калигула, Нерон и, особенно, Домициан (81–96) будут требовать, чтобы их превозносили как «Божественных Господ». В частности, Домициана называли «Господом и Богом» (Kyrios kai Theos). У последователей Иисуса на это свой ответ. Годами раньше Павел уже писал: действительно, сейчас многим присваиваются такие имена, как «боги» или «господа», но «у нас один Бог Отец, из Которого все… и один Господь Иисус Христос»[1241]. Лука вкладывает в уста Петра базовое для веры первых поколений христиан утверждение как противопоставление имперской теологии, согласно которой именно императоры являются «господами», несущими свет. Это не так. Это Бог «послал сынам Израилевым Слово, благовествуя мир чрез Иисуса Христа; Сей есть Господь всех»[1242]. В свою очередь, в Евангелии от Иоанна представлена одна волнующая сцена, смело и явственно бросающая вызов поползновениям Домициана: Фома, присмирев перед воскресшим Иисусом, произносит как раз те слова, которые требовал произносить император по отношению к нему самому: «Господь мой и Бог мой!»[1243] Только Иисус — Господь. И не потому, что он сам самодовольно приписал себе это имя, как это сделали Калигула или Домициан, а потому, что, «будучи образом Божиим», «он уничижил Себя Самого», «приняв образ раба», подчинился Богу вплоть до того, что был распят, и потому «Бог превознес Его и дал Ему имя выше всякого имени», чтобы «всякий язык исповедал, что Господь Иисус Христос в славу Бога Отца». Так поется в первом христианском гимне[1244].

Это господство Иисуса не представляет собой апофеоз власти. Иисус является Господом не для того, чтобы доминировать, угнетать, управлять или контролировать. Всю свою жизнь он провел в служении самым бедным и нуждающимся. Его господство не деспотично, не авторитарно и исполнено доброты. Оно дает силу, чтобы вернуть к жизни, и энергию, чтобы подарить жизнь. Римские императоры правят как «абсолютные господа», и великие подавляют народы своей властью. Но с Иисусом этого не происходит, как и не должно происходить с его последователями[1245]. Этот Иисус, прославленный Богом, единственный Господь для общины. И именно он должен сформировать жизнь своих последователей. «Живем ли — для Господа живем; умираем ли — для Господа умираем: и потому, живем ли или умираем, — всегда Господни. Ибо Христос для того и умер, и воскрес, и ожил, чтобы владычествовать и над мертвыми и над живыми»[1246]. Вот как жили первые поколения христиан: слушая «Слово Господа», вкушая «Трапезу Господню», ожидая «Дня Господня». Вот как призывали его в этих общинах: Marana tha, «Приди, Господь Иисус»[1247].

Воплощенное Слово Бога

Так называют Иисуса в своеобразном «прологе», которым открывается Евангелие от Иоанна. Затем это выражение исчезает, в том числе и со страниц этого же евангелия. Никто больше не будет говорить так среди первых поколений христиан. Однако позднее это выражение поможет глубже проникнуть с позиции христианской веры в самое ядро тайны, скрытой в Иисусе[1248].

В языке, используемом в прологе, перекликаются греческое понятие Логос, иудейская вера в «Слово» Божье и глубокомысленные размышления о Мудрости. Как известно, согласно традициям греческой культуры действительность подчинена разуму и сознанию; реальность — это не нечто хаотичное и беспорядочное; в ней есть Логос; у вещей есть их внутренняя «логика». Опять же, по иудейской вере, Бог не имеет видимого образа, его нельзя ни нарисовать, ни изваять, но у Него есть голос; силой Своего «Слова» Он создает Вселенную и спасает Свой народ. Поэтому, согласно мудрой традиции Израиля, мир и история человечества не являются абсурдной реальностью, поскольку все поддерживается и направляется Мудростью Бога.

Этот прекрасный гимн Иоанна прежде всего отражает иудейскую веру. Слово уже «в начале» всего. Мы не должны воспринимать это Слово как нечто созданное. Это Слово — Сам Бог, говорящий, проявляющий Себя в творении и в захватывающей истории человечества. Все создается и управляется Словом. Мы можем заметить его следы повсюду. В этом Слове — «жизнь» и «истинный свет», озаряющий всех людей, приходящих в этот мир. В мире есть также и тьма, но «свет во тьме светит».

Во все это верят иудеи, да и многие народы с языческой культурой вполне могут это понять. Необычно приведенное здесь же смелое заявление: «Слово стало плотию, и обитало с нами»[1249]. И теперь мы можем воспринять это воплощенное Слово Бога в галилейском пророке по имени Иисус. Это непросто. Фактически оказалось, что он пришел в мир, а мир не признал его; и даже свои не приняли его. Но в Иисусе Христе нам предлагаются «благодать» и «истина». Никто не может говорить с нами так, как он. В нем Бог стал плотью. В его словах, движениях и всей его жизни мы встречаемся с Богом. Бог именно Таков, как о Нем говорит Иисус; Он смотрит на людей так, как смотрит он; Он тепло принимает, лечит, защищает, любит, прощает так же, как это делает он. Бог похож на Иисуса. Более того. Иисус — это Бог, говорящий с нами изнутри хрупкой и уязвимой жизни человеческого существа.

Сын Бога

Было еще одно имя, которое помогло христианам значительно глубже ощутить отношения Иисуса с Богом. Это не отдельно взятое из какого-нибудь текста выражение. Очень скоро практически во всех общинах Иисуса стали называть «Сыном Бога». Наверняка это имя сохранилось в памяти людей вместе с воспоминанием об Иисусе, человеке, которого видели живущим в послушании, преданности и близком доверии Богу, Которого он называл Авва. В то же время это было имя, открытое невыразимой тайне Бога, позволявшее им связывать Иисуса с Отцом, который воскресил Иисуса, вдохнув в него Свою собственную жизнь.

Опасность идолопоклонничества велика. Мир восточных богов и богинь соблазнял многих. Приятно было ощущать оберегающую близость Артемиды, Кибелы, Диониса или любого другого бога, предлагавшего «спасение» своим поклонникам. Вдобавок к этому все большую популярность приобретал божественный культ императора: в 40 году Калигула пожелал установить в Иерусалимском храме статую бога Зевса, вылепленную с него самого. Между тем христиане, потрясенные Божественным актом воскресения Иисуса, захотели укрепить максимальную с Ним связь, но как они могли сделать это, не погрязнув в идолопоклонничестве? Как им выразить свою связь с Богом, не делая из Иисуса еще одного «бога» среди стольких богов и богинь?

Имя «сын Бога» ласкало слух иудеев. Так в библейской традиции называют Израиль, столь любимый и оберегаемый Богом народ; «сыном Бога» также считается и царь, представитель народа. И даже некоторых праведников, особо выделяющихся своей преданностью Богу, называют Его сыновьями. Как же не называть так и Иисуса? К тому же ученикам хорошо запомнилось удивительное отношение Иисуса к Богу: он воспринимал и ощущал Его как любимого Отца; он звал Его Авва; его вера в Него была непоколебимой; его покорность и преданность — абсолютными. Иисус не очередной «сын» Бога. Он — «единственный Сын». Самое дорогое у Бога. Отец Сам «послал» его в мир из Своего собственного лона[1250]. Иисус «исходит» от Бога. Он в Нем коренится. Связь Иисуса с Богом не такая, как наша. Бог является Отцом для Иисуса не так же, как для нас. Первые христиане всегда обозначают эту разницу. Они никогда не вкладывают в уста Иисуса выражение «Отец наш»; Иисус говорит «Отец Мой» и «Отец ваш»[1251].

Вероятно, в I веке не считалось чем-то необычным называть человека «сыном Бога». Но вот поистине абсурдным и ужасным было провозглашать «сыном Бога» кого-то безвестного, распятого на кресте римскими властями. Христиане это знают. Однако Марк все же осмеливается приписать римскому центуриону слова, которые могли быть обращены только к императору, хотя он обращает их к распятому: «Истинно Человек Сей был Сын Божий»[1252]. Для христиан Иисус не «греческий бог». Провозглашение его «Сыном Бога» не обожествление, культивировавшееся в отношении к императору. Это ощущение и исповедание тайны Бога, воплощенной в этом человеке, отданном на смерть из любви[1253]. Иисус — истинный человек; в нем предстает истинный Бог, Бог жертв и распинаемых, Бог-Любовь, Отец, жаждущий лишь жизни и полного счастья для всех Своих сыновей и дочерей, начиная с распинаемых[1254].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.