VIII. КОНЕЦ PAX ROMANA

VIII. КОНЕЦ PAX ROMANA

Век ретроспекции. Иоанн Мосх и его «Луг». Даниил Скитский. Мосх и Софроний в ДейрДоси. Хозива. Жизнь преп. Георгия Хозевита. Иерусалим и св. Григорий Римский. История св. Марии Египетской. Узурпация власти и убийство императора Маврикия Фокой. Мосх и Софроний в Египте. Преп. Иоанн Милостивый. Захват персами Иерусалима. Разграбление MapСабы. Модест как Locum Tenens (местоблюститель) Иерусалима. Пандект Антиоха Савваита. Мосх и Софроний на Западе. Анастасий Персиянин. Ираклий возвращает Святой Крест в Иерусалим. Модест становится патриархом и умирает. Софроний как учитель Максима в Африке. Софроний возвращается в Иерусалим и становится патриархом (634). Его послание, как основное опровержение монофелизма. Софроний сдает Иерусалим арабам (февраль 638г.)

Когда Кирилл Скифопольский в 557 г. написал свое Житие преподобного Иоанна Исихаста (Иоанн, нахолившийся в Великой Лавре, все еще был жив), он вдохновил инока, связанного с древней обителью Старой Лаврой преподобного Харитона написать Жшгше ее основателя, пришедшего в Палестину за столетие до Евфимия. Мы вступаем в век ретроспекции, когда предания начинают играть куда более заметную роль. Автором Жития преподобного Харитона, возможно, был святой Иоанн из Старой лавры (нам известно только его имя). Единственный известный манускрипт, называющий автора Жития, отождествляет его с «Иоанном, сыном Ксенофонта и братом Аркадия».[963] Эти святые являются героями монашеской новеллы о двух братьях, отправившихся морем из Константинополя в Бейрут для изучения права, потерпевших кораблекрушение, потерявших друг друга и независимо друг от друга принявших монашество (при этом сообщается, что Иоанн отправился в лавру Сукка). В конце концов, отец и его сыновья чудесным образом встретились на Голгофе, узнали друг друга, стали после этого отшельниками и «с той поры жили счастливо». В лучших манускриптах (но не в тех, которые легли в основу печатного издания) история эта начинается словами: «Один великий старец рассказывал мне…»[964]

Начало это тут же вводит нас в мир Иоанна Мосха, великого составителя антологии Пустыни, в Лимонаре (Leimonarion) или «Луге духовном» которого истории нередко предваряются подобной начальной формулой. Иоанн Мосх оставил монастыри Иудеи и начал странствие по Палестине, Египту, Синаю, Сирии и, в конце концов, отправился на запад на Самос и в Рим. Его труд, несомненно, является именно антологией, о чем он и сам говорит в предисловии:[965] розы, лилии и фиалки собраны случайным образом и сплетены в прихотливую гирлянду; в значительной степени это «родословия», охватывающие в некоторых случаях период в сто пятьдесят лет, которые обычно вообще не имеют отношения к опыту самого автора. Так, здесь мы находим самую раннюю версию истории о льве преподобного Герасима,[966] очевидно представляющую собою еще одну монашескую новеллу, большинство деталей которой восходит к другим, более достоверным историям о львах, рассказанным Кириллом Скифопольским. По меньшей мере, еще в двух главах представлены независимые, но менее надежные версии историй, приводимых и Кириллом.[967] Шесть глав печатного издания имеют непосредственное отношение к собранию историй аввы Зосимы.[968] Есть и такие главы, которые заставляют вспомнить Анастасия Синаита.[969] С другой стороны, в критическое издание можно было бы включить целый ряд историй, которые, с полным на то основанием, мы могли бы приписать и самому Мосху.[970] Правда, восстановить по такому собранию жизнь самого Мосха весьма непросто.

Самые ранние сообщаемые им автобиографические сведения состоят в том, что к 570 году он провел в лавре Фаран около десяти лет.[971] Таким образом, после событий, описываемых Кириллом Скифопольским, прошло не так много времени. Конон все еще являлся игуменом MapСабы.[972] Евстафий, которого Мосх встретил в бытность его настоятелем киновии Пещеры преподобного Саввы, [973] вступил в эту должность за несколько дней до того, как Кирилл закончил Житие преподобного Иоанна Исихаста (Молчальника).[974] Леонтий, игумен монастыря преподобного Феодосия, говорил Мосху, что пришел в Новую лавру после изгнания оттуда оригенистов,[975] то есть, тем самым, вместе с Кириллом. В 5634 гг. Евстохий лишился патриаршества, а его соперник Макарий вернул себе престол после отречения от оригенизма.[976] Создается такое впечатление, будто далеко не все монахи Иудеи были готовы признать Макария,[977] хотя зачастую они руководствовались вовсе не доктринальными соображениями. Так, например, Юлиан (Иулиан), слепой инок обители преподобного Феодосия, перестал соблазняться о Макарий только после беседы со святым Симеоном Новым Столпником с Дивной горы, что близ Антиохии. Тем не менее, Макарий оставался патриархом в течение почти двадцати лет.

Некий Григорий, игумен лавры Фаран, в 564 году после долгих уговоров смог посетить отшельника Сергия, незадолго до этого перешедшего из Синая в пустыню Рува неподалеку от Мертвого моря.[978] Его ученика армянина Сергия смутили совершенно необычные знаки внимания, оказанного его наставником Георгию. Старец же уверил его в том, что увидел гостя в облачении патриарха, с омофором и с Евангелием в руках. Так и случилось. Примерно через шесть лет после недолгого игуменства на Синае[979]Григорий стал патриархом Антиохийским и оставался в этом сане до самой своей смерти в 593 году.[980]

В 578 году в начале правления Тиверия Мосх находился в Египте и посетил Оазис (Харга).[981] Там он встретил каппадокийского инока по имени Лев, сказавшего ему: «Я буду царем». Вскоре после этого на Оазис напали мазики, уведшие в плен трех немощных монахов. Когда власти не смогли заплатить за них выкуп, Лев предложил в качестве выкупа себя, сказав, что находится в добром здравии. Разбойники приняли его предложение и отпустили трех старых иноков. Вскоре Лев совершенно изнемог. Разбойники отрубили ему голову, он же сподобился царственного венца.

Примерно в то же время мазики вновь напали на Скит, после чего четыре его монашеских центра (теперь они подобно палестинским обителям именовались «лаврами») оставались в запустении в течение времени жизни целого поколения.[982] Когда Мосх прибыл в Теренуф, александрийский авва Феодор сказал ему: «Воистину, чадо, монахи потеряли Скит, как и предсказывали Старцы».[983] Он поведал ему о любви, воздержании и даре разумения скитиотов и о старцах, принимавших пищу только в тех случаях, когда этого требовали законы гостеприимства. Близ него жил старец Аммоний; зная о его обыкновении, Феодор стал посещать его каждую субботу, чтобы тот ради его прихода вкусил пищи. Как мы видим, Скиту еще был памятен прежний дух. Утрата же его, вероятно, произошла совсем недавно, и потому Мосх снова и снова слышал истории о прежних старцах. Иоанн из Петры рассказывал ему, что в бытность его совсем молодым человеком у одного из отцов заболела селезенка, однако ни в одной из четырех лавр так и не удалось найти уксуса, хотя в те дни отцов в них было около трех с половиною тысяч.[984] Как и прежде, они торговали своим рукоделием в Александрии или в Теренуфе.[985] Как и прежде, во время жатвы они отправлялись на поля Дельты и нанимались там на поденную работу.[986] Нанялся на работу и авва Давид. Както раз, когда подул сирокко, он укрылся от зноя в шалаше, где его и нашел землевладелец, гневно сказавший ему: «Что же ты не работаешь, старик? Или ты забыл, что я плачу тебе?» Старец стал объяснять ему, что в сильный зной зерна пшеницы падают из колосьев на землю, и потому следует немного подождать, чтобы не потерпеть урону. Землевладелец не внял его словам. «Ступай на работу, хотя бы и все сгорело!» приказал он. «Ты хочешь, чтобы все сгорело?» удивился старец. «Да! вскричал в гневе землевладелец. Делай, как тебе велено!» Старец поднялся с земли, и в тот же миг все поле запылало. Землевладелец в ужасе бросился к другим старцам и стал молить их, чтобы они упросили Давида сохранить его поле. «Да ведь он сам этого захотел», — удивился Давид, однако вышел на поле и, подойдя к краю горящей нивы, помолился, после чего огонь угас.

В другом рассказе, имеющем отношение к Иоанну из Петры, повествуется о том, как авва Даниил Египтянин пришел в Теренуф со своим рукоделием.[987] Здесь мы можем на какоето время забыть о Мосхе и обратиться к целому циклу историй на греческом, коптском и сирийском языках,[988] в которых Даниил представлен центральной фигурой Скита «игуменом» всей долины.[989] Оригинальными представляются греческие истории; в коптской же версии они дополнены и связаны в единое Житие. В греческой версии Даниил назван сторонником Халкидона; коптские же дополнения рисуют его гонимым за неприятие Собора.[990] Какая из двух названных точек зрения верна, нам неизвестно, однако сторонники последней изображают раскол более серьезным, чем о том свидетельствуют другие источники, относящиеся к описываемому периоду. Соответственно, мы вправе усомниться в исторической достоверности нескольких историй, пусть рисуемая ими картина Египта и египетских обителей того времени представляется правдоподобной. Согласно самой ранней истории Даниил находился в Скиту с самого детства и в молодости трижды попадал в плен к варварам.[991] В первый раз после двух лет плена его выкупил некий мореплаватель; во второй — он сбежал от варваров уже через шесть месяцев; в третий же раз во время бегства он бросил камень в одного из преследователей и убил его. Каясь в этом грехе, он исповедал его Тимофею, папе Александрийскому (единственным возможным Тимофеем является Тимофей III (51936), противник Халкидона), сказавшему в ответ, что ему не о чем переживать, ибо он убил не человека, но дикого зверя. Неудовлетворенный этим ответом Даниил отправился к папе Римскому, патриарху Константинопольскому, архиепископу Эфесскому, к патриархам Антиохийскому и Иерусалимскому, но всюду слышал один и тот же ответ. Наконец, он вернулся в Александрию и предал себя в руки мирских властей как убийцу. После тридцатидневного заключения его вызвали к правителю. Выслушав рассказ Даниила о происшедшем, правитель прекратил дело: «Ступай, авва, и помолись за меня. Жаль, что ты не убил еще семерых». Решив, что Господь во благости Своей не вменяет ему это убийство во грех, Даниил дал слово до конца жизни иметь на своем попечении калеку.

В следующей истории названы и точные даты: Даниил рассказывает о событиях сорокалетней давности. В юноети, в правление Юстина I, он молил Бога о даровании 60гатства работавшему на каменоломне гостеприимному Евлогию, жившему в селении выше по Нилу.[992] После этого Евлогий нашел пещеру, забитую сокровищами, отправился вместе со своим богатством в Константинополь, стал там патрицием и префектом, однако под влиянием Ипатия и Помпея оказался вовлеченным в восстание Ника, после чего, лишившись всех своих богатств и превратившись в государственного преступника, бежал в свое египетское селение. Сделав вид, что объявленный вне закона префект Евлогий это совсем другой человек, он вновь вернулся к работе в каменоломне, оставаясь таким же гостеприимным как и прежде хозяином. Евлогию было уже больше ста лет, когда в 565 году Даниил посетил его вновь. Впрочем история эта, полная живых и назидательных деталей, не подтверждается исторически, поскольку в Конетантинополе того времени не существовало префекта (города или претория) с таким происхождением и именем.

В еще одной имеющей временную привязку истории, рассказывается о том, как Даниил удалился на расстояние в восемнадцать миль от Скита, чтобы похоронить ведшего отшельническую жизнь «евнуха Анастасия»,[993] и открыл своему ученику, что отшельник этот на деле был женщиной знатной госпожой Анастасией, бежавшей от злобы Феодоры и основавшей обитель «Знатной Госпожи» у Пятой Мили от Александрии. Когда Феодора умерла и Юстиниан попытался вернуть Анастасию во дворец, она поведала свою историю Даниилу, который облек ее в мужскую монашескую одежду и отвел в дальнюю пещеру, где она через двадцать восемь лет и умерла. Поскольку смерть Феодоры приходится на 548 год, стало быть, речь может идти о 576 годе, то есть о времени перед запустением Скита. Трудно не связать патрицианку Анастасию с другой носившей то же имя госпожой супругой Помпея, часто посещавшей преподобного Савву во время его пребывания в Константинополе в 51112 гг. и поселившейся после казни супруга на Елеонской горе, где около 554 года с нею разговаривал Кирилл Скифопольский, собиравший материалы для жития святого Саввы.[994] Тема аскетаевнуха, который оказывается женщиной, в это время очень популярна: достаточно вспомнить сказание об Иларии, дочери императора Зенона.[995]

Другой подобный пример мы находим в данииловом цикле. Это история антиохийского серебряных дел маетера Андроника и его супруги Афанасии,[996] которые после смерти детей решили посвятить свою жизнь Богу, при этом он отправился в Скит, она же в тавеннисиотскую общину. Двенадцать лет спустя на пути к Святой Земле Андроник встретил отправившегося в то же паломничество монаха Афанасия и не признал в нем тут же узнавшую его супругу. Они поселились на Восемнадцатой Миле (от Александрии) и прожили там еще двенадцать лет; и только после смерти Афанасия Андронику открылось, что это была его жена Афанасия.

Представленная в этих вероятно, написанных тогда же историях — картина жизни (и не только жизни монашеской) Египта и его пустынь в шестом веке делает это собрание бесценным. Мы не можем считать их строго историчными, но не должны забывать и о том, что вымышленный персонаж является характерной приметой именно этого периода. Создается такое впечатление, что наименее надежными являются истории, рассказанные ученику самим Старцем, а не истории о Старце, рассказанные другами. Географические детали представлены достаточно четко. При этом Нитрия и Келлий упомянуты один раз,[997]Скит назван главным центром, однако центрам, расположенным у дороги, ведущей из Александрии на запад, на ее Пятой,[998] Девятой[999] и Восемнадцатой[1000] миле, уделяется большее внимание; путь в Скит чаще проходит не через Нитрию или Теренуф, а по западному пути, идущему через Город святого Мины,[1001] откуда ближе к вечеру путники выходили, ведя навьюченных ослов, шли в течение всей ночи и достигали цели около восьми утра, то есть еще до жары.

Некоторых из своих собеседников Мосх встретил во время другого, куда более позднего посещения Египта. Однако и они все еще хранили живую память о Ските. В лавре Монидии (Monidia) Маркелл,[1002] уроженец Апамеи Сирийской, рассказывал, что у него на родине был колесничий по имени Филерем (пустынелюбец). Когда он проиграл состязание, сторонники его стали кричать: «Филерем не получит пальмы в городе!» Придя в Скит, Маркелл избрал эти слова своим девизом и благодаря этому не покидал обитель в течение тридцати пяти лет, после чего попал в плен к варварам, продавшим его в рабство в Пентаполь. Тот же Маркелл говорил, что ничто так не вооружает против нас демонов и самого сатану, как постоянное упражнение в псалмопении. Говоря примерно о том же, авва Ириней[1003] рассказывал, что один скитский старец видел, как диавол раздает братии мотыги и корзины: «Я готовлю развлечение для братии, чтобы они были рассеяннее во время славословия Бога». Авва Ириней рассказывал и о том, что при нападении варваров на Скит он удалился в район Газы (вероятно, вернувшись на родину) и занял келию в лавре. Игумен вручил ему «Геронтикон» (напоминаю, лавра находилась в районе Газы), и он раскрыл книгу на истории о брате, просившем старца помолиться о нем и услышавшем в ответ: «Когда ты был с нами, я молился за тебя, когда же ты ушел к себе, я перестал молиться за тебя». Ириней тут же вернул книгу игумену и отправился в Келлии.

Память о прошлом в Келлиях была все еще жива. В одной из историй рассказывается, как один пришедший в лавру чужеземец хотел поселиться в келье Евагрия.[1004] Пресвитер предупредил его о том, что там все еще живет злой дух, совращавший Евагрия. Брат же этот настоял на своем, и вот, не наступило еще второе воскресенье [со времени его появления в Келлиях], как его нашли повесившимся.

История о Келлиях из «Апофтегм»[1005] возвращает нас ко времени до запустения Скита, когда там и жил ее рассказчик Фока (впоследствии он перешел в киновию святого Феогния в Иудее). Он говорит, что в Келлиях было две церкви: одна халкидонитов, другая монофизитов. Молодой смиренномудрый Иаков («Иаков младший»), у которого отец по плоти был и отцом духовным (впоследствии он перешел в Скит),[1006] не знал, чьим призывам он должен внять. Не умея разрешить сего затруднения, он заключил себя в келье за пределами лавры, [надел на себя погребальные одежды], лег наземь и так в посте и молитве провел сорок дней, после чего увидел пред собою Отрока, сказавшего ему: «Оставайся там, где ты и был». В тот же миг Иаков увидел пред собою двери церкви халкидонитов.

История эта свидетельствует об относительно мирном сосуществовании двух названных сторон. Этою особенностью возможно объяснить и появление «парных» монастырей во всех четырех скитских общинах, хотя, вне всяких сомнений, впоследствии все восемь обителей принадлежали монофизитам. Одна из подобных пар сохранилась: Сирский монастырь является «Богородичной» парой обители аввы Псоя. Одно время и три другие обители — Макария, Римских братьев и Иоанна Колова — также имели подобные «Богородичные» пары.[1007]

Как мы уже говорили, большая часть египетских историй, скорее всего, была услышана Мосхом во время его более длительного и более позднего посещения Египта. Мы знаем, что на Синае он побывал до 590 года[1008] (вероятно, это произошло вскоре после 580 года). Если Илиотская лавра,[1009] в которой Мосх провел десять лет,[1010] являлась иерусалимской колонией на Синае (мы не можем говорить об этом с уверенностью), то мы вправе предположить, что он находился в ней с 584 по 594 год, когда вместе со своим игуменом отправился в Иерусалим на поставление в патриархи аввы Аммоса.[1011] Иоанн, взошедший на Иерусалимекую патриархию в 583 г. после Макария и умерший, не назначив преемника в 593 [594] году, когда историк Евагрий Схоластик и писал о нем, [некогда] был монахом«акимитом» (вероятно, в Константинополе).[1012] Мосх рассказывает о предпринятом им строительстве водоема возле илиотской лавры[1013] на Синае (если только греческий текст верен — в латинском тексте вместо слова «Синай» стоит сигма, что может указывать и на какоето иное место, находившееся ближе к Иерусалиму). Преемник Иоанна также был монахом — и, возможно, монахом Синайским, ибо Мосх пишет о том, что он «спустился» в Иерусалим. Однако отношение его к монашеству оставляло желать лучшего.[1014] Когда к нему привели инока, впавшего в некие прегрешения, он прилюдно сорвал с него монашеское облачение и надел его на свинью, которую по его приказанию вывели на городские улицы. Этою же ночью во сне ему явился святой Иоанн Креститель, обратившийся к нему с такими словами: «Как смел ты так поступать с моим облаченьем? В день Страшного Суда я буду свидетельствовать против тебя». Пришедший в ужас патриарх поспешил выстроить за пределами города, к востоку от храма первомученника Стефана, церковь святого Иоанна Предтечи. Однако едва эта церковь была построена и украшена, Предтеча явился ему вновь: «Выстрой ты мне еще хоть пять церквей, больших, чем эта, все равно на Страшном суде я буду свидетельствовать против тебя». Патриарх этот скончался в 601 году, и отцы решили навсегда вычеркнуть его имя из диптихов Иерусалима.

Конец столетия стал для Мосха временем собирания цветов Палестины в самом Иерусалиме, в Иудейской пустыне и в долине Иордана. Многие из его обращенных в прошлое повествований несут на себе характерные приметы этого времени. Мосха сопровождал его молодой друг Софроний, уроженец Дамаска,[1015] который получил «софистическое» образование, предполагавшее и известное знание медицины.[1016] Он — еще не оставивший мира[1017] ^— был вместе с Мосхом в Египте, затем, вероятно, на Синае,[1018]после чего стал монахом киновии преподобного Феодосия.[1019]

Эта великая киновия над Пещерою Волхвов и находившаяся за нею лавра преподобного Саввы в ущелье Кедрона попрежнему оставались основными центрами горной пустыни. Однако, если большинство обителей, упоминаемых Кириллом Скифопольским, можно более или менее точно идентифицировать по его описаниям, то рассказы Мосха, полностью подтверждаемые современными исследованиями, свидетельствуют о том, что пустыня и долина Иордана буквально изобиловали неведомыми нам обителями. В долине Иордана особое место занимали лавра Каламон («тростниковые заросли»)[1020] и лавра «Башен» (Пиргия).[1021] В этой половине столетия по контрасту с предшествующим и с последующим периодом наш монашеский мир как будто воссоздает собственную духовную историю (события, происходящие во внешнем мире фиксируются, но не оказывают на нее заметного влияния). Монастырь, о котором в этот период мы знаем очень многое Хозива. Его можно увидеть с римской дороги в Иерихон на крутом северном склоне ущелья ВадиКельт (единственный не пересыхающий летом ручей во всей окрестной пустыне) несколько южнее Иерихона, неподалеку от того места, где текущий со стороны Фарана поток сбегает в долину Иордана. За монастырем, на крутом склоне виднеются тропки, ведущие к кельям отшельников. В наше время о большой пещере над обителью говорят как о том месте, где Иоаким молил Бога о даровании ребенка, а также (это уже позднейшая традиция) где пророка Илию питали вороны. Несколько ниже находится пещерное монастырское кладбище, на стенах и сводах которого можно увидеть множество древних покрытых копотью граффити, и на сей раз свидетельствующих о многонациональном характере монашества в Иудее.[1022] Основателем обители принято считать египтянина Иоанна. Однако говорится также о живших здесь до него в разное время пяти сирийских отшельниках, по крайней мере, последний из которых являлся учеником своего предшественника.[1023] Вне всяких сомнений, Иоанн являлся главой общины в девяностые годы пятого века, когда он отправил изгнанного святым Феодосием монаха в обитель святого Саввы.[1024] Существует также история, свидетельствующая о том, что Иоанн поддерживал отношения с Маркианом из Вифлеема. Согласно другой истории, вначале Иоанн был противником Халкидона, однако затем обнаружив, что не может войти в Гроб Господень, Иоанн стал халкидонитом.[1025] Не позднее 518 года он был поставлен митрополитом Кесарии Палеетинской и именно в этом сане приветствовал Савву, пришедшего с тем, чтобы объявить о восстановлении Халкидона в диптихах.[1026]

Несколько позже, в том же столетии в Хозиву пришел молодой паломник из Галатии, Феодор Сикеот, принявший до своего возвращения на родину монашество[1027] (уже став епископом, он вновь совершил паломничество в Палестину, проведя весь Великий пост в MapСабе и надеясь оставить свое епископство, однако явившийся ему во сне великомученик Георгий повелел ему вернуться назад).[1028] У Мосха мы находим историю[1029] о жившем в обители Хозива старом монахе, имевшем обыкновение встречать на дороге паломников, идущих в Иерусалим: монах этот помогал нести им ношу или их утомленных отроков, провожая странников до самой Елеонской горы, или же сидел у дороги (он брал с собою инструменты сапожника) и чинил их износившуюся обувь. Однако самое поразительное из имеющихся в нашем распоряжении свидетельств это Житие преподобного Георгия Хозевита, написанное учеником его Антонием, в приложении к которому описываются различные чудеса, случившиеся в этой обители Божией Матери, а также рассказывается о ее истории.[1030] Георгий был младшим сыном небогатого кипрского землевладельца.[1031] По смерти родителей один из его дядей решил женить его, однако Георгий принял сторону другого своего родетвенника, который был игуменом монастыря,[1032] и сбежал к своему старшему брату Ираклиду, успевшему стать монахом лавры Каламон. Поскольку борода у юноши еще не росла, Ираклид передал юношу игумену монастыря Хозива, который должным образом постриг его в монахи и надел на него монашеское облачение,[1033] после чего отправил юношу к старому грубому монаху из Месопотамии с тем, чтобы Георгий помогал ему ухаживать за садом. Когда старый монах ударил юношу, вменив ему некую вину, у него тут же стала усыхать рука, однако по молитвам Георгия рука его вновь стала здоровой. Когда братия прослышала об этом, Георгий поспешил удалиться к брату в лавру Каламон.[1034] Здесь он оставался до самой смерти Ираклида, умершего в семидесятилетнем возрасте.[1035] Когда же в обители начались распри, связанные с избранием нового игумена, он вновь вернулся в обитель Хозива и испросил у настоятеля ее Леонтия разрешения поселиться в келье.[1036]Получив согласие игумена, Георгий оставил Каламон. Каждую ночь с субботы на воскресенье обитатели келий спускались в киновию ради воскресного богослужения и общей трапезы. Георгий получал от келаря остатки еды, которые он относил в келью и дробил, после чего лепил из них шарики и сушил их на солнце. Он питался ими раз в дватри дня, когда находил это нужным.[1037] Прежде чем вернуться воскресным вечером в свою келью он, исполняя просьбу братьев, шел освящать их рукоделие или вступал с ними в беседу. На ночь же в киновии он никогда не оставался. Однажды, когда вратарь, протестуя, выпустил его уже после закрытия монастырских врат на ночь, на крутой тропке, ведущей к келье, к Георгию стал приступать злой дух, пытавшийся сбросить его в пропасть; когда же Георгий приказал ему во имя Господа нашего Иисуса Христа перенести его в келью, тот послушно исполнил его повеление.[1038] Когда некий брат спросил, не боится ли он ветречи с леопардом, Георгий ответил, что монах пострадал от леопарда лишь однажды: один из братьев встретился с ним на узкой тропке, где они уже не смогли бы разойтись, и повелел зверю именем Господа нашего Иисуса Христа уступить ему путь, после чего зверь спрыгнул на тропку, нахолившуюся футов на двенадцать пониже; брат же, забыв о страхе Божием, стал бросать в леопарда камни, чего зверь стерпеть уже не мог — он запрыгнул на ту же полку, однако не стал кусать инока и лишь два или три раза ударил его лапой, после чего удалился восвояси. Через какоето время братья нашли инока на тропе и перенесли его в больницу, где он очень быстро поправился.[1039]

Примерно в это же время или немного попозже, двух молодых людей, желавших стать монахами, предупредили о том, что идти в Раиф опасно, поскольку дорога к нему кишит разбойниками; им посоветовали отправиться в обитель Хозива, где их принял и должным образом постриг в монахи игумен Дорофей. Однако один из них, отправившись вместе с игуменом в Святой Город, бежал и, несмотря ни на что, отправился в Раиф. Его друг Антоний пришел от этого в крайнее уныние и стал подумывать о том, чтобы отправиться вслед за ним.[1040] Не сумевший разубедить его Дорофей воззвал к Георгию, сумевшему переубедить Антония, который с этого времени стал его (Георгия) учеником и келейником.[1041] Именно ему мы обязаны Житием святого, написанным примерно через двадцать лет после этого, когда патриархом был Модест (то есть в 631 году), а Дорофей стал хранителем Честнаго Креста Господня.[1042] Несмотря на достоверность повествования, оно не может быть признано подлинно историчным подобно писаниям Кирилла Скифопольского. Однако Антоний уделяет большее внимание духовной жизни своего отца, приоткрывая ее и нам. Свидетельство его обладает очень большою ценностью, поскольку это поколение изведало не только безопасную жизнь в ромейской империи, но и пережило ее уничтожение персами. Основными грехами этого поколения ему видятся гордыня, проявляющаяся, прежде всего, в ?????? забвении страха Божиего, в «лжеименном мудровании» и в осуждении ближнего.[1043]Любовь и почитание Бога и нашего ближнего идут здесь рука об руку. Тот мир нисколько не страдал неуважительным отношением к православной догматике, и потому нам особенно отрадно читать приводимые им слова учителя: «Скажу вам, братья, нет ни эллина, ни иудея, ни самарянина (there is not a Greek, or a Jew, or a Samaritan), который обладал бы подлинным благочестием и добротою и при этом не был бы любим Богом и благоугоден Богу и человеку».[1044]

* * *

Иерусалим оставался высочайшею из вершин, к которой стекались многие народы. В последние годы царствования императора Маврикия между Византийской и Персидской империями установился мир, что, помимо прочего, порождало ощущение безопасности. Церкви и монастыри множились, украшались и богатели благодаря притоку паломников со всех концов христианского мира. В этом отношении характерной фигурой представляется Авраамий, который пришел сюда из своей константинопольской обители, обнаружил на Елеонской горе «византийцев» и стал впоследствии настоятелем юстиниановой «Новой» церкви Пресвятой Богородицы и, наконец, архиепископом Эфесским.[1045] «Новая» церковь с приданною ей обителью, находившаяся, в какомто смысле, в привилегированном положении, быстро привыкла к мирским богатствам и стала источником постоянных неприятностей для патриарха. Ее игумен Анастасий получил в 596—7 гг. увещевательное письмо от святого Григория Римского.[1046] Когда в 601 году Исаакий сменил Амоса на патриаршем престоле, святой Григорий в ответе на его синодальное послание вновь обратил внимание на это противоречие и призвал положить конец практике симонии.[1047] Сообщается, что святой Григорий отправил инока в Иерусалим с тем, чтобы тот подыскал там гостиницу.[1048]

Сентябрьский праздник Обновления (Encaenia) и Воздвиженья Честнаго Креста Господня, в какомто смысле, являлся великим ежегодным чествованием Христианской империи, собиравшим не меньшее количество паломников, чем Пасха. С этим праздником связано повествование, в котором Софроний (если древняя традиция, приписывающая ему авторство, верна) описывает это время и это место, — повествование о египетской блуднице Марии,[1049] отправившейся вместе с паломниками в Иерусалим из любопытства. Мария смогла войти в храм только после того, как покаялась и исповедалась; после этого она ушла за Иордан, туда, где ее не могли увидеть люди, и провела сорок семь лет в двадцати днях пути к востоку от Иордана, где ее и встретил старый авва Зосима, который подобно другим инокам своей обители проводил Великий пост в пустыне. Здесь же через два года он и похоронил ее, ископать же могилу ему помог лев. Писатель сообщает, что записал это предание так, как ему рассказывали его иноки зосимовой киновии близ Иордана, передававшие его из поколения в поколение. Это подлинная икона. В Восточной Церкви одно из воскресений Великого поста посвящено преподобной Марии Египетской. Исторично же данное повествование или нет совершенно неважно.

В 602 году центурион Фока завладел троном и казнил императора Маврикия и его семью, положив тем начало периоду тирании и смуты. Персидский царь Хосрой тут же вышел на тропу войны, желая отомстить убийцам своего благодетеля императора Маврикия. Ходили слухи о том, что некоторым членам семьи казненного императора удалось выжить: поговаривали, что в Александрии скрывается его сын,[1050] а в Иерусалиме, возможно, находятся его сестра и дочь, разыскиваемые Фокой и его приспешниками.[1051]Возможно, и свидетельство о том, что военачальник Воносий (которого ненавидели не меньше самого Фоки) замышлял убийство патриарха Исаакия,[1052] имело под собой определенную почву. Тем временем партии цирка, «синие» и «зеленые», нарушили мир самого Иерусалима.[1053] Повеюду процветала магия. Иудеи и монофизиты относились к Империи со все большей враждебностью. Казалось, что самое Вера может утратить свои корни. Савваит Антиох, о котором мы еще услышим, призывая не верить снам, рассказывает историю о подвизавшемся в течение многих лет на Синае отшельнике, которому снились вещие сны. В одном из снов он увидел множество мучеников, апостолов и христиан, лица которых были темны и исполнены стыда, лица же Моисея, пророков и иудеев лучились светом и радостью. Тут же оставив Святую Гору, он пришел к иудеям, жившим в Hoape (Noara) и Ливиасе, по обе стороны Иорданской долины (Ноара находилась всего в трехчетырех милях от Хозивы), обрезался, взял себе жену и с этих пор вел открытую пропаганду против христианства. Антиох видел его в этом месте за год или за два до персидского нашествия. Иудеи почитали этого отступника, величая его вторым Авраамом.[1054] Эта история вызывает в памяти печальный рассказ Мосха о монахе из Месопотамии, который отправился в паломничество по Палестине и принял православие, увидев во сне жегомых адским пламенем Нестория, Феодора и других ересиархов.[1055]

Вероятно, в первые годы правления Фоки Мосх и Софроний вновь покинули Палестину и отправились в Антиохию и в обители Сирии и Киликии.[1056] Однако угроза персидского нашествия вскоре заставила их вновь повернуть на юг и направиться в Египет,[1057] произошло же это, скоре всего, незадолго до свержения Фоки Ираклием и до поставления Никитою лаикакиприота Иоанна (ставшего известным как Иоанн Милостивый) на патриарший престол в 610 году.[1058] Благодаря своей учености и участию они смогли оказать серьезную поддержку новому папе в его необычайно успешных (хотя бы и временно) попытках примирить египтян с Халкидоном.[1059] Софрония же тем временем поразила слепота, которую доктора не могли ни объяснить, ни излечить. Однако его молитвы святым Киру и Иоанну в их усыпальнице в Канопе[1060] были услышаны, после чего, исполненный благодарности, он написал большую, состоящую из семидесяти историй книгу о чудесных исцелениях возле гробницы святых, закончив ее историей собственного исцеления. В этом необычном документе помимо вещей, в которые можно только верить, содержится немало детальных наблюдений (в том числе и медицинских), хотя христианского в нем, вообще говоря, немного. С другой стороны, книга эта написана тем же ритмическим слогом (с использованием дактиля), который характерен для всех прозаических сочинений этого разностороннего писателя, таких как проповеди, «Житие преподобной Марии Египетской» и «Соборное послание», в котором, двадцатью годами позднее, он представил свое изложение Веры во Христа.

Хаос контрреволюции, в ходе которой Ираклию удалось отвоевать империю у Фоки, позволил Хосрою (который уже не мог называть причиною войны месть за Маврикия) добиться новых побед. Эдесса была захвачена им еще до смерти Фоки. В 611 году настал черед Антиохии. В 613 году сдался Дамаск, Палестину объяли смятение и ужас. [1061] Тем не менее, никто не верил, что Иерусалиму может чтото угрожать. Продвигавшееся по финикийскому побережью в направлении Кесарии воинство персов вело с собою двух пленных иноков, у которых каждый день спрашивали о том, что произойдет с Иерусалимом, и каждый день они отвечали, что Господь защитит Свой Святой Город.[1062]

Когда воинство дошло до Диосполя (Лидды), за которым дорога на Иерусалим идет на подъем, монаххозевит Антоний пришел к своему учителю Георгию и сказал, что бежавший в Аравию игумен Дорофей хотел взять с собою и его, Антония. Георгий же отвечал, что они отреклись от мира на этой земле и потому должны оставаться на ней, чтобы их ни ожидало: «Господь, как Милостивый и Любящий Отец, может наказать нас за наши грехи, однако Он не оставит Своего Святаго Града, и не забудет Земли Обетованной до скончания века таково Его обетование». Антоний не пошел вслед за игуменом, но вместе с другими братьями оставил обитель и стал жить в горных пещерах. Часто подвергались они опасности то от иудеев, то от сарацин, однако ни один из них не пострадал, ибо находились они под молитвенным покровом Старца, верного своему слову.[1063]

Когда персы подошли к Иерусалиму, они были готовы предложить городским властям условия сдачи, однако патриарх Захария (сменивший Исаакия в 609 году, когда, как сообщается, Исаакий сложил с себя обязанности патриарха)[1064] категорически запретил принимать их, понимая, что это может привести к резне и к уничтожению Святынь. Мирские же власти не желали прислушиваться к патриарху. Не найдя у них поддержки, Захария призвал к себе Модеста, игумена обители преподобного Феодосия, и отправил его в Иерихон, чтобы тот призвал на подмогу императорское войско.[1065] Обнаружив, что город уже осажден, войско бежало. Оставшийся в одиночестве Модест избрал своим прибежищем стоявший посреди долины утес. Персы ходили вкруг этого утеса и забирались на его вершину, однако так и не заметили игумена, который спустя некоторое время спокойно добрался до Иерихона.[1066]

Персидская армия осаждала город в течение трех недель.[1067] Прослышавшие об этом противники ромеев, будь то сарацины или иудеи, рыскали по округе в поисках поживы. Дорофей Хозевит и Никомед, игумен обители святого Саввы, вместе с большинством монахов бежали в Аравию.[1068] Часть хозевитов укрылась в пещерах, другие и среди них святой Георгий ушли в обитель Каламон. Caрацины прочесывали долины и пытались выведать у захваченных ими старых монахов, где сокрыты монастырские сокровища; они убили столетнего сирийского монаха и пленили многих иноков Георгий же вел себя так, что они не только отпустили его, но и дали ему корзину с хлебом и кувшин с водою, сказав при этом, что он может спасаться там, где захочет, после чего Георгий отправился в Иерихон.[1069]

В Великую лавру преподобного Саввы мародеры ворвались за неделю до падения города. Иноков, не пожелавших покинуть обитель (таких было сорок четыре), мучили в течение многих дней, пытаясь выведать, где хранятся сокровища, после чего убили всех до единого.[1070] В полутора милях к северу, в связанной с обителью святого Саввы лавре Гептастом (Семиустной), ученик спросил старца Иоанна, перейдет ли Святой Город в руки врага. Старец поведал ему о своем сне, виденном за пять дней до этого. Он оказался перед Голгофой и увидел множество клира и народа, молившегося: «Кирие, элеисон». Богородица просила Сына помиловать народ, однако Он отвергся его. сказав: «Я не слышу их, ибо они осквернили Мое Святилище». Повторяя «Кирие, элеисон», народ стал заходить в Конетантинов Храм, вместе с клиром туда вошел и Иоанн. Он хотел было поклониться тому месту, на котором был обретен Честной Крест Господень, но тут увидел, что оттуда в церковь течет грязь. Заметив поблизости двух почтенных старцев, он спросил у них: «Не боитесь ли вы Бога? Ведь, изза этой грязи мы не можем даже молиться! И откуда только взялось это зловоние?» — «Оно порождено беззаконием здешнего священства». — «Не могли бы вы очистить его, чтобы мы вновь могли здесь молиться?» — спросил он и услышал в ответ: «Очистить это место может только огонь». Поведав о своем видении, старец залился слезами: «Меня же, чадо, обезглавят. Я молил Господа отложить этот приговор, однако Он открыл мне его неотвратимость, хотя, видит Бог, в жизни своей я не проливал ничьей крови». Услышав приближение варваров, ученик бежал, те же, обезглавив старца, тут же ушли. Ученик перенес его наверх и похоронил в усыпальнице святых отцов.[1071]

Тем временем, два финикийских монаха продолжали упорствовать в своем сомнительном оптимизме. На каждой башне и каждом укреплении осажденного города им виделись ангелы, вооруженные щитами и огненными копиями. Однако за три дня до падения Иерусалима явившийся с небес ангел сказал ангелам, охранявшим город: «Покиньте это место, ибо сей Святой Град отдается Господом во вражьи руки».[1072]

После того, как персы вошли в город, резня в нем продолжалась три дня.»[1073] Затем бежавших из него стали призывать покинуть свои убежища, обещав сохранить им жизнь.»[1074] Тех, кто был искусен в том или ином ремесле, собрали вместе, чтобы отвести в Персию. Остальных согнали в «концентрационный лагерь» возле бассейна (цистерны) Мамилла. Многие из находившихся здесь умерли от давки, голода и жажды, других же выкупали иудеи (пользовавшиеся благосклонностью персов), предлагавшие христианам сделать выбор между верою и жизнью.[1075]" Старого патриарха Захарию, который вместе с хранителем Креста был подвергнут варварами, требовавшими, чтобы им показали место, где сокрыт Крест,[1076] страшным мученьям, отвели в кандалах на Сион к тем, кто должен был сопровождать его. Вышел Захария из врат Иерусалима, как Адам из рая, перешел через Кедрон и взошел на гору Елеонскую. Дожидаясь конвоя, обернулись Захария и спутники его и увидели достигавшее облаков пламя то горели Храм Воскресения и Святой Сион, Мать всех Церквей, и многие другие храмы;"[1077] три столетия созидались они, вобрав в себя все самые лучшие и самые искусные творения рук человеческих, три столетия были они пределом устремлений всей христианской империи, и вот — исчезли в дыму. Воинский конвой погнал пленников на воеток, и вскоре город уже исчез из виду, Захария же все повторял и повторял слова прощания, призывая мир на родной город и на святыни Веры.»[1078] Они несли плененный Крест по пустыне мимо того места, откуда открывается вид на обитель преподобного Евфимия (и где Евдокия устроила последнюю свою обитель), мимо Хозивы, прилепившейся к крутому склону глубокого ущелья слева от дороги, после чего вышли на равнину у Иерихона, пересекли Иордан и направились в Дамаск. В Иерихоне один из иноковхозевитов сподобился видения Божией Матери, призывавшей святых следовать вместе с нею за Крестом.»[1079]

На этой дороге в рабство Крестная Вера их проявлялась не только в покаянных чувствах, но и в неуязвимости Пасхи. Среди тех, кому удалось уцелеть в Иерусалиме, был некто по имени Фома: он и бывшие с ним стали хоронить погибших где и как могли в пещерах, гробах и могилах.»[1080]В церкви святого мученика Георгия, что за городом, он нашел на жертвеннике семь душ, во дворе правителя — двадцать восемь душ, в бассейне (цистерне) двести семьдесят пять душ, перед воротами святого Сиона две тысячи двести семьдесят душ, и так далее. В цитируемом нами свидетельстве приведено число жертв в каждом месте, общее число которых по одной из версий достигало 66 509 душ (по другой — 33 877 душ). Армянин Себеос»[1081] говорит о 57 ООО погибших и 35 ООО пленных. Он сообщает также, что подсчет и похороны погибших производились самими персами, стремившимися как можно скорее вернуть ситуацию в более или менее нормальное русло. Беженцы векоре стали возвращаться в город. Среди них были и те, кому удалось бежать из персидского плена к их числу относился и монахсавваит Стратегий (Стратиг), которому мы обязаны основными сведениями об описываемых здесь событиях.[1082] Из Иерихона вернулся Модест, поставленный locum tenens местной церкви.[1083] Вернулся в Иерусалим и святой Георгий, Великий Старец Хозивы.[1084] Игумен Дорофей и его иноки поселились в иерихонской гостинице, келарем в которой стал ученик Георгия Антоний. Не умея справиться с искушениями, связанными с тем, что они нахолились в Иерихоне, Антоний стал просить Дорофея вернуться в обитель и, не преуспев в этом, тайно отправился в Иерусалим, ища совета Старца. На следующий день, как и предсказал Старец, два пресвитера и диакон, отправившиеся за Антонием, сообщили ему, что Дорофей принял решение вернуться вместе с братией в монастырь. Антоний отправился туда вместе с ними,[1085] а через несколько дней к ним присоединился и сам Старец.[1086] Впрочем, даже он не пошел в дальние кельи,[1087] но остался в киновии. Жить в ущелье в одиночку не отваживался уже никто, ибо после нашествия персов оно стало кишеть дикими зверьми и нечистыми духами.[1088]

Примерно то же самое происходило по всей пустыне. В Великой лавре (MapСаба) авва Никомидий упал в обморок при виде непогребенных останков убитых. Сам Модест спустился из Иерусалима, чтобы участвовать в их погребении, которое проходило со всяческими почестями, и с трудом смог уговорить монахов не покидать лавру. Однако спустя всего два месяца, слухи о новом нашествии варваров обратили их в бегство и они перешли в пустовавшую обитель аввы Анастасия, находившуюся на расстоянии двух миль от Иерусалима. Здесь иноки провели два года. Затем, опятьтаки по внушению Модеста, они вновь вернулись в лавру. Впрочем, значительная часть их осталась в обители Анастасия, где игуменом в течение многих лет был савваит Иустин, во всем следовавший лаврским правилам, что наполняло радостью сердца саввваитов, видевших, что семена, посеянные их святым отцом, сияют подобно светильникам в разных землях.[1089] Кстати говоря, монастырь святого Саввы на римском Авентине, судя по всему, был основан еще до конца шестого столетия.[1090]