Был ли Христос диссидентом?
Был ли Христос диссидентом?
Два тысячелетия христианства дают много примеров того, как человечество пыталось использовать имя Христово для удовлетворения своих интеллектуальных, душевных и материальных интересов и нужд. В Нём видели то нравственного Учителя из Назарета, Который может покрыть Своим авторитетом те или иные идеологические прорехи, то находили в Нём черты революционного вождя и поборника демократического прогресса, то напротив, усматривали в Нём гаранта государственной стабильности ? словом, люди так или иначе пытались встать под знамя того или иного нравственного принципа, провозглашённого Христом. За всеми этими разнородными попытками приспособить Христа для себя, подогнав Его под свои мерки и сделав Его выразителем своих земных интересов, стоит общее убеждение, что Христос должен обеспечить христианам земное благоденствие и гарантировать им Своим авторитетом земную правоту.
Эта склонность людей пользоваться Христом как аргументом в споре с идейным противником и обращать к Нему взоры как к политическому вождю, или социальному реформатору, или даже как к земному царю в надежде заручиться поддержкой Его Божественного авторитета была изобличена в Евангелии Самим Спасителем, когда Он, узнав, что хотят придти, нечаянно взять Его и сделать царём, удалился (Ин. 6, 15), и сказав искавшим Его: вы ищете Меня не потому, что видели чудеса, но потому, что ели хлеб и насытились (Ин. 6, 26).
Этот соблазн прикрыть собственные религиозные или социально-политические соображения личностью Христа и пытаться поразить оппонента именем своего воображаемого сообщника, а то и вождя, всегда рождает блеф, будь то зловещая христианская утопия великого инквизитора, будь то забавные фантазии «на тему христианства» некоторых либеральных (и коммунистических) публицистов, пытающихся адаптировать Христа к духу времени.
Поскольку кодовым словом этого нового духа времени ? его паролем ? стало слово «свобода» именно в том земном смысле, как его трактует либерализм, то и задача такой публицистики сводится к весьма своеобразной интерпретации образа Христа: Христос становится исключительно фигурой политической: либералом, правозащитником и даже диссидентом. Именно это становится в Нём для духа времени «единым на потребу».
Такое утилитарное использование темы Христовой свободы неизбежно отсекает всё лишнее, не идущее к делу. Невостребованной оказывается та царственная Христова свобода, которая призвана нас освободить как раз от рабства систем и теорий, стихий и утопий, страстей и фантазий, законов и прав, грехов и болезней, «коммунизмов» и «либерализмов»…
Довольно характерна в этом отношении статья Зои Крахмальниковой «Иная мысль»[259]. Одна из глав так и называется «Первый диссидент», имеется же в виду Христос. Он и «первый инакомыслящий, распятый лжецами и фарисеями за своё инакомыслие». Кроме того, «весь подвиг Христа заключается именно в том, чтобы принять инакомыслие как мировидение, открытое человечеству Христом».
Инакомыслие Христа, по мнению публициста, состояло в том, что Он думал и говорил «о Боге, человеке, жизни, смерти и бессмертии совсем не то, что говорили до Его появления». Далее З. Крахмальникова проводит параллель между «инакомыслием» Христа по отношению к первосвященникам и диссидентским инакомыслием в эпоху КПСС и КГБ.
Итак, главным аргументом в пользу диссидентства Христа автор статьи считает тот факт, что Христос думал и говорил о Боге «совсем не то», что говорили о Нём раньше, и следовательно, Он опровергал и даже низвергал Своей проповедью религию Своего народа. Если бы дело обстояло именно так, то тогда действительно со страниц Евангелия на нас бы смотрел религиозный революционер, предлагающий Свою собственную «революционную программу» и поднимающий народ на бунт против существующих религиозных установлений. И в таком случае Христос действительно мог бы пополнить списки мировых революционеров и диссидентов и оказаться там в одном ряду, скажем, с церковными ересиархами или протестантскими реформаторами и даже, на худой конец, с нашими доморощенными религиозными диссидентами. Кстати, такая точка зрения на Христа как на религиозного бунтаря и возмутителя общества не является принадлежностью исключительно автора разбираемой статьи: нечто подобное думали о Христе именно первосвященники и фарисеи: Если оставим Его так, то все уверуют в Него, и придут Римляне и овладеют и местом нашим и народом. Некто Каиафа, будучи на тот год первосвященником, сказал им: лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб. С этого дня положили убить Его (ср.: Ин. 11, 48–49, 50, 53).
Закономерно, что такого же взгляда на Христа придерживаются и апологеты иудаизма, в частности известный публицист С. Лезов. В своих работах, посвящённых христианству, С. Лезов утверждает, что в иудейской истории никогда не имел места факт богоубийства: иудеи распяли «странствующего проповедника» и «бунтаря» Иешуа, угрожавшего национальной безопасности Израиля[260].
Поразительную интерпретацию получает эта же идея в постмодернистском романе лауреата Нобелевской премии коммуниста Жозе Сарамаго «Евангелие от Иисуса»[261], в котором Иуда ? положительный герой ? помогает Христу обмануть Бога и упразднить грядущее христианство тем, что выдаёт Его первосвященникам не как Мессию и Сына Божьего, а как бунтовщика и «Царя Иудейского»[262].
В эту роковую ловушку мысль человеческая попадает всякий раз, когда пытается вместить Христа в параметры земных чаяний и использовать Его в своекорыстных целях. Это неизбежно приводит к такому недопустимому смешению двух планов бытия, при котором небесное и трансцендентное, будучи преподанным в понятиях земного и имманентного, неизбежно профанируется. Боговоплощение отменяется: Христос объявляется человеком, и только человеком. Происходит подмена онтологического акта Искупления революционной политической акцией, в результате чего Царство Христово ? это Царство не от мира сего (Ин. 18, 36) ? получает транскрипцию вполне мирского, альтернативного государственного устроения.
Однако Новый Завет не даёт для этого никаких оснований. Напротив, Евангелие свидетельствует, что сам римский прокуратор не находит в Христе никакой вины (Ин. 18, 38), то есть вины политической. Пилат понимает, что иудеи предали Его из зависти (Мф. 27, 18). Разве я иудей? ? вопрошает Пилат Христа. ? Твой народ и первосвященники предали Тебя мне; что Ты сделал? (Ин. 18, 35).
«Не того боялся Синедрион, вынося смертный приговор Спасителю, что римляне сочтут христиан за революционеров, а обратного: боялся, что под влиянием Спасителя народ совершенно охладеет к поддерживаемому Синедрионом революционному направлению, перестанет даже вести оппозицию римским захватам…»[263].
Когда же Господь торжественно входил в Иерусалим, фарисеи говорили между собою: видите ли, что не успеваете ничего? весь мир идёт за Ним (Ин. 12, 19). Митрополит Антоний (Храповицкий) полагает, что они не успевали «остановить чествование грядущего Господа»[264] и подготовить народное восстание против римлян, ибо вход Господень во Иерусалим, хотя при этом и весь город пришёл в движение (Мф. 21, 10), не вызвал никакого беспокойства у римлян, да и «по существу был совершенно антиреволюционным, мирным, как олицетворение чисто духовной власти, чуждой… насилия и оружия»[265].
Новозаветное Благовестие свидетельствует, что Христос с Его Царством не от мира сего ни в коем случае не был и не мог быть революционером[266]. Напротив, если уж так необходимо говорить о Нём в терминах современного мира, можно утверждать, что Он ведёт себя как традиционалист.
Евангельское Откровение не только выстраивается сообразно ветхозаветным пророчествам, призывая их в свидетельство, но и раскрывает их прообразовательный смысл.
Христос в самые ответственные или искусительные моменты Своей проповеди ссылается ? порой неоднократно ? на Второзаконие, Исход, Левит, Псалтирь, Книгу пророка Исаии, Книгу пророка Даниила, Книгу пророка Захарии, Книгу пророка Малахии, приводит примеры из жизни царя Давида, пророка Ионы, поминает премудрость царя Соломона. Невозможно исключить Христа из контекста ветхозаветной реальности, не совершив при этом насилия над евангельским Откровением.
Сам же Христос утверждает, что пришёл не нарушить закон, но исполнить (Мф. 5, 17), заверяет, что ныне исполнилось писание сие (Лк. 4, 21), то есть пророчество Исаии о Мессии, Сам же подтверждает Свои учительные слова авторитетом Ветхого Завета: в этом закон и пророки (Мф. 7, 12), и Сам же отвергает искушения сатаны, ссылаясь на Второзаконие. Знаменательно, что сатана, в силу логики пришествия Христова, предречённого пророками, соблазняет Господа именно словами ветхозаветного пророчества ? Псалтири.
Кроме того, Господь утверждает, что и на Голгофу Сын Человеческий идёт, как писано о Нём (Мк. 14, 21), ибо предадут Его язычникам и поругаются над Ним, и оскорбят Его, и оплюют Его, и будут бить, и убьют Его: и в третий день воскреснет (Лк. 18, 32–33)
И наконец, когда Его берут под стражу в Гефсиманском саду и Пётр отсекает ухо рабу первосвященника, Господь говорит ему: или думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца Моего, и Он представит Мне более, нежели двенадцать легионов Ангелов? И тут Он приводит существенный довод против этой возможности: как же сбудутся Писания, что так должно быть? (Мф. 26, 53–54).
Так и евангельские персонажи, исходя из реальности ветхозаветного ожидания Мессии, интересуются прежде всего тем, насколько Христос соответствует пророчествам. Иоанн Креститель выходит на проповедь, действуя в ключе пророчеств о грядущем Мессии: его задача приготовить путь Господу, прямыми сделать стези Ему (ср.: Мф. 3, 3). Евангелист Матфей опознает его в соответствии со словами пророка Исаии, как глас вопиющего в пустыне (Мф. 3, 3). Пророчества сбываются. Иоанн крестит Иисуса Христа, ибо, как говорит ему Господь, так надлежит нам исполнить всякую правду (Мф. 3, 15). Крещение Господа, как свидетельствует Евангелие, есть также исполнение определённого Божественного замысла, разворачивающегося в мире от его сотворения до Боговоплощения, от грехопадения до Искупления и далее ? вплоть до конца мира. Однако, в конце концов, Иоанн, слыша о чудесных исцелениях Господа и даже о воскрешении Им мёртвых, испытывает сомнение и посылает к Господу своих учеников с таким вопросом: Ты ли Тот, Который должен придти, или ожидать нам другого? (Лк. 7, 19).
Именно с этой точки зрения смотрят на Христа и Его ученики. Филипп говорит Нафанаилу: мы нашли Того, о Котором писал Моисей в законе и пророки (Ин. 1, 45). Нафанаил же поначалу сомневается: из Назарета может ли быть что доброе? (Ин. 1, 46).
Таким образом, всё Евангелие выстраивается как исполнение ветхозаветных пророчеств, и Сам Господь подтверждает их актуальность: доколе не прейдёт небо и земля, ни одна иота или ни одна черта не прейдёт из закона, пока не исполнится всё (Мф. 5, 18). И далее: кто нарушит одну из заповедей сих малейших и научит так людей, тот малейшим наречётся в Царстве Небесном (Мф. 5, 19).
Каждый поступок Иисуса Христа имеет своё обоснование в Ветхом Завете, мало того ? Господь Сам подчёркивает это соответствие: изгоняет ли Он торгующих из храма, проповедует ли в синагогах, обличает ли фарисеев ? всюду присутствует этот мотив: Новый Завет продолжает Ветхий, и потому всякий книжник, наученный Царству Небесному, подобен хозяину, который выносит из сокровищницы своей новое и старое (Мф. 13, 52).
Всякий раз, когда иудеи, соблазняясь Его «новым», пытаются подловить Господа на слове, Он отвечает им об этом «новом», ссылаясь на «старое». Ему инкриминируют нарушение субботы, когда ученики Его, взалкав, стали срывать колосья и есть их, ? Он же поминает царя Давида, как он вошёл в дом Божий и ел хлебы предложения. Или не читали вы в законе, что в субботы священники в храме нарушают субботу, однако невиновны? (Мф. 12, 4, 5). Его обвиняют в нарушении предания старцев, ибо ученики Его не умывают рук своих, когда едят хлеб (Мф. 15, 2), ? Он отвечает им вопросом, в котором звучит попечение о заповеди Божией: «Зачем и вы преступаете заповедь Божию преданием вашим?» (Мф. 15, 6) и обличает их словами пророка Исаии: люди сии чтут Меня устами, сердце же их далеко отстоит от Меня, но тщетно чтут Меня, уча учениям, заповедям человеческим (Мк. 7, 6–7).
Книжники и фарисеи пытаются поймать Его на слове, уличить в призывах к нарушению Моисеевых заповедей ? на вопрос о важнейшей заповеди Господь отвечает цитатой из Второзакония и Левита (см.: Мк. 12, 29–30; Мф. 22, 36–38). Книжник, исповедавший пред Ним послушание закону, вызвал Его одобрение: недалеко ты от Царствия Божия (Мк. 12, 34). И богатого юношу, пожелавшего достичь жизни вечной, Господь наставляет на путь исполнения Моисеевых заповедей (см.: Мк. 10, 19; Мф. 19, 18–19).
В чём, однако, Его разногласия с иудеями? Христос обличает их как раз в том, что они не знают Писаний и не следуют закону, который дал им Бог и который Христос пришёл не нарушить, но исполнить (ср.: Мф. 5, 17). Они приводятся в заблуждение, не зная Писаний, ни силы Божией (ср.: Мк. 12, 24), они, оставив заповедь Божию, держатся предания человеческого, отменяют заповедь Божию, чтобы соблюсти своё предание (ср.: Мк. 7, 8, 9).
Под преданиями старцев, или преданиями человеческими, которые не раз упоминаются в Евангелии (ср.: Мк. 7, 3, 8, 13; Мф. 15, 2, 6), можно понимать сумму узаконений, возникших из исторического и бытового уклада еврейского народа, которые, будучи возведёнными в нечто незыблемое и должное, оказывались порой в противоречии с законом Божиим. Именно такое предпочтение «человеческого, слишком человеческого» перед Божиим и служило поводом для обличения книжников и фарисеев, призванных хранить закон и чтить Писания, а на самом деле ? оставивших важнейшее в законе: суд, милость и веру (Мф. 23, 23) и исполненных внутри лицемерия и беззакония (Мф. 23, 28)[267].
Он прорекает им: Горе вам! (Мф. 23, 13).
Он сравнивает их с теми гонителями, которые убивали пророков, призывает учеников Своих беречься закваски фарисейской и саддукейской (ср.: Мф. 16, 6), предостерегает их: если праведность ваша не превзойдёт праведности книжников и фарисеев, то вы не войдёте в Царство Небесное (Мф. 5, 20).
И тем не менее Христос не настраивает Своих учеников на бунт против иудеев, ? напротив, Он заповедует послушание: на Моисеевом седалище сели книжники и фарисеи; итак всё, что они велят вам соблюдать, соблюдайте и делайте; по делам же их не поступайте (Мф. 23, 2–3).
Противостояние Господа и иудеев возникает не потому, что Он нарушает Писания, но потому, что это они сами не знают Писаний, ни силы Божией (ср.: Мк. 12, 24), устраняют слово Божие преданием своим, которое они установили (ср.: Мк. 7, 13), оставляют важнейшее в законе (ср.: Мф. 23, 23), этим самым они затворяют Царство Небесное человекам (ср.: Мф. 23, 13). Христос обличает их в лицемерии и неверии: есть из вас некоторые неверующие. Ибо Иисус от начала знал, кто суть неверующие и кто предаст Его (Ин. 6, 64).
В Евангелии сказано, что первосвященники предали Его из зависти, подстрекая народ к тому, чтобы был распят именно Он (см.: Мк. 15, 10–11). Не имея против Христа никаких реальных обвинений, они искали на Него лжесвидетельства (Мф. 26, 59), действовали подкупом и по воскресении Его распустили слух, что Христос не воскрес (см.: Мф. 27, 62–64; 28, 12, 13, 15).
Таким образом, всякая мысль, поражённая неверием, пытается истолковать и Личность, и поведение Христа на языке собственных представлений. Механизм всякой «рационализации» сводится к тому, чтобы приспособить познаваемый объект к собственной мировоззренческой системе, втиснуть его в привычный стереотип мышления, вписать в картину обыденности, отсекая при этом всё, что может сломать этот стереотип и сокрушить эту обыденность. Ибо обыденность есть, по сути дела, то, что происходит исключительно в силу причинности и необходимости, то, что не только может быть объято и объяснено здравым смыслом, но и всецело подчиняется его тирании. В обыденности нет места чуду, Откровению, свободе, Боговоплощению, Христу… В этом пороке обыденности Христос так и остаётся кем-то неприемлемым: для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие (1 Кор. 1, 23). И Еллин и Иудей ? каждый по-своему ? пытаются разделаться с Ним, записав по тому «ранжиру», по которому Господь никогда не сможет пройти.
Христос же, ведая это, ибо знал всех и Сам знал, что в человеке (Ин. 2, 24, 25), то и дело предупреждал следовавших за Ним: блажен, кто не соблазнится о Мне (Мф. 11, 6).
Он изгоняет бесов не иначе, как силою веельзевула, князя бесовского (Мф. 12, 24), ? говорили о Нём фарисеи, когда Он исцелил слепого и немого бесноватого. Не Иисус ли это, сын Иосифов, Которого отца и Мать мы знаем? ? роптали на Него Иудеи за то, что Он сказал: Я есмь хлеб, сшедший с небес (ср.: Ин. 6, 42, 41). И наконец, когда Он воскрес из мёртвых, первосвященники, собравшись со старейшинами и сделав совещание, довольно денег дали воинам и сказали: скажите, что ученики Его, придя ночью, украли Его, когда мы спали. Они, взяв деньги, поступили, как научены были; и пронеслось слово сие между Иудеями до сего дня (ср.: Мф. 28, 12–13, 15).
Теперь и сами христиане начинают проделывать с Господом нечто подобное, зачисляя Его то в коммунисты, то в либералы, то в диссиденты и правозащитники. Известно, что церковные обновленцы 20-х годов пытались представить большевизм как модификацию христианского учения. Их идеолог и лидер А. Введенский написал по этому поводу целую книгу «Церковь и революция». «Христос принёс на землю социальную правду, ? проповедовал он. ? Марксисты, коммунисты, советская власть работают для исполнения заветов Христа… Мир должен принять через авторитет Церкви правду коммунистической революции»[268].
А его сподвижник Красновский опубликовал труд, в котором доказывал, что социализм вышел исключительно из евангельского благовестия. Но и нынешние коммунисты не дремлют. В недавно вышедшей книге Геннадия Зюганова коммунистический лидер заявляет об «общих задачах и общих целях» своей богопротивной идеологии и Православия[269].
Меж тем не Христос, а именно разбойник Варавва и был бунтовщиком: Тогда был в узах некто, по имени Варавва, со своими сообщниками, которые во время мятежа сделали убийство (Мк. 15, 7). Он, кстати, как политическая фигура вполне подошёл бы и нынешним коммунистам, и либеральным диссидентам. Как утверждает в своей книге «Христос Спаситель и еврейская революция» митрополит Антоний (Храповицкий), «Варавва был не просто разбойник, а революционер, предводитель шайки, лицо, известное народу, бывшее виновником городского мятежа»[270]. Митрополит Антоний особо подчёркивает политический контекст иудейского государства той эпохи, когда весь народ был охвачен революционным брожением и, подготавливая восстание против римлян, искал себе политического вождя ? «царя». Поначалу он и увидел во Христе вполне подходящую для этого Личность. Однако поняв, что вместо земного царства Он предлагает им Царство Небесное и вместо политического освобождения несёт им непонятную духовную свободу, иудеи предали его в руки римлян: первосвященники возбудили народ просить, чтобы отпустил им лучше Варавву (Мк. 15, 11).
Евангелие свидетельствует, что Христос никогда и не давал никакого повода приписывать Ему те социально-политические функции, которые в угоду своим интересам пытаются Ему навязать публицисты и идеологи самых разных толков. Он никогда не призывает «на борьбу», никого не поднимает «на протест». И даже когда Ирод казнил святого пророка Иоанна, этого из рождённых жёнами наибольшего (Мф. 11, 11), который приходился к тому же родственником Христу, Господь не созывает собраний и не устраивает манифестаций, как это приличествовало бы правозащитнику и диссиденту, ? Он удаляется оттуда на лодке в пустынное место один (Мф. 14, 13). То же Он советует сделать и ученикам Своим: пойдите вы одни в пустынное место (Мк. 6, 31). И даже когда народ, узнав, пошёл за Ним; Он, приняв их, беседовал с ними о Царствии Божием и требовавших исцеления исцелял (ср.: Лк. 9, 11). Таким образом, ответом на смерть Иоанна Крестителя становится Христова проповедь Царства не от мира сего и чудесные исцеления. От дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берётся, и употребляющие усилие восхищают его, ибо все пророки и закон прорекли до Иоанна (Мф. 11, 12–13), ? говорит Господь, уводя Своих последователей из мира земных страстей.
Подобного рода аберрация происходит и в книге игумена Вениамина (Новика) «Православие. Христианство. Демократия», автор которой также пытается обосновать авторитетом Христа свои ультралиберальные установки и проиллюстрировать Писанием и Преданием «правозащитную» закваску христианства. Вопрос поставлен именно так: способствует ли дух Евангелия «правозащитной деятельности»[271].
Так, в частности, он пишет: «Иисус Христос проявил большую терпимость, запретив устраивать какие-либо “чистки”»[272]. Под «чистками», по всей видимости, он подразумевает нечто вроде карательных акций. При этом он ссылается на притчу о пшенице и плевелах (см.: Мф. 13, 24–30). Он словно не замечает, что речь в этой притче идёт вовсе не о «терпимости» к плевелам (плевелы, в конце концов, после жатвы будут собраны и связаны в снопы, чтобы сжечь их (Мф. 13, 30), а о заботе о пшенице (чтобы, выбирая плевелы, вы не выдергали вместе с ними пшеницы [Мф. 13, 29]), которая опять же после жатвы будет убрана «в житницу».
К правозащитникам, сторонникам свободы совести и приверженцам «общечеловеческих ценностей» игумен Вениамин причисляет ветхозаветных пророков, Самого Господа, а также христианских апологетов: «Известно, что христианские апологеты в основном были сторонниками свободы совести»[273].
Заостряя своё внимание исключительно на этом аспекте Писания и Предания, игумен Вениамин незаметно совершает подмену: средство объявляется у него целью. Цитируя христианских мучеников и апологетов, он акцентирует внимание единственно на том, каким образом они обличают своих гонителей и укоряют тех в актах религиозного насилия, и упускает из виду собственно исповеднический характер этих обличений. В конце концов, христианские мученики страдали и умирали за веру Христову, а не за свободу вероисповедания! Однако именно к такому выводу и пытается привести читателя игумен Вениамин, лишая изречения первохристианских апологетов их исторического контекста.
Меж тем красноречивые высказывания цитируемых авторов (мученик Иустин Философ, святитель Афанасий Великий, Тертуллиан, Лактанций), свидетельствующие о недопустимости принудительного характера религиозного поклонения, принадлежат эпохе гонений на христиан и обусловливаются прежде всего карательной политикой языческого государства или, как в случае со святителем Афанасием, пришедшей к власти еретической арианской партии.
«Нерелигиозно принуждать кого-либо к религиозному почтению, ? пишет Тертуллиан. ? Его должно воздавать добровольно, не вследствие насилия, потому что и жертв требуют от свободного расположения духа. Следовательно, если вы и принудите нас принести жертву, вы не сделаете этим ничего угодного богам вашим»[274].
Ему вторит Лактанций: «Нет нужды прибегать к насилию, потому что нельзя вынудить религии, чтобы возбудить её добровольно, нужно действовать словами, а не ударами. Нужно защищать религию не убивая, но умирая, не жестокостью, а терпением, не злодеянием, а честностью. А если ты вздумаешь защищать религию кровопролитием, истязаниями, злодействами ? ты не защитишь, а опозоришь и оскорбишь её. Ибо нет ничего в такой мере свободного (добровольного), как религия, и если в приносящем жертву нет сердечного расположения, то религия уже подорвана, её вовсе нет»[275].
Всё это было произнесено, когда языческое государство насильственно ? вплоть до мучений и смерти ? заставляло христиан поклоняться своим богам. Христиане отвечали на это исповеданием Единого Царя и Бога и провозглашали свою религиозную свободу, которая, однако, вовсе не означала религиозного индифферентизма.
Истина их оставалась не какой-то «вообще» общечеловеческой истиной, но Истиной Христовой. И когда мученик Иустин Философ писал: «Люди истинно благочестивые… должны уважать и любить только истину»[276], он имел в виду не некое абстрактное понятие истины, не «стоическое» её понимание, как пытается представить нам в своей книге игумен Вениамин, а именно ту самую Истину, апологетом которой он являлся и ради которой он принял мученическую кончину.
Соборное осуждение еретиков, ставшее нормой церковной практики, делает построения игумена Вениамина, взявшего на себя нелёгкую задачу представить христианских учителей и отцов Церкви исключительно как правозащитников и борцов за свободу совести, более чем шаткими. При этом, как утверждает В. В. Болотов, гонители христиан предавались осуждению не только за то, что они действовали принуждением, но за то, что «их действия были направлены к подавлению истинной веры»[277].
Эти же мотивы слышатся и в писаниях святителя Афанасия: «Гнусная арианская ересь пытается насилием, побоями и заключением в темницы привлечь к себе тех, кого не в состоянии убедить разумными доводами, показывая и этим, что она ? всё что угодно, только не богочестие»[278].
В правозащитники записывается игуменом Вениамином (Новиком) и святитель Николай за то, что он печаловался перед властями за трёх неправедно осуждённых мужей[279]. Правомочно ли, однако, приписывать любой факт милосердия к ближнему и заступничества за него перед властями правозащитной деятельности? И как с такой деятельностью может примириться пощёчина, которой святитель Николай, по преданию, наградил Ария ? еретика и соблазнителя ? на I Вселенском соборе?[280] И насколько могут сочетаться с религиозным плюрализмом предостерегающие слова Христа: кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жёрнов на шею и потопили его во глубине морской (Мф. 18, 6)?
Да и вообще какая нужда в том, чтобы оперировать применительно к Спасителю мира политическими понятиями и терминами, рождёнными в вихрях Реформации с её пафосом индивидуалистических разделений и самоутверждений? За этим угадывается всё то же революционное стремление взять Христа и объявить царём (ср.: Ин. 6, 15). В данном случае ? присвоить Его, переложив на свой язык, приватизировать и действовать уже как бы от Его имени… Но разве не то же самое сделал с Христом и Его Благой Вестью великий инквизитор? Вспомним роковые слова, сказанные им Господу: «Я не люблю Тебя!».
Вот и церковная история свидетельствует, что религиозный плюрализм питается на самом деле вовсе не от корней свободы, как его хотели бы нам представить, ? нет, основание, на котором он утверждает себя, суть религиозное равнодушие, маловерие, неверие…
В. В. Болотов приводит весьма красноречивую историю из времён императора Юлиана Отступника. Объезжая свои владения, он встретился с неким христианским епископом Пигасием, который поразил его широтой своих религиозных взглядов. Пигасий, вопреки императорским законам, позволял язычникам совершать жертвоприношения, объясняя это таким образом: «Почему же язычникам не приносить жертв, ведь и мы чтим мучеников, как и они ? героев». Дело кончилось тем, что по своём вступлении на престол Юлиан сделал его жрецом. Так «плюралистичный» христианский епископ Пигасий стал идолопоклонником при вполне «веротерпимом» императоре Юлиане, тем не менее начавшим волну новых гонений на христиан[281].
Примерно тем же окончилось и «религиозное диссидентство» Зои Крахмальниковой. В одной из последних статей «Красота Креста»[282] она оповещает читателя о своём переходе в лоно «Богородичного Центра» ? одной из тоталитарных сект отечественного производства ? и с новым пылом клеймит Православную Церковь. К сожалению, в свете церковной истории это вполне логично: достаточно вспомнить диссидентствующего епископа, который ушёл в жрецы…
К сожалению, отпадение человека от Церкви воспринимается многими как свидетельство чуть ли не её ущербности или несостоятельности её священнослужителей[283]. Но так ли это? Разве блудный сын из евангельской притчи уходит на страну далече (Лк. 15, 13), потому что отец его плох? Разве Иуда предаёт Христа, потому что Христос несовершенен? И разве денница отпадает от Творца, потому что в Нём есть какой-то изъян? Или всё дело здесь в их собственном свободном волеизъявлении, которое влечёт за собой роковые последствия?
***
Православное вероучение видит в человеческой воле функцию природы. Поскольку падшая природа человека нуждается в спасении, то и воля человека должна быть не подавлена, не порабощена, но благодатно преображена: духовный подвиг направлен на освобождение от всякой необходимости, которая правит в падшем мире природы. Свобода осуществляется на путях преодоления и отказа от собственной воли (своеволия) и творческого претворения её в волю спасительную, соответствующую замыслу Божиему о человеке.
При этом всякое автоматическое подчинение Божественному действию и «застывание» в нём приводило бы к упразднению человеческой свободы и превращало бы Живого Бога в моральную доктрину, а Его Благую Весть ? в мёртвую «букву». Однако Евангелие ставит этику друзей Христовых (ср.: Ин. 15, 14) выше логики рабов и наёмников. Этика эта есть любовь, вера и свобода чад Божиих: Если заповеди Мои соблюдёте, пребудете в любви Моей (Ин. 15, 10).
В этом смысле христианская жизнь есть подражание жизни Святой Троицы, уподобление природе Божией, приобщение Божественной свободе. Пределом её является совершенство: будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный (Мф. 5, 48).
Жизнь эта есть радость. Недаром это слово столь часто встречается в Благой Вести[284]. Евангельская «радость» ? это плод духа (Гал. 5, 22), свидетельство наступившего Царства Небесного, новой жизни, той свободы, о которой возвестил человеку Христос. Сам Он для верующих и любящих Его есть радование (молитва ко Причащению преподобного Симеона Нового Богослова) и неизречённое веселие (первая благодарственная молитва по Святом Причащении).
Известное монашеское присловье: «Бог и душа ? вот и весь монах» становится актуальным для любого христианина. Это в конечном счёте и есть формула свободы.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.