Глава LII УМЕРЩВЛЕНИЕ СВЯЩЕННОГО ЖИВОТНОГО

Глава LII

УМЕРЩВЛЕНИЕ СВЯЩЕННОГО ЖИВОТНОГО

Предание смерти священного канюка. Из предыдущих глав явствует, что во многих земледельческих обществах люди имели обыкновение убивать и съедать свои злаковые божества как в их подлинном обличье — риса, пшеницы и т.д., так и в превращенной форме людей и животных. Остается показать, что народы, живущие охотой и скотоводством, разделяют этот обычай. В число предметов культа, или богов, — если они вообще заслуживают этого возвышенного титула, — которым поклоняются и которых убивают охотники и скотоводы, входят самые обычные животные, не считающиеся воплощениями сверхъестественных существ. Индейцы Калифорнии, проживающие в благодатной стране с мягким, умеренным климатом, находятся тем не менее едва ли не на низшей стадии дикости. Калифорнийское племя акагчемем поклонялось великому канюку и один раз в год устраивало в честь этой птицы праздник Рапе; («птичий праздник»). О дне проведения праздника индейцы узнавали вечером накануне этого события и сразу же приступали к постройке святилища — площадки круглой или овальной формы, обнесенной деревянной изгородью с насаженным на колья чучелом койота, изображающим бога Чинигчинича. Сюда торжественно вносили птицу и клали ее на специально возведенный для этой цели алтарь. После этого молодые женщины, замужние и незамужние, принимались, как безумные, бегать туда-сюда, в то время как пожилые женщины и мужчины наблюдали эту сцену в полном молчании, а вожди, украшенные перьями, с раскрашенными телами, танцевали вокруг священной птицы. По свершении обрядов они при всеобщем великом ликовании переносили птицу в главный храм; во главе процессии с пением и танцами шествовали вожди. По прибытии в храм птицу умерщвляли без пролития крови. Кожу с нее сдирали и вместе с перьями хранили как реликвию и как материал для изготовления праздничных нарядов (paelt). Тушку птицы зарывали в углублении в храме. Могилу со скорбным плачем и причитаниями окружали старухи; они бросали в нее разные сорта семян и куски пищи и при этом стенали: «Зачем ты скрылась? Разве не лучше было тебе с нами? Ведь мы кормили тебя жидкой кашицей (pinole). Не скройся ты от нас, ты не стала бы Рапе$». Завершив этот обряд, индейцы возобновляют танцы, которые не прекращаются три дня и три ночи. Они утверждают, что Рачез когда-то была женщиной, бежавшей в горы и превращенной в птицу богом Чинигчиничем. Если верить бытовавшему у акагчемем поверью, птица эта, хотя они ежегодно приносили ее в жертву, возрождалась к жизни и возвращалась к себе на родину в горы. Более того, они полагают, что, «чем больше птиц этого вида они убивают, тем многочисленнее он становится. Разные вожди из года в год справляли один и тот же праздник и были убеждены, что приносили в жертву одну и ту же самку канюка».

Это единство в многообразном, постулируемое калифорнийскими индейцами, весьма примечательно тем, что проливает свет на причины умерщвления божественной птицы. Дело в том, что представление о жизни вида как о чем-то отличном от жизни особи, каким бы элементарным и самоочевидным оно ни казалось нам, грубые калифорнийские индейцы постичь не в силах. Они не отделяют жизнь вида от жизни особи и поэтому считают, что ему угрожают те же опасности и бедствия, которые ставят под угрозу и в конце концов прерывают жизнь особи. Они воображают, видно, что если виды будут развиваться спонтанно, то, подобно отдельной особи, они будут стареть и погибать, И поэтому, чтобы спасти тот или иной вид птиц, который мнится им божественным, от вымирания, эти индейцы считают нужным принять чрезвычайные меры предосторожности. Единственным средством предотвращения катастрофы они считают предание смерти представителя вида, в чьих жилах еще течет молодая и сильная кровь. При этом дикарю кажется, что жизнь, вылившись из одного сосуда, потечет в новом сосуде стремительнее и вольнее, другими словами, что жертвенное животное возродится и начнет новый срок жизни с кипучей энергией. На наш взгляд, такой способ рассуждения и основывающийся на нем обычай явно абсурдны. Аналогичное смешение индивидуальной и родовой жизни, как мы видели, имело место у жителей островов Самоа. Каждая семья там почитала тот или иной вид животных как бога, однако смерть одного из таких животных, к примеру совы, не была равносильна смерти бога: «предполагалось, что бог остается в живых и воплощается во всех живущих совах».

Предание смерти священного барана. Прямая параллель грубого калифорнийского обряда, который мы только что рассмотрели, имеется в древнеегипетской религии. Жители Фив и другие египтяне, поклонявшиеся фиванскому богу Амону, считали барана священным животным и не приносили его в жертву. Однако один раз в год, на празднике Амона, они всетаки убивали барана, освежевывали его и надевали его шкуру на статую бога. Этого барана они оплакивали и хоронили в священной гробнице. Объяснение этого обычая содержится в мифе, повествующем о том, как однажды Зевс предстал Гераклу одетым в овечью шерсть и с головой барана. Баран в дан ном случае был, конечно, подобно волку в Ликополе и козлу в Мендесе, не более как фиванским священным животным. Баран, другими словами, и был самим Амоном. На памятниках этот бог, правда, изображен в виде человека с головой барана. Но это доказывает только, что Амон, прежде чем стать полностью антропоморфным богом, прошел через ту же эмбриональную стадию развития, что и все остальные терноморфные божества. Следовательно, барана убивали не как жертвенное животное, а как самого бога, отождествление которого с бараном явно проявляется в обычае накидывать на статую Амона шкуру этого животного. Бога-барана, вероятно, каждый год предавали смерти по той же причине, что и бога вообще и священного канюка в частности. Применительно к Египту, в пользу такого истолкования говорит аналогия с богом-быком Аписом, которому разрешалось жить не дольше определенного срока. Делалось это, как мы уже показали, для того чтобы оградить богочеловека от старческой дряхлости. Тот же, только предшествовавший ему по времени, ход мысли лежал в основе обычая ежегодно умерщвлять бога-животного, как жители Фив поступали с бараном.

Одна деталь в фиванском обряде заслуживает особенно пристального внимания. Мы имеем в виду облачение бога в баранью шкуру. Если первоначально бог был живым бараном, то воплощение его в виде статуи зародилось, должно быть, позднее. Как это произошло? На след нас наводит обычай сохранять шкуру убитого священного животного. На примере калифорнийских индейцев мы убедились, что те сохраняли шкуру канюка. Из суеверия сохраняли также шкуру козла, заколотого на поле жатвы в качестве представителя духа хлеба. Делалось это для того, чтобы сохранить священную реликвию, содержащую в себе частицу божественного существа, А чтобы превратить эту реликвию в настоящую статую бога, достаточно было набить чучело или натянуть шкуру на остов. Поначалу это изображение нуждалось в ежегодном обновлении: его заменяли новым чучелом или обтягивали шкурой последней жертвы. Переход от ежегодных изображений к постоянным не представляет, впрочем, никакого труда. Так, на смену более древнему обычаю срубать каждый год Майское дерево пришел, как мы убедились выше, обычай хранить постоянное Майское дерево, его каждый год покрывали свежими листьями и цветами. Когда чучело представителя бога заменили постоянной статуей из дерева, камня или металла, статую эту каждый год продолжали одевать в шкуру нового жертвенного животного. На этой стадии развития люди, естественно, стали истолковывать умерщвление барана как принесение жертвы статуе. С этой целью они и сочинили мифы вроде предания об Амоне и Геракле.

Предание смерти священной змеи. Другой пример ежегодного умерщвления священного животного с сохранением его шкуры можно почерпнуть у жителей Западной Африки. Негры иссапу, обитатели острова Фернандо-По, считают очковую змею своим богом-хранителем и приписывают ей способность приносить им пользу и причинять вред, посылать изобилие и голод, насылать смерть и т.д. Кожа одного из этих пресмыкающихся хвостом вниз свешивается с ветвей самого высокого дерева на общественной площади. Каждый год иссапу в день вывешивания змеиной кожи справляют особый обряд. По окончании обряда из домов выносят младенцев, родившихся в истекшем году, и прикладывают их ручонки к змеиному хвосту. Делается это явно с целью отдать детей под покровительство племенного божка. Жители Сенегамбии полагают, что в течение восьми дней после появления на свет ребенка из клана питона это пресмыкающееся приходит на него полюбоваться. А члены клана змеи в древней Африке, псиллы, не препятствовали общению своих детей со змеями, будучи убеждены, что настоящим псиллам змеи не могут причинить вреда.

Предание смерти священных черепах. Итак, у калифорнийских индейцев, египтян и жителей острова Фернандо-По культ животных не имеет, по всей видимости, никакого отношения к земледелию, из чего явствует, что он уходит своими корнями в общества охотников и скотоводов. То же самое относится к приводимому ниже обычаю, хотя в настоящее время индейцы-зуньи из штата Нью-Мексико ведут в обнесенных стенами городках или селениях оседлый образ жизни, занимаясь земледелием, гончарным производством и ткачеством. Впрочем, обычаю зуньи присущи некоторые специфические черты. В силу этого его стоит привести в изложении очевидца и во всех деталях.

"В середине лета стояла сильная жара. Брат мой (речь идет о приемном брате-индейце) и я целыми днями просиживали в прохладных подвальных помещениях нашего дома, и последний (то есть индеец) с помощью грубых орудий перековывал на самодельном горне мексиканские монеты в браслеты, пояса, серьги, пуговицы и другие дикарские украшения. Хотя его орудия были крайне примитивны, благодаря своему упорству и мастерству индеец выковывал замечательно красивые изделия. Однажды, когда я сидел, наблюдая за его работой, я увидел, что человек пятьдесят индейцев поспешно спускались с холма и двигались по равнине в западном направлении. Во главе процессии важно шествовал разрисованный с головы до ног жрец, украшенный раковинами, а за ним с факелом в руках следовал бог огня (Shn-lu-wit-si). Когда процессия скрылась из виду, я осведомился у своего брата, что все это означало.

«Они направляются, — ответил он мне, — в наше общее жилище, город Ка-Ка».

Четыре дня спустя, на закате солнца, индейцы строем поднимались по той же дороге, в прекрасных одеждах и масках «доброго танца». В руках у каждого из них было по корзине, полной живых, копошащихся черепах, которых они несли прямо-таки с материнской нежностью. Часть несчастных пресмыкающихся была завернута в мягкие одеяла, из которых высовывались только их головы да передние лапы. Черепахи на спинах этих украшенных перьями паломников напоминали смешную — несмотря на всю торжественность происходящего — пародию на младенцев, которых несут на спинах их матери. Вечером, когда я ужинал в верхних комнатах, в наш дом вошел шурин правителя. Вся семья приветствовала его как посланца с небес. В дрожащих пальцах он держал многострадальную непокорную черепаху. На его руках и голых ногах еще были видны остатки краски, из чего я заключил, что он был одним из участников священного посольства.

«Так вы были в Ка-тлу-эл-лоне, не правда ли?»

«Да, да», — ответил изможденный человек голосом, охрипшим от долгого пения. Он в полном изнеможении повалился на шкуры, которые ему подложили, и осторожно положил черепаху на пол. Как только животное оказалось на свободе, оно со всех ног пустилось наутек. Тут все члены семьи, как по команде, отставили тарелки, ложки и чашки и, набрав из священной чаши полные пригоршни муки, стали спешно преследовать черепаху по всей комнате: в темных углах, у кувшинов с водой, за кормушкой, на середине комнаты. При этом они молились и посыпали панцирь черепахи мукой. Наконец — удивительное дело! — она подошла к изможденному человеку, который внес ее в дом.

«Ага! — прочувственно воскликнул тот. — Смотри, она снова идет ко мне. О, какие великие милости даровали мне в этот день прародители всего», — и, нежно поглаживая рукой ползущее животное, глубоко вдохнул запах своей ладони и обратился с молитвой к богам. Затем он оперся подбородком на руку и широко раскрытыми, задумчивыми глазами стал следить за тем, как его неуклюжая пленница, мигая засыпанными мукой глазами и вспоминая родную стихию, царапала гладкий пол и ползала туда-сюда. Тут я отважился спросить:

«Почему вы не выпустите ее на свободу или не дадите ей напиться?»

Шурин правителя медленно обратил на меня свой взор, в котором читалась странная смесь скорби, негодования и жалости, а благочестивое семейство посмотрело на меня со священным ужасом. «Несчастный младший брат, — вымолвил он наконец, — разве тебе неизвестно, какое это драгоценное существо? Чтобы оно умерло? Нет, оно не умрет, будь уверен, оно не может умереть». — «Но если его не кормить и не поить, оно умрет». — «Повторяю, оно не умрет. Завтра оно всего лишь сменит жилище и возвратится домой к своим братьям. Ну да, откуда тебе все это знать?» — сказал он в задумчивости и, повернувшись к ослепленной черепахе, продолжал: «О, мой бед ный, дорогой, утраченный ребенок или родитель, моя ушедшая сестра или брат! Кому ведомо, кто ты? Может быть, ты мой прадед или мать!» При этих словах он трогательнейшим образом расплакался и, дрожа от рыданий, которым вторили женщины и дети, закрыл лицо руками. Исполнившись сочувствия к его, пусть ложно направленной, скорби, я поднял черепаху с пола, поднес ее к губам, поцеловал ее холодный панцирь и, поставив обратно на пол, поспешно оставил пораженное горем семейство. На следующий день несчастную черепаху с молитвами, трогательными причитаниями и подношениями убили, а ее мясо и кости, отделив от панциря, погрузили в речку, чтобы «в темных водах озера мертвых они еще раз получили возможность приобщиться к вечной жизни среди своих товарищей». Панцирь этой черепахи тщательно обточили, высушили и сделали из него погремушку для танцев; прикрытая куском оленьей кожи, эта погремушка до сих пор свешивается с закопченных стропил в доме моего брата. Однажды некий навахо вздумал обменять ее на черпак, за что его с гневной отповедью выставили из дома. Если бы кто-нибудь отважился высказать предположение, что черепахи больше нет в живых, это вызвало бы потоки слез; ему в таком случае напомнили бы, что она может всего лишь "сменить жилище и перейти на вечное жительство в дом «всех ушедших от нас».

В этом обычае вера в переселение душ людей в тела черепах, как видим, выразилась как нельзя более отчетливо. Той же веры придерживаются индейцы-моки, родственники зуньи. Моки подразделяются на тотемные кланы — медведя, оленя, волка, зайца и т. д, — и верят, что медведи, олени, волки, зайцы и прочие животные действительно были предками соответствующих кланов и что сами они в зависимости от клановой принадлежности после смерти превратятся в медведей, оленей и т.д. У зуньи также имеется система кланов, тотемы которых очень похожи на тотемы моки. Одним из тотемов является черепаха. Возможно, что вера в переселение душ людей в черепах является одним из догматов этой разновидности тотемизма. Но какой же тогда смысл убивать черепаху — животное, в котором воплотился дух кого-нибудь из членов клана? Это делается, скорее всего, для поддержания связи с запредельным миром, в котором якобы собираются души умерших людей, принявших облик черепах. Согласно распространенному поверью, души умерших время от времени навещают свое прежнее жилище; живые радушно принимают их и, прежде чем отослать назад, устраивают в их честь пир. Участники обряда племени зуньи приносят покойников в виде черепах в селение, а умерщвление этих животных символизирует отправку душ обратно в страну духов.

Итак, приведенное выше общее объяснение обычая убивать бога неприменимо к обряду зуньи, смысл которого до конца неясен. Не проясняет его и позднейшее, более детальное описание этого обряда, имеющееся в нашем распоряжении. Из него мы узнаем, что этот обряд входит в состав сложного цикла обрядов, которые зуньн справляют во время летнего солнцестояния с целью обеспечить для своих посевов обильные осадки. В это время года зуньи направляют послов к озеру Котлувалава, куда, по поверью, отправляются души покойников, чтобы они принесли оттуда «наших двойников-черепах». После того как черепах торжественно вносили в селение, их погружали в таз с водой, рядом с которым плясали мужчины и женщины в костюмах богов и богинь. "По окончании этого церемониала люди, поймавшие черепах, забирали их к себе домой и там до утра подвешивали их за шеи на стропила, после чего бросали черепах в горшки с кипящей водой. Черепашьи яйца считались у зуньи изысканным лакомством. Мясо же этого животного употреблялось главным образом как лечебное средство при разного рода кожных заболеваниях. Часть мяса вместе с кохаква (белыми чешуйками панциря) и с бусинками из бирюзы опускали на дно реки в дар Совету богов". Как бы то ни было, это сообщение подтверждает истолкование черепах как воплощений покойников, так как зуньи зовут их своими "другими "я". Да и чем могут они быть, кроме как душами покойников в обличье черепах, если обитают они в озере, посещаемом душами покойников? А так как молитвы и танцы во время этих летних обрядов направлены прежде всего на то, чтобы вызвать дождь для посевов, может статься, что черепах зуньи приносили — и танцевали перед ними — для того, чтобы умолить духи предков, воплотившиеся в этих животных, употребить свою власть над небесной водой на благо своих живых потомков.

Предание смерти священного медведя. Неясен на первый взгляд также смысл медвежьего праздника, устраиваемого айнами — первобытной народностью, обитающей на острове Йезо, а прежде также на острове Сахалин и на южных островах Курильской гряды. Отношение айнов к медведю не поддается однозначному определению. С одной стороны, они называют медведя богом (Кати). Но так как тот же термин применяется к чужестранцам, то речь, скорее всего, идет всего лишь о существе, считающемся одаренным сверхъестественными (во всяком случае, экстраординарными) способностями. Мы располагаем также сведениями о том, что «их (айнов) главным божеством является медведь», что «медведь играет в религии айнов ключевую роль», что «среди зверей основным объектом идолопоклонства является у них медведь», что «у них существует своеобразный культ медведя», что «не подлежит сомнению, что это животное в большей мере вызывает в них чувство преклонения, чем природные стихии», что «айнов поэтому можно определить как медведепоклонников». Но с другой стороны, те же айны при малейшей возможности убивают медведеи. «В прошлом айны считали охоту на медведя заня тием более всего подобающим мужчине, притом как нельзя более полезным», «осень, зиму и весну мужчины проводили в охоте на медведей и оленей, часть податей айны платили шкурами и питались в основном сушеным мясом». Медвежатина действительно служила айнам главной пищей: они употребляли ее как в сыром, так и в соленом виде. Кроме того, медвежьи шкуры служили им одеждой. Важнейшим предметом культа, согласно сообщениям многих авторов, является у них убитый медведь.

Айны, хотя они и убивают медведя при первой возможности, «при разделке туши стараются умиротворить божество, представителя которого они убили, с помощью целой системы челобитий и просительных обращений»: «убив медведя, айны усаживаются, свидетельствуют ему свое почтение, отвешивают поклоны и дарят инао (inao)»;119 «если медведь попался в ловушку и поранился, охотники справляют покаянный, искупительный обряд». Черепа убитых медведей висят в домах айнов на почетных местах: их устанавливают также на священных столбах, находящихся снаружи. Обращаются с этими черепами весьма почтительно: совершают в их честь возлияния пивом из проса и опьяняющим напитком саке, именуют их «божественными хранителями» и «дорогими божествами». К священным столбам привязывают также черепа убитых лисиц: они слывут магическим средством против злых духов и оракулами. Между тем живые лисы, насколько нам известно, «служат объектами культа в столь же малой степени, как и живые медведи; айны скорее избегают их, считая коварными животными». Поэтому едва ли можно мыслить себе медведя священным животным айнов или их тотемом: ведь они не именуют себя медведями, кроме того, убивают это животное и едят его мясо без каких-либо ограничений. У айнов есть, впрочем, миф о женщине, которая родила сына от медведя, и многие айны, живущие в горах, гордятся тем, что происходят от медведя. Таких людей именуют «потомками медведя» (Kimun kamui sanikiri) и они с гордостью говорят о себе: «Что до меня, то я дитя бога гор. Я происхожу от бога, который правит в горах». имея в виду медведя. Возможно поэтому, что, как полагает наш главный авторитет в этом вопросе — преподобный отец Д. Батчелор, когда-то медведь был тотемом одного из айнских кланов. Но даже если это так, данного факта самого по себе недостаточно для того, чтобы объяснить, почему к медведю с такой почтительностью относятся все айны.

Сейчас нас интересует медвежий праздник у айнов. В конце зимы они ловят и приводят в селение маленького медвежонка. Если он совсем мал, какая-нибудь из айнскнх женщин выкармливает его своим молоком, если же подходящей кормилицы не оказывается, медвежонка кормят из рук пережеванной пищей. Дети обращаются с медвежонком с величайшим почтением и днем играют с ним в доме. Когда же медвежонок становится достаточно большим для того, чтобы причинять людям боль своими объятиями и когтями, его сажают в крепкую деревянную клетку и, как правило, выдерживают в ней два-три года, кормя рыбой и пшенной кашей. Продолжается этот период до тех пор, пока не наступает черед убить и съесть медведя. Но «чрезвычайно любопытно то, что откармливают медведя не просто ради хорошего мяса: его почитают как кумира и даже как некое подобие высшего существа».

На острове Йезо медвежий праздник приходится, как правило, на сентябрь или на октябрь. Перед его началом айны приносят извинения своим богам и уверяют их, что они, насколько хватало их сил, хорошо обращались с медведем, что не могут больше позволить себе роскошь его кормить и вынуждены его убить. Учредитель медвежьего праздника приглашает на него своих родственников и друзей. Если он живет в небольшом селении, то участие в празднике принимают практически все жители. В отдаленные селения также рассылаются приглашения, и гости съезжаются, привлеченные перспективой бесплатной выпивки. Звучит приглашение приблизительно так: «Я, такой-то, собираюсь принести в жертву маленькое, дорогое божественное создание, которое обитает в горах. Друзья мои и хозяева, приходите на пир. На нем мы соединимся в великой радости отослания бога. Приходите», После того как приглашенные сгрудились перед клеткой, специально выбранный оратор обращается к медведю с речью, в которой сообщает, что его скоро отошлют к праотцам. Он молит медведя простить им этот грех, выражает надежду, что тот не рассердится, и подбадривает медведя уверением, что вместе с ним в длинное путешествие отправятся обструганные палочки (тао), а также много пирогов и вина.

Мистер Батчелор приводит образец такого рода речи: «О божественный, ты был послан в мир, чтобы мы охотились на тебя. Мы поклоняемся тебе, дорогое маленькое божество. О, услышь нашу молитву. Мы выкормили и воспитали тебя, потратив на это много трудов и забот, а все потому, что мы очень тебя любим. И вот теперь, когда ты вырос, мы собираемся отослать тебя к матери и отцу. Когда попадешь к ним, пожалуйста, говори о нас одно хорошее. Расскажи им, как мы были добры к тебе. Соблаговоли прийти к нам еще раз, и мы вновь принесем тебя в жертву». После этих слов медведя, связанного предварительно веревками, выпускают из клетки и, чтобы рассердить, забрасывают его ливнем стрел с затупленными наконечниками. Обессилившее от тщетных усилий животное привязывают к колу, затыкают ему пасть кляпом и, зажав его шею между двумя столбами, душат, с силой сжимая их. Живое участие в удушении медведя принимают все собравшиеся. Меткий стрелок выпускает в грудь животного стрелу так, чтобы не пролилась кровь: пролитие медвежьей крови, по айнскому поверью, грозит большими неприятностями. Впрочем, в одних случаях мужчины пьют теплую кровь, «чтобы к ним перешло мужество и другие добродетели, которыми обладает это животное». В других случаях, чтобы охота была успешной, они вымазывают медвежьей кровью себя и свою одежду. Тушу задушенного животного освежевывают, а голову отрезают и ставят на окно, выходящее на восточную сторону, прямо перед головой раскладывают кусок сырой медвежатины, вареное медвежье мясо, клецки из проса и вяленую рыбу. К мертвому медведю обращаются с молитвами; иногда, кроме всего прочего, его просят после посещения своих родителей возвратиться на землю, чтобы его можно было вновь откормить и принести в жертву. После того как медведь, по мнению айнов, вдосталь наелся собственным мясом, председательствующий на пиру человек берет миску с вареным медвежьим мясом, благословляет ее и раздает присутствующим ее содержимое: все участники трапезы без различия возраста должны отведать медвежатины. Впредь миску, которую приставляли к голове мертвого медведя, именуют «дароносицей». Остаток вареного мяса также распределяют среди участников пира.

Для айна не принять участие в этой трапезе равносильно вероотступничеству и связанному с ним отлучению от остальных членов общины. В прошлом во время пира участники съедали все мясо убитого медведя, за исключением костей, однако в настоящее время это правило смягчено. С головы медведя сдирают шкуру и прикрепляют ее к длинному столбу, находящемуся за пределами дома, рядом со священными жезлами (мао); в таком положении голова остается до тех пор, пока череп не становится совершенно голым. Айны поклоняются этим насаженным на столбы черепам не только во время праздника, но постоянно. Батчелор сообщает, что айны, по их словам, верят, что души культовых животных пребывают в черепах, и поэтому титулуют их «богами-хранителями» и «дорогими божествами».

10 августа на церемонии умерщвления медведя в селении Куннуи (на берегу Вулкановой бухты, на острове Йезо) присутствовал доктор Б. Шейбе. На его описании стоит вкратце остановиться, потому что оно содержит ряд интересных деталей, о которых ничего не говорится в предыдущем сообщении, Войдя в хижину, доктор Шейбе застал в ней около тридцати одетых в лучшее платье айнов: мужчин, женщин и детей. Сначала хозяин дома совершил у очага возлияние богу огня, и гости последовали его примеру. Затем в священном углу дома было совершено возлияние богу дома. Все это время молчаливая и грустная хозяйка дома, вскормившая медведя, просидела в одиночестве, время от времени заливаясь слезами. Горе ее было совершенно искренним и по ходу праздника все более усугублялось. Затем хозяин с несколькими гостями, выйдя из дома, совершил возлияние перед медвежьем клеткой. Медведю поднесли в блюдце, которое он тут же опрокинут, несколько капель воды. После этого женщины и девушки начали танцевать вокруг клетки: не отводя глаз от клетки, они слегка сгибали ноги в коленях и подпрыгивали на носках. При этом они ударяли в ладоши и пели что-то заунывное. Хозяйка и ряд других женщин старшего возраста, выкормивших много медведей, танцевали с полными слез глазами, протягивая к медведю руки и называя его всякими нежными именами. Женщины помоложе были не слишком опечалены и перемежали пение со смехом. Раздраженный шумом, медведь начал метаться по клетке и жалобно рычать.

Следующие возлияния совершались инао (inao, inabos), священным палочкам, воткнутым в землю перед каждым айнским домом. Эти палочки высотой фута два спиралевидно заточены кверху. По случаю праздника айны установили пять новых палочек с привязанными к ним листьями бамбука. Так поступают всегда, когда убивают медведя. Листья означают, что животное может возвратиться к жизни. Медведя с веревкой на шее выпустили из клетки и стали прогуливать вблизи хижины. В это время мужчины во главе с вождем выпустили в животное стрелы с деревянными пуговицами вместо наконечников. Выстрелить из лука пришлось и самому Шейбе. Затем медведя подвели к священным инао и всунули ему в рот палку; девять мужчин опустились перед ним на колени и придавили его шею к столбу. Минут через пять животное, так и не издав ни единого звука, испустило дух. Тем временем женщины и девушки плясали, причитали за спинами мужчин, которые душили медведя, и колотили их. Тушу медведя положили на подстилку перед инао и, сняв с палок меч и колчан, повесили их на шею животного. Так как убили медведицу, то ее шею украшали ожерельем и серьгами. Перед убитым медведем поставили лепешки из пшена и бульон из пшена и саке. Мужчины расселись перед тушей на подстилках, совершили возлияния и крепко напились.

Тем временем, перестав печалиться, женщины и девушки устроили веселую пляску, причем веселей всех отплясывали старухи. Когда всеобщее веселье достигло своей высшей точки, два молодых айна, выпустившие медведя из клетки, забрались на крышу дома и оттуда бросали участникам праздника лепешки из пшена, которые те, невзирая на возраст и пол, вырывали друг у друга. Затем медведя освежевали и отделили туловище от головы вместе со шкурой, которую оставили нетронутой. Мужчины с жадностью пили кровь, стекавшую в чаши. Женщины и дети почему-то кровь не пили, хотя обычай им этого не запрещал. Печень разрезали на мелкие кусочки, посолили и съели в сыром виде с участием женщин и детей. Что касается мяса и других органов, то их внесли в дом и там держали до следующего дня, после чего распределили между участниками праздника. Доктору Шейбе айны также предложили отведать медвежьей крови и печени. Во время потрошения медведя женщины и девушки танцевали тот же танец, что и вначале, но уже не вокруг клетки, а перед священными палочками. При этом старые женщины, буквально за миг до этого предававшиеся веселью, снова стали ручьями лить слезы. После того как мозг был извлечен из головы медведя, посолен и съеден, череп, с которого предварительно содрали шкуру, подвесили на шесте рядом со священными инао. Вместе с черепом к шесту приделали палку, служившую кляпом, а также меч и колчан, висевшие на медвежьей туше. Впрочем, приблизительно через час меч и колчан сняли с шеста. Все присутствующие мужчины и женщины устроили перед этим шестом шумную пляску. Окончился праздник попонкой с участием женщин.

Первое описание медвежьего праздника у айнов было, кажется, опубликовано в 1652 году японским автором. Оно было переведено на французский язык. «Когда им попадается медвежонок, они приводят его домой и жена выкармливает его своим молоком. Когда медвежонок подрастает, они кормят его рыбой и птицей и зимой убивают его ради печени, которую почитают лекарством от яда, глистов, колик и желудочных расстройств. Печень убитого летом медведя имеет горький привкус и непригодна для лечения. Происходит эта бойня в первый месяц по японскому календарю. Они зажимают голову животного между двумя шестами, которые сжимают пятьдесят или шестьдесят мужчин и женщин. Мясо убитого медведя они употребляют в пищу, а печень сохраняют в лечебных целях. Шкуру же — обычно черного цвета, как правило, шести футов, но не больше двенадцати в длину — они продают. Оплакивать только что освежеванного медведя принимаются те, кто вскормил его. После этого они угощают людей, которые помогали им ходить за медведем, небольшими лепешками».

Таков же ритуал выкармливания и умерщвления медвежат сахалинскими айнами. Насколько нам известно, они рассматривают медведя не как бога, а всего лишь как посла, которого они посылают к богу леса с разными поручениями. Животное приблизительно два года держат в клетке, после чего умерщвляют во время праздника, который устраивают обязательно зимой и обязательно ночью. Предпраздничный день проходит в причитаниях: сменяя друг дружку, старухи предаются плачу перед медвежьей клеткой. Посреди ночи или перед рассветом кто-нибудь из айнов обращается к животному с длинной ре чью, в которой напоминает ему, что жители селения о нем заботились, кормили его вкусной пищей, купали в реке, держали в тепле и холе. «И вот, — продолжает он, — мы устраиваем в твою честь великий праздник. Не бойся, мы не причиним тебе никакого вреда. Мы только убьем тебя и пошлем к богу леса, который любит тебя. Сейчас мы покормим тебя лучшей пищей, какую ты когда-либо получал от нас. Все мы будем оплакивать твою кончину. Убьет тебя лучший среди нас, айнов, стрелок. Вот он, смотри, он плачет, он просит тебя о прощении. Это произойдет так быстро, что ты ничего и не почувствуешь. Тебе не нужно объяснять, что мы не можем кормить тебя вечно. Мы достаточно сделали для тебя — теперь твоя очередь пожертвовать собой ради нас. Попроси бога зимой послать нам в изобилии выдр и соболей, а летом тюленей и рыбу. Не забудь наших наказов, ведь мы любим тебя, и дети наши тебя никогда не забудут».

После того как медведь при общем возбуждении зрителей заканчивал свою последнюю еду, старухи вновь заливались слезами, а мужчины издавали сдавленные рыдания, с трудом и опасностью для жизни связывали медведя, выпускали его из клетки и в зависимости от расположения духа животного трижды проводили его на поводу или протаскивали вокруг клетки, вокруг дома хозяина и наконец вокруг дома айна, обратившегося к нему с речью. После этого его привязывали к дереву, украшенному священными обструганными инао обычной формы, и оратор вновь обращался к нему с продолжительным увещеванием, которое иногда длилось до рассвета. «Вспомни,выкрикивал он, -вспомни! Вспомни историю своей жизни и услуги, которые мы тебе оказали. Теперь настал твой черед выполнить свой долг. Не забывай, о чем я просил тебя. Скажи богам, чтобы они послали нам богатства, чтобы наши охотники возвращались из лесу, нагруженные редкой пушниной и вкусным мясом, чтобы наши рыбаки находили на берегу и в море лежбища тюленей и чтобы их сети скрипели под тяжестью рыбы. В тебе вся наша надежда. Злые духи потешаются над нами, они злокозненны и часто бывают к нам враждебны, но они склоняются перед тобой. Мы давали тебе пищу, мы тебя развлекали. Теперь мы убиваем тебя, чтобы в благодарность ты послал нам и нашим детям всяческие блага».

Медведь выслушивал эту речь без особой радости, он все больше сердился, в возбуждении ходил вокруг дерева и жалобно завывал, пока при первых лучах восходящего солнца лучник наконец не выпускал ему в сердце стрелу. После этого стрелок отбрасывал лук в сторону и бросался на землю, его примеру с плачем и причитаниями следовали старики и старухи. Мертвому животному давали поесть риса и дикого картофеля и со словами жалости и благодарности за все, что он совершил и выстрадал, отрезали ему голову и лапы, которые хранили как священные реликвии. После этого айны пили кровь и ели мясо медведя. Когда-то женщинам запрещалось участвовать в этой трапезе, но в настоящее время они едят наравне с мужчинами. Кровь все присутствующие пьют еще теплой, мясо же едят в вареном виде, потому что обычай запрещает его жарить. Так как останки медведя нельзя вносить в дом через дверь, а окон в домах сахалинских айнов нет, кто-нибудь из мужчин взбирается на крышу и спускает мясо, голову и шкуру по дымоходу. Перед головой медведя раскладывают рис и дикий картофель, рядом с ней также наваливают в большом количестве спички, кладут табак и трубку. Обычай требует, чтобы до отъезда гости доели всю медвежатину, приправлять ее солью или перцем запрещено. Ни один кусок медвежьего мяса не должен достаться собакам. По окончании праздничной трапезы голову уносят в глубь леса и кладут на кучу выцветших медвежьих черепов, этих разлагающихся останков прошлых празднеств.

Гиляки, народность тунгусского120 происхождения, живущая в Восточной Сибири, устраивают медвежий праздник в январе. «Медведь служит главным объектом заботы всех жителей селения и играет центральную роль в их религиозных обрядах». Гиляки убивают старую медведицу, медвежонка выкармливают в селении (хотя не кормят его грудным молоком). Когда медвежонок подрастает, гиляки вытаскивают его из клетки и силой водят по селению. Сначала его отводят на берег реки, потому что это якобы даст каждой семье обильный улов рыб, Затем его проводят по всем домам, жители которых подносят ему рыбу, водку и пр. Некоторые гиляки простираются ниц перед медведем. Считается, что его посещение приносит счастье обитателям дома; если медведь принюхивается к подносимой ему пище, это также хороший знак. Тем не менее гиляки непрестанно пристают к животному, дразнят, щекочут, толкают его, отчего медведь становится угрюмым и раздражительным. После того как обход деревни окончен, его привязывают к колу и расстреливают из лука. Отрезанную голову медведя украшают стружками и ставят на стол, накрытый для праздничной трапезы. Присутствующие просят у животного извинения и обращаются к нему с молитвами. После этого медвежатину зажаривают и подают к столу в особых деревянных сосудах, покрытых тонкой резьбой. Гиляки, в отличие от айнов, не едят сырое мясо и не пьют теплую кровь. Мозг и внутренности животного съедают в последнюю очередь, а череп, украсив опилками, насаживают на дерево перед домом. В заключение мужчины и женщины, взявшись за руки, поют и танцуют, по-медвежьи переваливаясь.

В январе 1856 года свидетелем одного из таких медвежьих праздников в гилякском селении Тебах оказался русский путешественник Л. фон Шренк121 со своими спутниками. Шренк оставил детальное описание этого обряда. Из него мы можем почерпнуть некоторые детали, обойденные в приведенных выше более кратких сообщениях. Медведь, по словам русского путешественника, играет огромную роль в жизни всех обитателей Приамурья, Восточной Сибири вплоть до Камчатского полуострова, но ни у одного из народов этого региона культ медведя не достигает такого размаха, как у гиляков. Громадные размеры, которых достигает приамурский медведь, его многочисленность и усиливаемая голодом свирепость делают это животное самым страшным хищником во всем крае. Поэтому нет ничего удивительного, что медведь занимает в воображении гиляков, окружающих живого или мертвого хищника ореолом суеверного страха, столь значительное место. Они, к примеру, воображают себе, что душа гиляка, павшего в единоборстве с медведем, переселяется в тело этого животного. Тем не менее медвежатина обладает для гиляка неотразимой притягательностью, особенно когда речь идет о мясе медведя, некоторое время проведшего в плену: ведь его откармливали рыбой, что, по мнению гиляков, придает медвежатине особо изысканный вкус. Впрочем, для того чтобы безнаказанно насладиться этим лакомством, считается необходимым совершение серии обрядов, направленных на то, чтобы ввести в заблуждение живого медведя с помощью внешних знаков уважения и умиротворить гнев мертвого животного оказанием почтения его отошедшему духу.

Оказывать животному знаки уважения начинают сразу же после его пленения. Медведя торжественно вводят в селение и сажают в клетку, в ней пленника по очереди кормят все жители селения. Медведь — даже если его купил или поймал один человек — является в некотором смысле собственностью всех жителей селения. А так как мясо его пойдет на общий праздничный стол, то и принимать участие в уходе за ним и в его откармливании должны все жители селения. Длительность пребывания медведя в плену зависит от возраста пойманного зверя. Матерых медведей держат не более нескольких месяцев, а медвежат — до тех пор, пока те не вырастут. Праздник — обычно его справляют ц декабре, но иногда в январе и феврале-начинается тогда, когда медведь обрастет толстым слоем жира. В частности, праздник, на котором побывали русские путешественники, растянулся на много дней; на нем было . убито и съедено три медведя. Этих животных в сопровождении процессии по нескольку раз обводили по всему селению и насильно затаскивали в каждый дом, жители которого считали за честь для себя угостить дорогих гостей. Однако, прежде чем начать обход селения, гиляки в присутствии животных играли в скакалку. Фон Шренк склонен полагать, что через веревку они прыгали в честь зверей. В ночь перед расправой всех трех медведей при лунном свете долго водили по льду замерзшей реки. В эту ночь жителям селения запрещалось спать. На следующий день медведей еще раз спускали с крутого берега реки и трижды обводили вокруг полыньи, из которой черпали воду женщины. После этого их приводили на заранее выбранное место неподалеку от селения, где медведей расстреливали из луков. В знак того, что место жертвоприношения было священным, его обносили обструганными палочками, с концов которых, подобно завиткам, свешивались стружки. Как и у айнов, у гиляков такого рода палочки служат обычными амулетами, употребляемыми в ритуальных целях.

Приведя в порядок дом, выбранный для собрания гостей, и украсив его, гиляки вносят в него — но не через дверь, а через окно — медвежьи шкуры с приделанными к ним головами, эти шкуры развешивают на помосте для приготовления мяса, воздвигнутом напротив очага. Варка медвежьего мяса у гиляков является почетной привилегией старейших мужчин; женщины, дети, подростки в этом не участвуют. К этому делу приступают неторопливо и осмотрительно, с некой даже торжественностью, На празднике, на котором присутствовали русские путешественники, старики начали с того, что обвили котел плотным венком из стружек и наполнили его снегом, потому что пользоваться обычной водой для варки медвежатины запрещается. Тем временем прямо перед носом у медведей ставили большое деревянное корыто, богато украшенное всякими завитушками и резьбой: на одной стороне этого корыта было вырезано рельефное изображение медведя, а на другой — жабы. При разделке туш каждую ногу, прежде чем положить ее в котел, клали на землю перед медвежьими головами, как бы испрашивая их позволения на это. Вареное мясо выуживали из котла железным крюком и опускали в корыто, стоящее перед медведями, чтобы те могли первыми отведать собственного мяса. Медвежий жир, нарезав ломтями, вывешивали перед медведями, а потом складывали в небольшое деревянное корыто, стоящее рядом с ними на земле. В последнюю очередь разделывали внутренние органы, которые складывали в небольшие сосуды. В это время женщины занимались изготовлением повязок из разноцветных тряпок, которыми после захода солнца повязывали медвежьи морды чуть пониже глаз, «чтобы высушить вытекавшие из них слезы».

По окончании церемонии утирания слез, текущих из глаз бедных мишек, все собравшиеся с рвением приступали к поеданию мяса. Бульон, в котором варилось мясо, к этому времени был уже выпит. Деревянные чашки, блюда и ложки, которыми гиляки отхлебывают бульон и едят мясо на медвежьем празднике, используются только в этих торжественных случаях. Вся эта утварь украшена резными фигурками медведей и орнаментами, имеющими отношение к медведю и медвежьему празднику. Гиляки испытывают сильнейшее предубеждение против передачи этих предметов какому-либо другому лицу. Обглоданные кости участники праздничной трапезы клали обратно в котел, в котором варилось мясо. По окончании еды кто-нибудь из стариков с еловой веткой в руке становился у двери и слегка похлопывал ею выходящих из дома участников трапезы. Это, возможно, было наказанием за их дурное обращение с чтимым животным. В полдень женщины исполняли странный танец. Они пускались в пляс по очереди, причем каждая танцующая, двигая верхней частью тела, принимала самые диковинные позы, в руках она держала еловую ветвь или что-то вроде деревянных кастаньет. Тем временем остальные женщины отбивали ритм, барабаня дубинками по стропилам дома. По утверждению фон Шренка, старики торжественно относят обглоданные кости и череп медведя на особое место в лесу, расположенное неподалеку от селения. Там они зарывают все кости, за исключением черепа. После этого срубают молоденькое деревцо, расщепляют пень и вставляют череп в расщелину. По мере того как место зарастает травой, череп скрывается из виду и медведю приходит конец.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.