III Марфа и Верочка

III

Марфа и Верочка

Я таки добился своего: Марфа была у меня!

Подробностей рассказывать не стану. Одним словом, нашелся предлог, чтобы съездить к «тетушке», там я наговорил что-то насчет необходимости иметь в столице надежную прислугу. Ну и в конце концов, при живейшем участии Александры Егоровны, уговорил Марфу ехать со мной.

Куда девался ее «задорный» вид, когда она садилась со мной на ямщика! Что это – предчувствие или обычная девичья пугливость? Как она была бледна, как стыдливо улыбалась, и как беспросветно подло смотрел я на нее!

Я-то знал, на что она едет. Я-то знал, что не уйти ей от меня «так себе». Пусть преступление сделаю, а уж так не выпущу, это я твердо тогда решил. Да и к чему преступление! Она железных дорог никогда не видала, а тут завезти за тысячу верст – ну, значит, и делай что хочешь. Куда она пойдет? Небось согласится на все.

О, как она была беззащитна, и как разжигала до боли, до безумия меня эта беззащитность!

Всю дорогу я держал себя как будущий «строгий барин». Я не позволял с ней ни малейшей вольности, ни малейшей шутки. Я играл в дьявольскую игру. Она начинала приходить в себя, приободрилась. Я видел это.

«А вот постой, – даже холодея весь от волненья, повторял я про себя, – постой, дай только привезти тебя!»

И я исполнил то, что хотел!

Послушайте, господа. Мне двадцать пять лет. Всю свою жизнь – вы знаете теперь это – я безудержно разнузданно, извращенно мечтал о женщинах. И вот только в первый раз в руки мои попала женщина, которая из страха выносила все, что я хотел. И, главное, которая не стала трупом для меня после первого же прикосновения и как это всегда бывало с прочими. Господа, поймите и… нет, не простите, какое там прощение, а признайтесь, вы-то на моем месте как бы себя чувствовали, а?

Все таковы, все таковы – никому не верю!

Почему она не стала противна мне с первой ночи? Потому что была красавица? Вздор! Я видел красавиц и раньше. Я не могу дотрагиваться без отвращенья ни до чьей «говядины». Почему же она, почему?

Может быть, перед тем как окончательно и навсегда погрузиться в ту бездну, в которой я теперь доживаю свою жизнь, мне нужно было выбросить вон ту каплю жизни, пустой, животной, но все же жизни, которая таилась во мне.

Не знаю! Знаю только одно, что этот один месяц, который я прожил с Марфой, был сплошным кошмаром, безумием, каким-то вихрем дьявольским. Все двадцать пять лет жизни я взял от этого месяца!

«А взамен отдал последнюю жизнь свою», – скажет какой-нибудь чистенький моралист.

Э, наплевать! кому и на что она нужна; разве такая жизнь могла спасти меня?

Итак, она была со мной, она была у меня! О будущем я не думал и не мог думать.

Со дня приезда ко мне Марфы я не выходил из дому. Ни разу не был я и у Верочки. Можно сказать, что я ни разу даже не вспомнил о ней.

Я не испытывал никаких «угрызений», никакой жалости, никаких вообще «сантиментальных» чувств. В простонародьи про меня сказали бы, что я «осатанел». Именно осатанел! Если бы кто-нибудь мне тогда сказал про Верочку, очень возможно, что я сразу даже не сообразил бы: о ком, собственно, речь. Не преувеличивая говорю.

И вдруг Верочка сама пришла ко мне.

Видимо, она ничего не знала, она так радостно улыбнулась мне, снимая свою маленькую круглую шляпку.

Я стоял посреди комнаты.

Верьте, о, верьте, что я пишу здесь сущую правду! Пусть уж всякие там специалисты да «рецензенты» копаются и выискивают «литературные» промахи, а пошлые трусливые люди, бездушное ничтожество, спешат скорее назвать меня дегенератом и успокоиться, забиться глубже в свою конуру!

Вы-то, вы, живые люди, живые души – если такие есть, – вы-то поверьте мне, поверьте всему, что я расскажу вам, и прокляните меня серьезно, твердо, вдумчиво, как я этого заслуживаю.

О, если бы в душе моей осталась хоть одна искра живой жизни, она сейчас разгорелась бы во мне и я бы вместе с вами проклял самого себя.

Верочка не хотела видеть, что во мне что-то недоброе; она соскучилась обо мне. Две недели не видалась. Ей улыбаться хотелось, ей ласки хотелось.

Она быстро сделала ко мне несколько шагов. Но я так же быстро отступил назад и проговорил голосом, которого сам никогда не забуду.

По совести говорю, я не уверен теперь, что тогда я это сказал. Это он сказал:

– Постой… любишь ли ты меня?

Она остановилась и умоляюще-детски смотрела на меня. Ей тяжело было, ей хотелось, чтобы все было хорошо. Не надо опять этой мучительной тяжести. Она так рада, что видит меня наконец.

– Ну, люблю же…

– Нет, не «ну», а просто скажи, любишь ли ты?

– Люблю, – шепотом сказала она; она всегда шепотом начинала говорить, как только слезы подступали к ней.

– Если любишь, так все для меня сделаешь?

Я сам не знал еще, зачем задаю этот вопрос. Так, от злости, от мертвой пустоты своей задал его.

– Да, – прошептала Верочка.

– Все?

– Все…

– Марфа! – неожиданно для себя и тоже почему-то шепотом окликнул я.

Марфа нерешительно взошла в комнату.

– Расскажи, как мы провели сегодняшнюю ночь… Она хочет…

Марфа молчала и растерянно глупо смотрела на меня… Верочка слабо вскрикнула, точно ее ударил кто, и подняла худенькую ручку, загораживаясь, как от удара.

– Постой, постой, – шипел я, не сходя со своего места, – любишь, ну послушай… Марфа, я приказываю тебе.

Но тут произошло нечто безобразное.

Верочка бросилась вон из комнаты, а я вдогонку ей стал кричать:

– Ты думаешь, я любил тебя, дохлую! Уходи прочь, не надо мне тебя, уходи!

* * *

Через месяц Марфа ушла от меня.

Рано утром она пошла в лавку и больше не возвращалась. Я до сих пор не знаю, куда она делась и добралась ли до своей деревни.

Не выдержала. Слишком было даже для нее!

Еще бы! Если бы вы только знали, до какого разврата доходил я!

Хочется, небось, узнать? Я знаю, что хочется.

Я нисколько не уважаю вас, «благосклонные читатели» моей исповеди. Может быть, даже презираю вас.

Стану я расписывать вам, чтобы вы тут, от нечего делать, смаковали мою грязь. Я-то грязь свою пропитал черною кровью сердца своего, а вы? Так, на даровщинку хотите? А есть что описывать! Но одна мысль, что вы станете «со вкусом» читать это, вызывает во мне злость и тошноту.

Да зачем «описывать»?

Довольно сказать, что Марфа, покорная, забитая, напуганная, как собака, – не выдержала и ушла. Ушла без копейки денег на все четыре стороны.

С вас этого достаточно!

И вот я остался один. Один совершенно и, как мне казалось, окончательно.

Я обессилел. Он безраздельно воцарился во мне.

Нет слов, нет сил передать всю муку тягостной пустоты, безнадежной, безысходной, окончательной, которая придавила во мне каждый нерв.

Не дай Бог вам! – искренно говорю!

О ком же было о другом вспоминать мне в это время, как не о Верочке?

Она одна любит меня по-настоящему, она одна все может простить. Я знаю это.

И вот я, запершись в своей квартире, можно сказать, не сходя со своего стула, не раздеваясь, не ложась спать, сидел и ждал тупо, бессмысленно, не имея душевных сил заставить себя даже написать ей.

Я мечтал о ней. Моя сантиментальная фантазия опять расцвела пышным цветком.

Верочка приходила ко мне, такая нежная, ласковая, она целовала мой лоб и говорила: «Забудем все. Я люблю тебя. Я прощаю тебя. Будем жить счастливо, радостно. Ты перестанешь мучиться. Я знаю, что перестанешь! Ты найдешь наконец покой своей измученной душе. Мы будем с тобой такие счастливые-счастливые, как дети, как те ласточки, которые, помнишь, вызвали такой гнев в тебе».

Она, тихо смеясь, прижмется своим лицом к моему лицу.

– Милая, родная моя Верочка, приди ко мне, спаси меня, прости меня, моя девочка…

Я говорил это вслух, и слова мои жутко звучали в пустой темной комнате.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.