Собор св. Екатерины в 1840-1850-е гг

Собор св. Екатерины в 1840-1850-е гг

В январе 1835 г. утвержден проект корпуса, который предполагалось пристроить к храму Св. Екатерины со стороны итальянской улицы[372]. Проект составлен зодчим К.И. Росси по повелению императора Николая I; с весны 1835 г. до завершения строительства в 1838 г. постройкой дома руководил архитектор Л.И. Шарлемань. С самого времени постройки дома до первых послереволюционных лет дом принадлежал храму; в нем проживали священники[373].

Николай I неоднократно делал храму ценные подарки. В частности, он передал великолепную серебряную дароносицу, украшенную бриллиантами, рубинами, сапфирами и жемчугом[374]. Собор Св. Екатерины был духовным центром так называемого «католического» или «польского» квартала; великолепие храма привлекало к нему и православных жителей столицы. В путеводителе по Санкт-Петербургу, изданном в 1838 г., отмечалось: «Католическая церковь, в которой в Страстную Пятницу и Субботу бывает огненная храмина, посещаемая всеми и, конечно, не раз виденная вами: это католическая плащаница»[375].

При Николае I храм Св. Екатерины пользовался финансовой поддержкой Министерства Двора. Император старался убедить Европу в своей веротерпимости. В 1839 г. он писал папе Григорию ХVI: «Я никогда не перестану считать в числе первых моих обязанностей защищать благосостояние моих католических подданных, уважать их убеждения, обеспечивать их покой»[376].

В том же 1839 г. настоятелем собора Св. Екатерины о. Домиником Лукашевичем учреждена женская гимназия. Первоначально рассчитанную на 6-летний курс обучения, ее открыли при помощи и участии графини Александры Потоцкой, а также французского посланника барона Проспера де Баранта[377].

Барон Амабль-Гийом Проспер Брюжьер де Барант (1782–1866) был хорошо известен в российских литературных кругах. Выдающийся французский историк, в 1828 г. принят в члены Французской Академии. А.С. Пушкин почитал Баранта; поэт также высоко оценивал французский народ, «который Ламартина признал первым из своих поэтов, который Нибуру и Галламу противопоставил Баранта, обоих Тьерри и Гизо; народ, который оказывает столь сильное религиозное стремление…»[378].

Как видно из пушкинских строк, Барант занимал почетное место в ряду таких известных французских историков XIX столетия, как Франсуа Гизо (1787–1874), Огюстен Тьерри (1795–1856) и Амедей Тьерри (1797–1873). Трудами этих авторов зачитывался и известный литератор Николай Алексеевич Полевой (1796–1846), одним из первых заговоривший о гениальности Пушкина. А поэт, в свою очередь, тепло отзывался о трудах автора 6-томной «Истории народа русского»: «Г-н Полевой сильно почувствовал достоинства Баранта и Тьерри и принял их образ мнений с неограниченным энтузиазмом молодого неофита»[379]. (Перу Полевого принадлежит сочинение «История Петра Великого»; Пушкин свой труд озаглавил «История Петра».)

После революции 1830 г. судьбы Баранта и Гизо сложились схожим образом. На французский престол вступил герцог Орлеанский под именем Луи Филиппа I (1830–1848). Для обоих историков наступило время «хождения во власть». Гизо стал министром просвещения, а позднее – министром внутренних дел. Барант занял пост посланника в Турине, а затем – в Петербурге. Революция 1848 г. поставила точку в их государственной карьере: Гизо отправился в изгнание; Барант также оставил государственную службу и вновь занялся литературой.

В декабре 1836 г. Барант, находившийся в Петербурге, отправил письмо Пушкину. Французский посланник сообщал поэту о том, что «в настоящее время во Франции работает комиссия по установлению правил о литературной собственности и, в особенности, о мерах для предотвращения перепечатывания книг за границей»[380]. Отметив, что «правила, касающиеся литературной собственности в России, должны быть известны Вам лучше, чем кому-либо другому», Барант изложил свою просьбу: «Ваша любезность, милостивый государь, мне достаточно хорошо известна, для того чтобы с полной уверенностью обратиться к Вам за подобными сведениями по столь важному вопросу…»[381]

Это письмо отправлено из французского посольства в Петербурге 23 (11 декабря) 1836 г., а через 5 дней Барант получил ответ. «Спешу сообщить Вашему превосходительству сведения, которые Вы желали иметь относительно правил, определяющих литературную собственность в России»[382], – писал Пушкин. Далее следовали подробные разъяснения, причем поэт ссылался на «Устав о ценсуре», высочайше утвержденный 22 апреля 1828 г.[383] Подводя итог сказанному, Пушкин замечает: «Вопрос о литературной собственности очень упрощен в России…»[384] А несколько ранее поэт упомянул и о причинах этой «простоты»: «Литература стала у нас значительной отраслью промышленности лишь за последние двадцать лет или около того. До тех пор на нее смотрели только как на изящное аристократическое занятие»[385].

…При соборе Св. Екатерины действовала и мужская католическая гимназия, в которую была преобразована основанная отцами-иезуитами коллегия. («У иезуитов имеется бесплатная школа в Петербурге, где они преподают между прочим латинский язык»[386], – писал в начале XIX в. швейцарский пастор Этьен Дюмон). Эта гимназия имела 6 классов, в том числе 2 приготовительных, и давала образование, соответствующее программе первых четырех классов классической гимназии[387].

Однако в те же годы в западных губерниях России и в Царстве Польском периодически вспыхивали восстания, подавление которых сопровождалось гонениями на католиков и униатов, массовыми ссылками и репрессиями. Защищая поляков, Адам Мицкевич занял непримиримую позицию и обратил свой поэтический талант против царских властей. Между ним и его петербургскими друзьями образовалась «полоса отчуждения», о чем с сожалением свидетельствовал Пушкин:

…Но теперь

Наш мирный гость нам стал врагом – и ядом

Стихи свои, в угоду черни буйной,

Он напояет. Издали до нас

Доходит голос злобного поэта,

Знакомый голос!.. Боже! освяти

В нем сердце правдою Твоей и миром…[388]

Интересные сведения приводит в своей книге Н.О. Лосский. «Мицкевич, желая привлечь внимание папы Пия IХ к положению Польши, отправился в Рим вместе с другими польскими эмигрантами, – пишет русский философ. – Перед аудиенцией, назначенной для польской делегации, Мицкевич просил всех соединить свои души с его духом в том, что он будет говорить папе. Произнося свою речь перед папой, он пришел в состояние крайнего возбуждения, говорил повышенным тоном о наступлении новой эпохи духа, о необходимости для папы исполнить в ней свою обязанность, о необходимости помочь Польше. Наконец, он схватил папу за руку и воскликнул: „Знай, что дух Божий обитает теперь в блузах парижских рабочих!“»[389]

«Терпимость к иноверческой Церкви в России, – писал Астольф де Кюстин в своей книге „Россия в 1839 г.“, – не гарантируется ни общественным мнением, ни государственными законами. Как и все остальное, она является милостью, дарованной одним человеком, который завтра может отнять то, что дал сегодня»[390].

Тем не менее давалось многое. В 1842 г. в Санкт-Петербург из Вильно перевели Римско-католическую Духовную Академию. Ее ректором назначили ксендза Игнатия Холовинского, известного своими трудами по истории Католической Церкви и переводами пьес Шекспира на польский язык. В 1848 г. он возведен во епископа, а в 1851 г. стал архиепископом и митрополитом. Игнатий Холовинский во многом способствовал украшению интерьера собора Св. Екатерины. При нем здесь разместили деревянные позолоченные фигуры апостолов; под куполом собора подвесили массивную бронзовую позолоченную люстру на 300 свечей – дар герцога Максимилиана Лейхтенбергского (1817–1852), зятя императора Николая I. Вновь вывесили образы, остававшиеся в храме после иезуитов: «Явление Божией Матери Игнатию Лойоле», «Игнатий Лойола перед папой Павлом III»[391]. Огромная библиотека из 60 тысяч томов на 30 языках, изумительная акустика зала, – все это привлекало сюда множество молящихся.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.