11. Патриарх Тихон
11. Патриарх Тихон
Патриарх Тихон — самый великий страдалец из всех страдальцев Русской Церкви этой страшной эпохи гонений.
Он был только тринадцать месяцев в заключении (с 16 мая 1922 г. до 15 июня 1923 г.), но более тяжкой порой его жизни было все время пребывания его на свободе в течение всех недолгих лет его патриаршества (с 21 ноября 1917 г. по 25 марта 1925 г.), которое и было сплошным подвигом мученичества. Все эти годы он фактически жил в заключении и умер в борьбе и в скорби. Облекаемый в эту пору высшими полномочиями, он избранием Церкви и жребием Божиим был жертвой, обреченной на страдания за всю Русскую Церковь. (Надеемся, что о патриархе Тихоне будут сделаны отдельные, подробнейшие и исчерпывающие исследования.)
Патриарх Тихон, в миру Василий Иванович Беллавин, родился 19 января 1865 г. в Торопце, Псковской губернии, где отец его всю свою жизнь был священником. Город этот тем замечателен, что похож на Москву необычайным обилием церквей; в маленьком городке церкви на каждом шагу, все старинные и довольно красивые. Есть в нем и местная святыня — древняя Корсунская икона Божией Матери, известная в русских летописях с самых первых времен христианства на Руси. Жизнь там была крайне патриархальная, со многими чертами старинного русского быта: ведь ближайшая железная дорога была тогда верстах в 200 от Торопца.
Учился он в Псковской духовной семинарии в 1878–1883 гг., скромный семинарист, отличавшийся религиозностью, ласковым и привлекательным характером. Он был довольно высокого роста, белокурый. Товарищи любили его, но к этой любви всегда присоединялось и чувство уважения, объяснявшееся его неуклонной, хотя и вовсе не аффектированной, религиозностью, блестящими успехами в науках и всегдашнею готовностью помочь товарищам, неизменно обращавшимся к нему за разъяснениями уроков, особенно за помощью в составлении и исправлении многочисленных в семинарии «сочинений», т. е. письменных работ. В этом юный Беллавин находил для себя даже какое-то удовольствие, веселье, и с постоянной шуткой, хотя и с наружно серьезным видом, целыми часами возился с товарищами, по одиночке или группами, внимавшими его объяснениям. Замечательно, что товарищи в семинарии шутливо называли его «архиереем». В Петроградской духовной академии, куда поступил он 19 лет, на год раньше положенного, не принято было давать шутливые прозвища, но товарищи по курсу, очень любившие ласкового и спокойно религиозного псковича, называли его уже «патриархом». Впоследствии, когда он стал первым в России, после 217-летнего перерыва, патриархом, его товарищи по академии не раз вспоминали это пророческое прозвище.
Отец В. Беллавина предвидел, что сын его будет необычайным. Однажды, когда он с тремя сыновьями спал на сеновале, то вдруг ночью проснулся и разбудил их. «Знаете, заговорил он, я сейчас видел свою покойную мать, которая предсказала мне скорую кончину, а затем, указывая на вас, прибавила: этот будет горюном всю жизнь, этот умрет в молодости, а этот — Василий — будет великим».
Понял ли старец священник, что его сына будут на всех ектеньях по всей России и даже по всему миру поминать великим господином? Пророчество явившейся покойницы со всею точностью исполнилось на всех трех братьях.
И в академии, как и в семинарии, студент Беллавин был всеобщим любимцем. Это особенно сказалось, когда ректор академии епископ Антоний, впоследствии митрополит Петербургский, сменил за неблагонадежность выбранного студентами библиотекаря. Студенты запротестовали и никого не хотели избирать, кроме уволенного начальством. А библиотека была студенческая, содержавшаяся на средства, добываемые студентами, и должность библиотекаря — выборная. Тогда ректор академии назначил своею властью библиотекарем В. И. Беллавина. Популярность его среди студентов была так велика, что никто не стал протестовать против нарушения студенческих прав.
В 1888 г. Беллавин 23 лет от роду оканчивает академию и в светском звании получает назначение в родную Псковскую духовную семинарию преподавателем. И здесь он был любимцем не только всей семинарии, но и города Пскова. Жил он в патриархальном Пскове скромно, в мезонине деревянного домика, в тихом переулке близ церкви «Николы Соусохи» (там сохранилось много старинных названий), и не чуждался дружеского общества.
Но вот разнеслась неожиданная весть: молодой преподаватель подал архиепископу прошение о принятии монашества, и скоро будет его пострижение. Епископ Гермоген, добрый и умный старец, назначил пострижение в семинарской церкви, и на этот обряд, редкий в губернском городе, да еще над человеком, которого многие так хорошо знали, собрался чуть не весь город. Опасались, выдержат ли полы тяжесть собравшегося народа (церковь во втором этаже семинарского здания) и, кажется, специально к этому дню поставили подпорки к потолкам в нижнем этаже. Очевидцы помнят, с каким чувством, с каким убеждением отвечал молодой монах на вопросы архиерея о принимаемых им обетах: «Ей, Богу содействующу». Постригаемый вполне сознательно и обдуманно вступал в новую жизнь, желая посвятить себя исключительно служению Церкви. При постриге не случайно дается столь соответствующее ему имя Тихона, в честь святителя Тихона Задонского.
В 1891 г. на 26 г. своей жизни он принял монашеский постриг.
Из Псковской семинарии иеромонаха Тихона переводят инспектором в Холмскую духовную семинарию, где он вскоре затем был и ректором ее в сане архимандрита. На 34-ом году, в 1898 г. архимандрит Тихон возводится в сан епископа Люблинского с назначением викарием Холмской епархии. Очень недолго он был на положении викарного епископа. Через год он получает самостоятельную кафедру в стране далече — Алеутско-Аляскинскую, в Северной Америке, которую принял по монашескому послушанию.
С каким волнением уезжал в далекие края молодой епископ, вместе с младшим своим братом, болезненным юношей, покидая в Псковской губернии горячо любимую им мать-старушку; отца его тогда уже не было в живых. Брат его скончался на руках преосвященного Тихона, несмотря на все заботы о нем в далекой Америке, и лишь тело его было перевезено в родной Торопец, где жила еще старушка-мать. Вскоре, с ее кончиной, не осталось в живых никого из родственников будущего патриарха.
И в Америке, как и в предыдущих местах службы, епископ Тихон снискал себе всеобщую любовь и преданность. Он очень много потрудился на ниве Божией в Северной Америке и Североамериканская епархия очень многим ему обязана. За то его бывшая там паства неизменно помнит своего архипастыря и глубоко чтит его память.
Сам он вспоминал об этом времени, как о том, которое расширило его церковно-политический кругозор, познакомило с новыми формами человеческих взаимоотношений и подготовило к тому, что пришлось ему испытать впоследствии.
За время службы в Америке (около 7 лет) преосвященный Тихон только один раз приезжал в Россию, когда был вызван в Св. Синод для участия в летней сессии. Тут перед высшими иерархами и перед светскими правителями церкви — тогда оберпрокурорствовал еще К.П. Победоносцев — обнаружились духовно-административные таланты молодого епископа. В 1905 г. он был возведен в сан архиепископа, а в 1907 г. призван к управлению одной из самых старейших и важнейших епархий в России, — Ярославской. Там, в Ярославле, он пришелся всем по душе. Все полюбили доступного, разумного, ласкового архипастыря, охотно откликавшегося на все приглашения служить в многочисленных храмах Ярославля, в его древних монастырях, даже приходских церквах обширной епархии. Часто посещал он церкви и без всякой помпы, даже ходил пешком, что в ту пору было необычным делом для русских архиереев. А при посещении церквей вникал во все подробности церковной обстановки, даже поднимался иногда на колокольню, к удивлению батюшек, непривычных к такой простоте архиереев. Но это удивление скоро сменялось искреннею любовью к архипастырю, разговаривавшему с подчиненными просто и ласково, с добродушною шуточкою, без всякого следа начальственного тона. Даже замечания обыкновенно делались добродушно, иногда с шуткою, которая еще более заставляла виновного стараться исправить замеченную неисправность.
Ярославцам казалось, что они получили идеального архипастыря, с которым никогда не хотелось бы расставаться. Но высшее церковное начальство преосвященного Тихона скоро перевело на Виленскую кафедру, а в Ярославль прислали виленского архиепископа Агафангела. Проводы преосвященного Тихона в Ярославле были необычайно трогательны: всеобщая любовь и уважение к нему ярославцев сказались в том, что городская Дума избрала его почетным гражданином Ярославля, — отличие, не выпавшее на долю ни одному, кажется, из тогдашних архиереев.
В Вильне от православного архиепископа требовалось много такта. Нужно было угодить и местным властям и православным жителям края, настроенным иногда крайне враждебно к полякам, нужно было и не раздражать поляков, составлявших большинство местной интеллигенции, нужно было всегда держать во внимании особенности духовной жизни края, отчасти ополяченного и окатоличенного.
Для любящего во всем простоту архиепископа Тихона труднее всего было поддерживать внешний престиж духовного главы господствующей церкви в крае, где не забыли еще польского гонора и высоко ценили пышность. В этом отношении простой и скромный владыка не оправдывал, кажется, требований ревнителей внешнего блеска, хотя в церковном служении он не уклонялся, конечно, от подобающего великолепия и пышности и никогда не ронял престижа русского имени в сношениях с католиками. И там все его уважали. Вот он едет из Вильны на свою великолепную архиерейскую дачу, Тринополь, в простой коляске и в дорожной скуфейке, к ужасу русских служащих; но все, кто его встречал и узнавал русские, поляки и евреи, низко ему кланялись. Во время прогулки по «кальварии», — так назывался ряд католических часовен вокруг архиерейской дачи, посвященных разным стадиям крестного пути Христа на Голгофу, — перед архиепископом вставали и приветствовали его все католики, служившие при часовне, хотя он был в подряснике и шляпе.
Здесь, в Вильне, преосвященного застало в 1914 г. объявление войны. Его епархия оказалась в сфере военных действий, а затем через нее прошел и военный фронт, отрезавший часть епархии от России. Пришлось преосвященному покинуть и Вильну, вывезши лишь св. мощи и часть церковной утвари. Сначала он поселился в Москве, куда перешли и многие виленские учреждения, а потом в Дисне, на окраине своей епархии. Во всех организациях, так или иначе помогавших пострадавшим на войне, обслуживавших духовные нужды воинов и т. п., преосвященный Тихон принимал деятельное участие, посещал и болящих и страждущих, побывал даже на передовых позициях, под неприятельским обстрелом, за что получил высокий орден с мечами. На это же время падает и присутствие архиепископа Тихона в Св. Синоде, куда он неоднократно вызывался правительством.
Между прочим, по поручению Синода, он должен был совершить далекое и не особенно приятное путешествие в Тобольск для расследования громкого дела о самовольном прославлении мощей пресловутым епископом Варнавой, которого поддерживал Распутин. Как всегда, преосвященный Тихон действовал примирительно и много способствовал благополучному окончанию дела.
Всего тяжелее оказалось положение архиепископа Тихона в дни революции, когда он был в Синоде, а в кресле К.П. Победоносцева и В.К. Саблера оказался неуравновешенный В.Н. Львов. Тотчас же революционный обер-прокурор изгнал из Синода митрополитов Питирима и Макария, получивших свои посты не без влияния Распутина, но и остальным членам Синода трудно было ладить с В.Н. Львовым.
Затем весь состав Синода был сменен: был освобожден от присутствия в нем и преосвященный Тихон. Вскоре москвичам пришлось избирать себе архипастыря, вместо удаленного на покой митрополита Макария, и вот на московскую кафедру был избран виленский архиепископ Тихон.
Что повлияло на этот выбор, совершенно неожиданный и для самого преосвященного Тихона? Несомненно рука Божия вела его к тому служению, какое он понес для славы Церкви. В Москве его мало знали. В Петроград приезжали особо уполномоченные от московских духовных и светских кругов, чтобы собрать сведения о достойных кандидатах; в собрании, особо для них устроенном, называлось много имен, было названо и имя архиепископа Тихона, но определенно ни на ком не остановились. На предварительных собраниях в Москве, перед выборами архипастыря, имя архиепископа Тихона также не называлось в первую очередь; больше голосов было за А.Д. Самарина, и только решительное голосование в храме пред древней святыней Москвы Владимирской иконой Божией Матери дало значительный перевес пред всеми архиепископу Тихону; он был торжественно провозглашен и утвержден Св. Синодом. Возможно, близость Ярославля к Москве имела здесь некоторое значение: ярославцы хорошо помнили архиепископа Тихона.
Москва торжественно и радостно встретила своего первого избранника-архипастыря. Он скоро пришелся по душе москвичам, и светским, и духовным. Для всех у него находится равный прием и ласковое слово, никому не отказывает он в совете, в помощи, в благословении. Скоро оказалось, что владыка охотно принимает приглашения служить в приходских церквах, — и вот церковные причты и старосты начинают наперебой приглашать его на служение в приходские праздники, и отказа никому нет. После службы архипастырь охотно заходит и в дома прихожан к их великой радости. В короткое время своего архиерея знает вся Москва, знает, уважает и любит, что ясно обнаружилось впоследствии.
15 августа 1917 г. в Москве открылся Священный Собор, и архиепископ Московский Тихон получил титул митрополита, а затем был избран председателем Собора.
По началу Собора, на котором были течения об умалении даже власти архиерейской, трудно было предвидеть восстановление патриаршества, и только после большевистского переворота, под грохот пушек, Собор решил избрать патриарха.
На Соборе рядом со специалистами канонического права и богословия сидели и простые крестьяне, и сплошь да рядом, в самых серьезных вопросах одерживали верх мнения не людей науки, а простых смиренных крестьян. Один из крестьян сказал: «У нас нет больше царя, нет отца, которого мы бы любили; Синод любить невозможно, а потому мы, крестьяне, хотим патриарха».
В это время в Москве стояла несмолкаемая канонада, — большевики обстреливали Кремль, где дружно держалась еще кучка юнкеров. Когда Кремль пал, все на Соборе страшно тревожились и об участи молодежи, попавшей в руки большевиков, и о судьбе московских святынь, подвергавшихся обстрелу. И вот, первым спешит в Кремль, как только доступ туда оказался возможным, митрополит Тихон во главе небольшой группы членов Собора. С каким волнением выслушивал Собор живой доклад митрополита, только что вернувшегося из Кремля, как перед этим члены Собора волновались из опасения за его судьбу: некоторые из спутников митрополита вернулись с полпути и рассказали ужасы о том, что они видели, но все свидетельствовали, что митрополит шел совершенно спокойно, не обращая внимания на озверевших солдат, на их глазах расправлявшихся с «кадетами», и побывал везде, где было нужно. Высота его духа была тогда для всех очевидна.
Спешно приступили к выборам патриарха: опасались, как бы большевики не разогнали Собор. Решено было голосованием всех членов Собора избрать трех кандидатов, а затем предоставить воле Божией посредством жребия указать избранника. И вот, усердно помолившись, члены Собора начинают длинными вереницами проходить перед урнами с именами намеченных кандидатов. Первое и второе голосование дало требуемое большинство митрополитам Харьковскому и Новгородскому, и лишь на третьем выдвинулся митрополит Московский Тихон. Перед Владимирскою иконою Божией Матери, нарочно принесенною из Успенского собора в Храм Христа Спасителя, после торжественной литургии и молебна 28 октября, схимник, член Собора, благоговейно вынул из урны один из трех жребиев с именами кандидатов, и митрополит Киевский Владимир провозгласил имя избранника — митрополита Тихона. С каким смирением, с сознанием важности выпавшего жребия и с полным достоинством принял преосвященный Тихон известие о Божием избрании. Он не жаждал нетерпеливо этой вести, но и не тревожился страхом, — его спокойное преклонение перед волей Божией было ясно видно для всех.
Когда торжественная депутация членов Собора во главе с высшим духовенством явилась в церковь Троицкого подворья в Москве для «благовестия» о Божием избрании и для поздравления вновь избранного патриарха, преосвященный Тихон вышел из алтаря в архиерейской мантии и ровным голосом начал положенный по церемониалу краткий молебен.
После молебна митрополит Владимир, обращаясь к новоизбранному, произнес: «Преосвященный митрополит Тихон, Священный и великий Собор призывает твою святыню на патриаршество Богоспасаемого града Москвы и всея России», на что митрополит Тихон отвечал: «Понеже Священный и великий Собор судил меня, недостойного, быти в таком служении, благодарю, приемлю и нимало вопреки глаголю». Вслед за провозглашенным затем ему многолетием митрополит Тихон обратился к Соборному Посольству с кратким словом:
«Возлюбленные о Христе отцы и братие. Сейчас я изрек по чиноположению слова: «Благодарю, и приемлю, и нимало вопреки глаголю». Конечно, безмерно мое благодарение ко Господу за неизреченную ко мне милость Божию. Велика благодарность и к членам Священного Всероссийского Собора за высокую честь избрания меня в число кандидатов на патриаршество. Но, рассуждая по человеку, могу многое глаголать вопреки настоящему моему избранию.
Ваша весть об избрании меня в патриархи является для меня тем свитком, на котором было написано: «плач, и стон и горе», и каковой свиток должен был съесть пророк Иезекииль (Иез II, 10; III, 1) Сколько и мне придется глотать слез и испускать стонов в предстоящем мне патриаршем служении, и особенно — в настоящую тяжелую годину! Подобно древнему вождю еврейского народа — Моисею, и мне придется говорить ко Господу: «Для чего Ты мучишь раба Твоего? И почему я не нашел милости пред очами Твоими, что Ты возложил на меня бремя всего народа сего? Разве я носил во чреве весь народ сей и разве я родил его, что Ты говоришь мне: неси его на руках твоих, как нянька носит ребенка?.. Я один не могу нести всего народа сего, потому что он тяжел для меня» (Чис XI, 11,12,14). Отныне на меня возлагается попечение о всех церквах Российских и предстоит умирание за них во вся дни. А к сим кто доволен, даже и из креплих мене! Но да будет воля Божия! Нахожу подкрепление в том, что избрания сего я не искал, и оно пришло помимо меня и даже помимо человеков, по жребию Божию. Уповаю, что Господь, призвавший меня, Сам Он поможет мне Своею всесильною благодатию нести бремя, возложенное на меня, и соделает его легким бременем. Утешением и ободрением служит для меня и то, что избрание мое совершается не без воли Пречистые Богородицы. Дважды Она пришествием Своея честныя иконы Владимирския в храм Христа Спасителя присутствует при моем избрании, в настоящий раз самый жребий взят от Чудотворного Ее образа. И я как бы становлюсь под честным Ее омофором. Да прострет же Она — Многомощная — и мне, слабому, руку Своея помощи, и да избавит и град сей, и всю страну Российскую от всякия нужды и печали».
Время перед торжественным возведением на патриарший престол митрополит Тихон проводил в Троице-Сергиевой лавре, готовясь к принятию высокого сана. Соборная комиссия спешно вырабатывала давно забытый на Руси порядок поставления патриархов, особенности их служения, отличия в одеждах и т. п. Большевики тогда не закрыли еще Кремля, и можно было совершить церемонию в древнем патриаршем соборе — Успенском, где сохранился и патриарший трон на горнем месте, — на него никто не садился со времени последнего патриарха, — и особое патриаршее место. Добыли из богатой патриаршей ризницы облачения русских патриархов, жезл митрополита Петра, митру и белый клобук патриарха Никона и др. Интересно отметить, что клобук и мантия Никона оказались вполне пригодными для нового патриарха.
Великое церковное торжество происходило в Успенском соборе 21 ноября 1917 г. Мощно гудел Иван Великий, кругом шумели толпы народа, наполнявшие не только Кремль, но и Красную площадь, куда были собраны крестные ходы изо всех московских церквей. За литургией два первенствующих митрополита при пении «аксиос» (достоин) трижды возвели Божия избранника на патриарший трон, облачили его в подобающие его сану священные одежды.
Когда митрополит Владимир вручил ему с приветственным словом жезл святителя Петра, митрополита Московского, святейший патриарх ответил исполненною глубины прозрения речью.
«Устроением Промышления Божия мое вхождение в сей Соборный патриарший Храм Пречистые Богоматери совпадает с всечестным праздником Введения во Храм Пресвятые Богородицы. Сотвори Захария вещь странну и всем удивительну, егда введе в самую внутреннюю скинию, во Святая Святых, сие же сотвори по таинственному Божиему научению. Дивно для всех и мое — Божиим устроением — нынешнее вступление на патриаршее место, после того, как свыше 200 лет стояло пусто. Многие мужи, сильные словом и делом, свидетельствованные в вере, — мужи, которых весь мир не был достоин, не получили, однако, осуществления своих чаяний о восстановлении патриаршества на Руси, не вошли в покой Господень, в обетованную землю, куда направлены были их святые помышления, ибо Бог призрел нечто лучшее о нас. Но да не впадем от сего, братие, в гордыню. Один мыслитель, приветствуя мое недостойнство, писал: «Может быть, дарование нам патриаршества, которого не могли увидеть люди, более нас сильные и достойные, служит указанием проявления Божией милости именно к нашей немощи, к бедности духовной». А по отношению ко мне самому дарованием патриаршества дается мне чувствовать, как много от меня требуется и как многого для сего мне недостает. И от сознания сего священным трепетом объемлется ныне душа моя. Подобно Давиду, и я мал бе в братии моей, а братьи мои прекрасны, и велики, но Господь благоволил избрать меня. Кто же я, Господи, Господи, что Ты так возвел и отличил меня? Ты знаешь раба Твоего, и что может сказать Тебе? И ныне благослови раба Твоего. Раб Твой среди народа Твоего, столь многочисленного, — даруй же сердце разумное, дабы мудро руководить народом по пути спасения. Согрей сердце мое любовью к чадам Церкви Божией, и расшири его, да не тесно будет им вмещаться во мни. Ведь архипастырское служение есть по преимуществу служение любви. Горохищное обрет овча, архипастырь подъемлет е на рамена своя. Правда, патриаршество восстанавливается на Руси в грозные дни, среди огня и орудийной смертоносной пальбы. Вероятно, и само оно принуждено будет не раз прибегать к мерам запрещения для вразумления непокорных и для восстановления порядка церковного. Но как в древности пророку Илии явился Господь не в буре, не в трусе, не в огне, а в прохладе, в веянии тихого ветерка, так и ныне на наши малодушные укоры: «Господи, Сыны Российские оставили завет Твой, разрушили Твои жертвенники, стреляли по храмовым и кремлевским святыням, избивали священников Твоих», — слышится тихое вяше словес Твоих: «еще семь тысящ мужей не преклонили колена пред современным ваалом и не изменили Богу истинному». И Господь как бы говорит мне так: «Иди и разыщи тех, ради коих еще пока стоит и держится Русская Земля. Но не оставляй и заблудших овец, обреченных на погибель, на заклание, овец поистине жалких. Паси их, и для сего возьми жезл сей, жезл благоволения. С ним потерявшуюся — отыщи, угнанную возврати, пораженную — перевяжи, больную укрепи, разжиревшую и буйную — истреби, паси их по правде. В сем да поможет мне Сам Пастыреначальник, молитвами Пресвятые Богородицы и святителей Московских. Бог да благословит всех нас благодатию Своею. Аминь».
После литургии новый патриарх в сопровождении крестного хода обошел вокруг Кремля, окропляя его святою водою. Замечательно отношение большевиков к этому торжеству. Тогда они не чувствовали еще себя полными хозяевами и не заняли определенной позиции в отношении Церкви, хотя враждебность к ней была ясна. Солдаты, стоявшие на гауптвахте у самого Успенского собора вели себя развязно, не снимали шапок, когда мимо проносили иконы и хоругви, курили, громко разговаривали и смялись. Но вот вышел из Собора патриарх, казавшийся согбенным старцем в своем круглобелом клобуке с крестом наверху, в синей бархатной мантии патриарха Никона, — и солдаты моментально скинули шапки и бросились к патриарху, протягивая руки для благословения через перила гауптвахты. Было ясно, что то развязное держание было лишь бахвальство, модное, напускное, а теперь прорвались настоящие чувства, воспитанные веками.
Рука Божия в деле возглавления Русской Церкви именно Тихоном-патриархом не могла быть не усмотрена тогда же. Архиепископ Антоний (Харьковский) от лица всех епископов сказал новоизбранному патриарху: «Ваше избрание нужно назвать по преимуществу делом Божественного Промысла по той причине, что оно было бессознательно предсказано друзьями юности, товарищами Вашими по Академии. Подобно тому, как полтораста лет тому назад мальчики, учившиеся в Новгородской бурсе, дружески шутя над благочестием своего товарища Тимофея Соколова, кадили пред ним своими лаптями, а затем их внуки совершили уже настоящее кадение пред нетленными мощами его, то есть Вашего небесного покровителя — Тихона Задонского, так и Ваши собственные товарищи по академии прозвали Вас патриархом, когда Вы были еще мирянином и когда ни они, ни Вы сами не могли и помышлять о действительном осуществлении такого наименования, данного Вам друзьями молодости за Ваш степенный, невозмутимо солидный нрав и благочестивое настроение».
Патриарх Тихон не изменился, остался таким же доступным, простым, ласковым человеком, когда стал во главе русских иерархов. По-прежнему он охотно служил в московских церквах, не отказываясь от приглашений.
Близкие к нему лица советовали ему, по возможности, уклоняться от этих утомительных служений, указывая на престиж патриарха, но оказалось потом, что эта доступность патриарха сослужила ему большую службу: везде его узнали, как своего, везде полюбили и потом стояли за него горой, когда пришла нужда его защищать. Но мягкость в обращении патриарха Тихона не мешала ему быть непреклонно твердым в делах церковных, где было нужно, особенно в защите Церкви от ее врагов. Тогда уже вполне наметилась возможность того, что большевики помешают Собору работать, даже разгонят его. Патриарх не уклонился от прямых обличений, направленных против гонений на Церковь, против декретов большевиков, разрушавших устои православия, их террора и жестокости.
Описывая в Послании гонения, воздвигнутые на истину Христову, и ужасные и зверские избиения ни в чем не повинных людей без всякого суда, с попранием всякого права и законности, патриарх говорит: «Все сие преисполняет сердце наше глубоко болезненною скорбью и вынуждает нас обратиться к таковым извергам рода человеческого с грозным словом обличения. Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело — это поистине дело сатанинское, за которое подлежите огню геенскому в жизни будущей, загробной, и страшному проклятию потомства в жизни настоящей, земной. Властью, данною нам от Бога, запрещаем вам приступать к тайнам Христовым, анафематствуем вас, если только вы носите еще имена христианские и хотя по рождению своему принадлежите к Церкви Православной. Заклинаем всех вас, верных чад Православной Церкви Христовой не вступать с таковыми извергами рода человеческого в какое-либо общение; «Извергните развращенного из среды вас» (1 Кор V, 13). Враги Церкви захватывают власть над нею и ее достоянием силою смертоносного оружия, а вы противостаньте им силою веры вашей, вашего властного всенародного вопля… А если нужно будет и пострадать за дело Христово, зовем вас, возлюбленные чада Церкви, зовем вас на эти страдания вместе с собою»… (Послание 19 янв. 1918 г.).
В Послании по поводу Брест-Литовского мира, заключенного большевиками с немцами, патриарх пишет: «Мир, по которому даже искони православная Украина отделяется от братской России и стольный город Киев, мать городов, колыбель нашего крещения, хранилище святынь, перестает быть городом державы Российской, мир, отдающий наш народ и русскую землю в тяжкую кабалу, — такой мир не даст народу желанного отдыха и успокоения, Церкви же Православной принесет великий урон и горе, а отечеству неисчислимые потери. А между тем у нас продолжается та же распря, губящая наше отечество. Внутренняя междоусобная война не только не прекратилась, а ожесточается с каждым днем. Голод усиливается… Взываю ко всем вам, архипастыри, пастыри, сыны мои и дщери во Христе: спешите с проповедью покаяния, с призывом к прекращению братоубийственных распрей и разрушения, с призывом к миру, тишине, к труду, любви и единению».
Наконец, Послание патриарха Тихона Совету Народных Комиссаров по случаю первой годовщины Октябрьской революции, гласит: «Захватывая власть и призывая народ довериться вам, какие обещания давали вы ему и как исполнили эти обещания? Поистине, вы дали ему камень вместо хлеба и змею вместо рыбы (Мф VII, 9–10). Отечество вы подменили бездушным интернационалом… Вы разделили весь народ на враждующие между собой станы и ввергли его в небывалое по жестокости братоубийство. Любовь Христову вы открыто заменили ненавистью, и вместо мира искусственно разожгли классовую вражду. И не предвидится конца порожденной вами войне, так как вы стремитесь руками русских рабочих и крестьян доставить торжество призраку мировой революции… Никто не чувствует себя в безопасности, все живут под постоянным страхом обыска, грабежа, выселения, ареста, расстрела. Вы обещали свободу…
Особенно больно и жестоко нарушение свободы в делах веры… в органах печати злобные богохульства и кощунства. Вы наложили свою руку на церковное достояние, собранное поколениями верующих…
Вы закрыли ряд монастырей и домовых церквей. Вы заградили доступ в Московский Кремль — это священное достояние всего верующего народа. Вы разрушаете исконную форму церковной общины-прихода, разгоняете церковные епархиальные собрания, вмешиваетесь во внутреннее управление Православной Церкви…
Мы знаем, что наши обличения вызовут в вас только злобу и негодование и что вы будете искать в них лишь повода для обвинения нас в противлении власти. Но чем выше будет подниматься «столп злобы» вашей, тем вернейшим будет то свидетельством справедливости наших обличений… отпразднуйте годовщину своего пребывания у власти освобождением заключенных, прекращением кровопролития, насилия, разорения, стеснения веры… А иначе взыщется от вас всякая кровь праведная, вами проливаемая (Лк XI, 51) и от меча погибнете сами вы, взявшие меч (Мф XXVI, 52)». (Послание 26 окт. 1918 г.).
Когда было составлено послание патриарха к большевикам по случаю годовщины их владычества, многие тогда настойчиво отговаривали патриарха от этого рискованного шага, опасаясь за его свободу и жизнь. На соединенном заседании Синода и Совета все высказывали крайние опасения и указывали на то, что патриарх должен беречь себя для пользы Церкви. Патриарх внимательно выслушал все советы, но стоял на своем. В ближайшее воскресенье он служил в своем Троицком подворье и после литургии заявил бывшим у него, что подписал Послание и сделал распоряжение об отправке его комиссарам. «Да, он всех внимательно слушает, мягко ставит возражения, но на деле проявляет несокрушимую волю», — говорил по этому поводу один член Совета.
Неоднократно устраивались грандиозные крестные ходы для поддержания в народе религиозного чувства, и патриарх неизменно в них участвовал. А когда получили горькую весть об убийстве царской семьи (5/18 июля 1918 г.), то патриарх тотчас же на заседании Собора отслужил панихиду, а затем служил и заупокойную литургию, сказав грозную, обличительную речь, в которой говорил, что, как бы ни судить политику государя, его убийство после того, как он отрекся и не делал ни малейшей попытки вернуться к власти, является ничем не оправданным преступлением, а те, кто его совершили, должны быть заклеймены, как палачи. «Недостаточно только думать это, — добавил патриарх, — не надо бояться громко утверждать это, какие бы репрессии ни угрожали вам».
Каждую минуту опасались за жизнь патриарха. Большевики наложили уже руку на членов Собора, выселяли их то из одного помещения, то из другого, некоторых арестовали, ходили тревожные слухи о замыслах и против патриарха. Однажды поздно ночью явилась к патриарху целая депутация из членов Собора, во главе с видными архиереями, извещавшая его, со слов верных людей, о решении большевиков взять его под арест и настойчиво советовавшая немедленно уехать из Москвы, даже за границу, — все было готово для этого, патриарх, уже легший было спать, вышел к депутации, спокойный, улыбающийся, внимательно выслушал все, что ему сообщили, и решительно заявил, что никуда не поедет: «Бегство патриарха, — говорил он, — было бы слишком на руку врагам Церкви, они использовали бы это в своих целях; пусть делают все, что угодно». Депутаты остались даже ночевать на подворье и много дивились спокойствию патриарха. Слава Богу, тревога оказалась напрасною. Но за патриарха тревожилась вся Москва. Приходские общины Москвы организовали охрану патриарха; каждую ночь, бывало, на подворье ночевали по очереди члены церковных Советов, и патриарх непременно приходил к ним побеседовать.
Неизвестно, что могла бы сделать эта охрана, если бы большевики действительно вздумали арестовать патриарха: защищать его силой она, конечно, не могла, собрать народ на защиту — тоже, так как большевики предусмотрительно запретили звонить в набат под страхом немедленного расстрела и даже ставили своих часовых на колокольнях. Но в дежурстве близ патриарха церковные люди находили для себя нравственную отраду, и патриарх этому не препятствовал.
Безбоязненно выезжал патриарх и в московские церкви, и вне Москвы, куда его приглашали. Выезжал он либо в карете, пока было можно, либо в открытом экипаже, а перед ним обычно ехал иподиакон в стихаре, с высоким крестом в руках.
Народ благоговейно останавливался и снимал шапки. Когда патриарх ездил в Богородск, промышленный город Московской губернии, а позже в Ярославль и в Петроград, то многие опасались, как бы не устроили скандал солдаты или рабочие, но все страхи оказались напрасными. В Богородске рабочие встретили патриарха, как прежде встречали царя, устроили для его встречи красиво убранный павильон, переполняли все улицы во время его проезда. В Ярославле — это было уже после его разгрома — сами комиссары вынуждены были принять участие во встрече, обедали с патриархом, снимались с ним. О поездках патриарха в Петроград хорошо известно: это был целый триумф.
Московские комиссары хотели предоставить для патриарха лишь одно купе в вагоне, но железнодорожные рабочие настояли, чтобы ему был дан особый вагон, и по пути встречали его на остановках. Религиозное чувство сказалось в русском человеке, он сердцем почуял в патриархе «своего», любящего, преданного ему всей душой. Кроме того, тяжкие страдания народа, подавляющего его большинства, от происшедшего революционного насилия, заставили его видеть в патриархе единственную духовную опору, утешение и надежду спасения и избавления от этого горя, упавшего на его плечи. Вместо глубокочтимого царя, общего главы государства, он приобрел себе духовного отца, с которым связан внутренне и глубоко в ограде одной своей Православной Веры и Церкви. Здесь сказалась сплоченность Церкви пред лицом врага.
В многострадальной жизни Святейшего патриарха пребывание его в Петрограде, может быть, было самым радостным событием. Поездка эта состоялась в конце мая 1918 г. В Москву от Петроградской епархии поехал за ним настоятель Казанского собора протоиерей отец Философ Орнатский, который принял потом мученическую кончину. Навстречу патриарху на границу епархии выехал викарный преосвященный Артемий Лужский, а на вокзале ожидало многочисленное духовенство во главе с митрополитом Вениамином, также впоследствии отдавшим жизнь свою во славу Церкви Христовой. От вокзала до Александро-Невской лавры по Старо-Невскому проспекту были выстроены крестные ходы и депутации от приходов. С 6 часов утра начал собираться народ и к приходу поезда переполнил всю Знаменскую площадь, Лиговку и все прилегающие улицы. Звон колоколов всех церквей столицы возвещал моменты переезда границы губернии, приближения к городу и выход патриарха из вокзала. Нельзя описать волнения толпы, когда показался экипаж, в котором патриарх был вместе с митрополитом Вениамином. Все бросались к экипажу, плакали, становились на колени.
Чтобы лучше благословлять всех патриарх стоял в коляске до самой лавры. Здесь его ожидали викарии епархии преосвященный Геннадий Нарвский, преосвященный Анастасий Ямбургский и преосвященный Мелхиседек Ладожский, около 200 священников и боле 60 диаконов в облачениях. После молебна в переполненном соборе при полной тишине патриарх сказал речь о стоянии за веру до смерти.
Дни пребывания патриарха в Петрограде были днями настоящего всеобщего ликования; люди как-то забывали, что живут в коммунистическом государстве, и Даже на улицах чувствовалось необычайное оживление. Святейший жил в Троице-Сергиевском подворье на Фонтанке. Самыми торжественными моментами были его службы в соборах Исаакиевском, Казанском и в Лаврском.
Много затруднений было с патриаршими облачениями, трудно было достать белой муки, чтобы спечь просфоры, изготовить белые трехплетенные свечи, по-старинному предносимые патриарху. В Исаакиевском соборе при встрече патриарха пел хор из 60 диаконов в облачениях, так как соборный хор пришлось распустить из-за отсутствия средств. Сослужили патриарху митрополит, три викария, 13 протоиереев и 10 протодиаконов. На праздник Вознесения в Казанском соборе после литургии был крестный ход вокруг собора. Вся Казанская площадь и Невский проспект и Екатерининский канал представляли из себя море голов, среди которого терялась тонкая золотая лента духовенства.
В этот день были именины отца Ф. Орнатского, и патриарх прямо из собора пошел с преосвященным к нему. Толпа не расходилась до 4 часов, и Святейший много раз выходил в сопровождении именинника на балкон, чтобы благословить всех. На последней торжественной службе в лавре был хиротонисан во епископа Охтенского единоверческий архимандрит Симон, принявший потом мученическую смерть. Святейший ездил в Иоанновский монастырь на Карповке и сам служил панихиду на могиле отца Иоанна Кронштадтского. Он посетил также и Кронштадт.
В церковном служении патриарх Тихон соблюдает ту же простоту, какою он отличается в частной жизни: нет у него излишней аффектации, театральности, часто надоедливых, но нет и грубости по отношению к служащим, тех громких окриков и суетливости, какими иногда сопровождается торжественная служба. Если нужно сделать какое-либо распоряжение, оно отдается тихо и вежливо, а замечания делаются исключительно после службы, и всегда в самом мягком тоне. Да их и не приходится делать: служащие проникаются тихим молитвенным настроением патриарха, и каждый старается сделать свое дело как можно лучше. Торжественное служение патриарха со множеством архиереев и клириков, многолюдные крестные ходы всегда совершались чинно, в полном порядке, с религиозным подъемом.
Жил патриарх в прежнем помещении московских архиереев, в Троицком подворье Сергиевой лавры, «у Троицы на Самотеке». Этот скромный, хотя и просторный дом имел Крестовую церковь, где монахи Сергиевой лавры ежедневно совершали положенное по уставу богослужение. Рядом с алтарем помещается небольшая моленная, уставленная иконами; в ней патриарх и молился во время Богослужения, когда не служил сам. Но служить он любил и часто служил в своей Крестовой церкви. Дом окружен небольшим садиком, где патриарх любил гулять, как только позволяли дела. Здесь часто к нему присоединялись и гости, и близко знакомые посетители, с которыми лилась приятная, задушевная беседа, иногда до позднего часа. Садик уютный, плотно отделенный от соседних дворов, но детишки-соседи взбирались иногда на высокий забор, и тогда патриарх ласково оделял их яблоками, конфетами. Тут же и небольшой фруктовый садик, и огород, и цветник, и даже баня, — но все это было запущено за время революции.
Конечно, и стол патриарха был очень скромный: черный хлеб подавался по порциям, часто с соломой, картофель без масла. Но и прежде преосвященный Тихон был совсем невзыскателен к столу, любил больше простую пищу, особенно русские щи да кашу.
Гонения на Церковь продолжались с возрастающей силой: отбиралось и разграблялось церковное имущество, истреблялось в огромном количестве духовенство. Количество убитых священников не поддается никакому подсчету.
По строго проверенным данным, в одной Харьковской губернии за 6 месяцев, с конца декабря 1918 г. по июнь 1919 г., было убито 70 священников. Со всех концов России приходили к патриарху известия об этих ужасах.
Самого патриарха большевики не трогали. Говорят, Ленин сказал: «Мы из него второго Гермогена делать не будем». С очень ранней поры большевики стали вести с ним переговоры. Они хотели морально терроризировать патриарха общим положением Церкви и этими убийствами. Но они обещали послабления, если патриарх сделает уступки в своих непримиримых позициях. Будучи заклятым врагом религии и Церкви и стремясь их уничтожить, большевики должны были естественно предположить и враждебность к себе Церкви, а потому повсеместно убивая духовенство, они обвиняли его в контрреволюции, независимо от того, были ли в каждом случае какие-либо улики для такого обвинения.
Понятно, что для спасения тысяч жизней и улучшения общего положения Церкви патриарх готов был со своей стороны принять меры к очищению хотя бы только одних служителей Церкви от чисто политических выступлений против большевиков. 25 сентября 1919 г. в разгар уже гражданской войны он издает Послание с требованием к духовенству прекратить политическую борьбу с большевиками. Но расчет на успокоение власти таким актом был совершенно бесполезным. Политические обвинения духовенства были только ширмой для истребления его именно как служителя религии. Гонения на религию не могли быть прекращены никакими уступками церковной власти, но самые уступки эти должны были послужить этим гонениям, ослабляя всякое сопротивление им и дискредитируя, роняя престиж самой церковной власти в глазах верующих. Утонченность современных гонений на веру в том и заключается, что решительное и прямое отречение от веры в Бога требуется только от членов большевистской правящей в стране партии, а ко всей стране применяется комбинация средств косвенного, под разными предлогами, насилия и пропаганды. Власть обещает свободу религии и возможность ее существования на известных тяжелых условиях службы себе и так ослабляет всякую активность сопротивления себе верующих и постепенно уничтожает их влияние и количество.
Однако патриарх искренне и прежде всего сам отрекся от всякой политики. Когда отъезжающие в Добровольческую армию просили тайного благословения вождям белого движения, патриарх деликатно, но твердо заявил, что не считает возможным это сделать, ибо, оставаясь в России, он хочет не только наружно, но и по существу избегнуть упрека в каком-либо вмешательстве Церкви в политику.
Циркуляром Комиссариата юстиции от 25 августа 1920 г. власти на местах «проводят полную ликвидацию мощей». Декретом центральной власти от 27 декабря 1921 г. произведено повсеместное изъятие церковных ценностей под предлогом помощи голодающим. Патриарх издал исключительное по силе мысли и чувства Послание о помощи голодающим, обращенное ко всем русским людям и народам вселенной, и благословил добровольное пожертвование церковных ценностей, и рекомендует контроль верующих над их использованием. Но власть, конечно, отвергла эти условия. Насильственное изъятие или открытое ограбление храмов вызвало повсеместное народное возмущение. Патриарх был прав в своем предположении.
Но власть искала повода к новому террору над Церковью. Произошло до двух тысяч процессов по России и расстреляно было до десяти тысяч верующих. В связи с этим расстрелян был и митрополит Петроградский Вениамин, как мы уже видели.
В мае 1922 г., во время процесса по тому же поводу над группой московских священников, желая предотвратить смертный приговор над ними, патриарх исполняет настойчивое требование властей закрыть Заграничное Церковное Управление за антибольшевистские политические выступления заграничного духовенства. Но вырвав в таких условиях этот акт, большевики через несколько дней приговаривают священников к расстрелу и самого патриарха арестовывают и затем заключают в тюрьму.
По делу этих священников патриарха неоднократно вызывали на суд в качестве главного свидетеля. Интересна характеристика его поведения на суде, которую дала в то время большевистская печать.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.