4. Общество как связь смертного человека с Великим Существом

4. Общество как связь смертного человека с Великим Существом

Мы говорили в предыдущей беседе о кризисе бытия, т. е. бытия, являющегося в своей внутренней противоречивости первой возможностью проявления, и кризисе разума как второй возможности проявления. «Гармонизатором» двух этих первых точек проявления, первых манифестаций является архетипическое существо. Мы не будем называть его сейчас человеком, хотя в принципе все традиции склоняются к тому, чтобы назвать его человеком. Каббалисты его называют Адам Кадмон, суфии называют его Инсан уль-Камиль, дальневосточная традиция называет его просто «Человек», имея в виду, что это «человек между небом и землей», Великий Человек. Тем не менее мы будем говорить все-таки, что это существо, Великое существо, которое в одной руке держит бытие, в другой руке держит разум, являясь координатором того и другого. Это то, что имеют в виду индуисты, когда говорят о триаде сат-чит-ананда (бытие, сознание, блаженство), подразумевая под «ананда», т. е. блаженством, именно внутреннее состояние этого Великого существа. (…)

В социуме человек видит реальность в ее особом, человеческом измерении в конечном счете, как систему знамений, доступных благодаря своей «очеловеченности» его пониманию. Если мы бросим человека в эти «знамения» без социального факта, без оптического прибора общества, результат будет самый жалкий. Он ничего не сможет постичь, поглощаясь каждым конкретным актом восприятия. Для него дерево будет определенной конфигурацией светотени и вещественной плотности, животное — другой конфигурацией и т. д. Его восприятие будет дисперсным, и мы получим не человека, не восприятие, а чистый факт Маугли. Человек не выдерживает восприятия физической реальности сам по себе. Волк выдерживает естественную встречу с голой природой, собака — выдерживает, а человек не выдерживает эту встречу вне социума. Поэтому Аристотель и говорит о нем как об общественном животном. Но этот социум уже есть сверхчеловеческий факт.

Итак, человек в принципе не выдерживает восприятия естественного, он вообще не выдерживает конфронтации с натурой, не будучи опосредствованным в этом своем восприятии обществом. Сначала человек должен воспринять сверхъестественный или сверхчеловеческий факт, факт социальный, который является, условно говоря, «иконой» Великого существа, а уже потом он может воспринять деревья, траву, звезды, все, что угодно. Человек не может, кроме исключительных случаев, непосредственно воспринимать бесконечное. Он может воспринимать только манифестацию Великого существа, явленную ему как общество, последнее звено в цепи посредников. Великое существо предстает перед натуральным естественным человеком (подчеркиваю, мы ведем разговор только о том натуральном естественном человеке, о котором так любили говорить в Европе деисты и о котором так любили говорить суфии, — как бы человеке, не затронутом травмой откровения) через целый ряд нисходящих инстанций. Архетипические законодатели, предшествующие историческому временному циклу, полагают закон не в смысле конкретного содержания, а в смысле некоей нерасчлененной первичной гармонии между бытием и разумом. Это гармония, проведенная на уровень человеческой телесной манифестации; закон как некая ось, как стержень, как центрирование пространства. Архетипический законодатель в некоторых контекстах может проявляться при определенном уровне деградации как культурный герой. Культурный герой — это тени, кальки, разбавленные схемы этого архетипического законодателя, которого индоевропейская традиция называет Ману, т. е. царь-первосвященник. Ману предшествует истории, является как бы президентом нисходящего цикла, Манватары, он полагает свой образ в качестве изначальной человеческой — сверхчеловеческой мудрости.

Человек, кроме тех случаев, когда он является жрецом очень высокого уровня, не имеет выход на архетипического законодателя. Он имеет дело со своей собственной конкретной традицией. Архетипический законодатель предстает для него в облике основоположника его традиции, или, говоря языком индуистов, в образе аватары, потому что основоположником конкретной традиции (мы не говорим о традициях откровения, мы говорим о естественных, так называемых натуральных традициях) является то или иное явление Великого существа в некой форме, которая основополагает все обряды, ритуалы, схемы, движения, связанные с ее поддержанием в пространстве, с ее реализацией. Далее, раз эта традиция существует, то существуют и те, кто ее воспроизводит, понимает ее смысл, т. е. коллегия жрецов, которая является как бы экстрактом, эссенцией того самого общества, с которым человек сталкивается. Если «выжать лимон» социума, если взять из него эссенцию, ту, которую невозможно в чистом виде потребить, то это будет именно жречество — фактические исполнители, наследники, проводники этой первой институции. Коллегии жрецов восходят к аватаре, положившему начало данной традиции, которая в свою очередь является проявлением закона, данного манифестацией Великого существа. На самом конце внизу этой цепи обнаруживается он сам, маленький человек, который является полюсом по отношению к сверхчеловеческому Другому, но перед которым вдруг раскрывается ослепительная вспышка такой перспективы. Оказывается, он сам есть завершение этой цепи манифестаций, последний шаг этого Другого, и в конечном счете последняя инстанция проявления Великого существа. Когда в той или иной форме пассивный человек понимает, что он представляет собой последнее звено в этой цепи, ведущей к основополагателю закона, и что основополагатель закона — это земное, осевое проявление Великого существа, которое находится между небом и землей; когда он понимает, что происходит как бы финальное осуществление тожества между человеком, воспринявшим Традицию, и Великим существом, то это и есть мистериальная инициация, поддержание которой на самом деле и составляет основу жреческой миссии. Миссия жрецов — нести в определенном наборе действий, представлений, движений, символов, доктрин средства для установления этого тожества между смертным человеком и Великим существом.