Писать о том, что видишь, – нельзя
Писать о том, что видишь, – нельзя
А на следующее утро, мы с сыном поехали в Екатеринбург. Решение пришло внезапно. И мы решили тут же претворить его в жизнь, взяли рюкзаки, термос, вызвали такси – и на вокзал. Привет родне! Мы – счастливые и свободные.
Не знаю, почему, но нас заинтересовал Храм на Крови, что в самом сердце уральского города. Сын стал восторженно рассматривать здание, я предложила зайти внутрь. Как и любой родитель, я заинтересована, чтобы мой ребенок знал и, что немаловажно, любил историю, а потому обо всем стараюсь ему рассказывать (и показывать, когда это возможно) наиболее увлекательно. Не зря ведь говорят, что посеешь… а так хочется, чтобы Лученька вырос умницей!
Город еще спал. Дело в том, что в Екатеринбурге я давно не была, то есть вообще не была, когда я посещала этот город – он назывался Свердловском, и этого храма здесь не было. А потому здорово удивилась, когда на месте бывшего Ипатьевского дома, обнесенного частоколом, увидела невероятной величины храм. Белое фигурное облако с позолотой на фоне дорог, вечно спешащих машин и людей. Ему бы в лесу расположиться и отражаться в озере или на труднодоступной горе и колокольней упираться в небо!
Еще более поразил памятник царской семье. Сейчас в моде такой термин «сила воздействия». Так вот эта сила, талантливо выраженная в камне, трогает душу, кажется, до самого основания. К своему стыду, я не запомнила имя скульптора, но когда увидела это чудо, не могла удержаться от слез. Кроткие взгляды, по-детски доверчивые лица обреченных: Господи, да как на таких людей могла подняться рука палача?! – невольно вырывается и остается без ответа. Ответ, конечно, приходит, но потом, в виде законченной формулы – так Богу угодно. И даже когда полностью это осознаешь, все равно твое человеческое «почему» бередит снова и снова.
– Мама, а, правда, их всех расстреляли? – спросил сын, внимательно разглядывая фигуры царских дочерей.
– Да, сынуля, правда.
– А за что всех сразу?
– Потому что святые…
Особенность этого места ощущается сразу, я бы сказала даже на молекулярном уровне. Слезы наворачиваются сами собой, и невольно начинаешь лепетать: «Прости нас, царь Николай. Всех-всех». Но потом на смену первому трогательному порыву приходит второй, третий. И каждый последующий сильнее и ярче.
Такое, как мне заметили работники храма, происходит со многими. Наиболее частые паломники здесь москвичи и иностранцы, что для уральского города по большому счету равнозначно. Их интересует все: начиная от внутреннего убранства храма, заканчивая видом, который открывается с колокольни. Не говоря уж об истории, приезжающие, например, почему-то уверены, что до сих пор живут екатеринбуржцы, которые видели царскую семью, ну или хотя бы их прислугу.
Личных вещей святого семейства мало. Можно сказать, почти нет. Ни одежды, ни посуды, например, не сохранилось. Есть фотографии царя и семьи. Есть отдельные снимки государя. Имеются также картины и фотографии Ипатьевского дома. Наиболее же впечатляет тот, где запечатлен фрагмент комнаты, где произошло массовое убийство. Стена в пятнах крови с человеческий рост. Здесь же под витриной письмо, написанное княжной Ольгой, основная его мысль такова: Дай, Господи, сил пройти уготованный мне путь.
Сохранились мелкие хозяйственные вещички, как спица или вязальный крючок. Но их очень мало. Здесь начинаешь понимать, что определенные силы постарались стереть память о царе и его потомстве. Навсегда. Опять ответ – значит, так Богу угодно, и снова протест твоего человеческого «почему?». За что? Без суда.
Надо ли говорить, что от иконы Царственных Страстотерпцев исходит особенная благодать.
– Мама, ты чувствуешь, она как живая, потрогай, только осторожно-осторожно, – сказал сын.
На втором этаже храма каждый день идут службы, молебнов новомученикам и исповедникам Российским не счесть. Почему-то хочется плакать и плакать, стараюсь отойти в угол, чтобы никого не смущать, смотрю, здесь многие вытирают слезы.
– Мне кажется, в этом месте царь с семьей нас слышит, – говорит одна женщина другой.
– Да, слышит, – соглашается с ней охранник, который дежурит возле иконы, – здесь цветы подолгу стоят и не вянут. А еще, когда молишься, внутри трепещет, а иногда приходит решение, как поступить в какой-нибудь ситуации. Делаешь так, и оказывается, что делаешь правильно. Подсказывает батюшка, заботится о нас. Эх, Россия, моя Россия, где ты? Потерялись мы. А так хочется царя-самодержца, чтоб своей сильной рукой порядок навел, чтоб возродил империю, вдохнул в каждую православную душу жажду жить, любить, работать, надеяться. Вернись, Расеюшка! Снизойди царь-батюшка, избавь нас от жуликов-дармоедов, защити пенсионеров, дай молодым работу, внукам учебу бесплатную, накорми солдат, прекрати кровопролитие…
Не сговариваясь, все встаем на колени. Удивительно, лица, обращенные вниз, но молитва, она общая. Я где-то слышала и даже записала выражение «О богохранимой стране нашей». И тот мимолетный порыв он был как раз об этом.
* * *
В лавке, которая расположена прямо в храме, продают книги о царской семье, написанные разными авторами. Открываю – и первое, что вижу, лица убийц – участников расстрела. Читаю об их незавидной судьбе. Одного убили, другой сам с собой покончил. Третий сошел с ума… Еще запомнились слова молитв: «И да отпустится нам и всему роду нашему грех, на народе российском тяготеющий: убиение царя, помазанника Божия, святителей же и пастырей с паствою, и страдания исповедников, и осквернение святынь наших»: Прости, Господи, и помоги нам с чистым сердцем войти в завтрашний день. Это я так, уже от себя молилась, произвольно. Почему-то хотелось молиться не столько о прошлом, сколько о будущем, о всех родных и близких, чтобы им простились грехи и чтобы они к нашей святой истории относились с таким же трепетом, как десятилетний ребенок, нежно поглаживающий пухленькой ручкой икону.
Лученька вырвал листок из записной книжки и записал: «Дорогой Боженька. Пошли здоровья моей маме. Бабушке. Всем родственикам. Еще учитилям и однакласникам. Соседям, чтобы не сорились. И всем-превсем людям. Сохрани животных зимой, чтобы собака Жучка не обморозила ноги и щинок Чорный вылечился бы после оварии. А еще помоги мне запомнить таблицу умножения. С уважением твой Лука». Затем на другую сторону бумаги малыш положил левую руку, а правой аккуратно обвел карандашом. В середине написал «Привет» и, улыбаясь, опустил письмо в ящик с пожертвованиями.
Елизавета Тимофеевна Нохрина за то время, которое она провела в больнице, всю оставшуюся жизнь благодарила Бога и судьбу.
Там она подружилась с Лешкой Швабровым, и, несмотря на то что он годился ей во внуки, их души были невероятно схожими и, как оказалось впоследствии, интересы тоже.
Леша под воздействием учительницы начал читать книги, ходить в церковь, часами размышлять о смысле жизни и в итоге решил, что ему надо готовиться поступать в духовную семинарию.
После такого решения ему сделалось необыкновенно легко, и он больше не отвлекался на разные посторонние дела, а жил своим внутренним миром. Родителям перемены в сыне не понравились, они его обзывали обидными кличками, а когда он читал или молился, нарочно включали громкую музыку.
По пятницам Натка, зная, что сын теперь предпочитает постную пищу, обязательно готовила что-нибудь мясное. А когда не было денег на мясо, то брала в долг.
Лешке не оставалось ничего другого как голодать в эти дни, к Елизавете Тимофеевне он стеснялся ходить за едой, и, в сущности, напрасно, потому что учительница была ему очень рада и всегда охотно делилась с ним всем, что у нее было.
На даче Лешка учительнице часто помогал, и они могли целыми днями спорить о природе человека, о жизни, о политике, в общем, обо всем. Родители Лешки тоже были рады, когда их сын уезжал к учительнице на дачу – ведь он оттуда всегда привозил что-нибудь съестное, но в общении сына с пожилой женщиной они видели только постыдное. То, что разнополые люди могут общаться только духовно, Швабровы даже на миг помыслить не могли. Без стеснения они говорили друзьям и соседям, что их шестнадцатилетний сын сожительствует с пожилой женщиной, а она в благодарность за это готовит его к поступлению в училище.
Вскоре о дивной дружбе узнали все жители окрестных домов, Елизавете Тимофеевне и Лешке не давали проходу, глядя на них глазами Швабровых. А Лешка и бывшая учительница ходили, как по воздуху, не замечая ни сплетен, ни злых лиц. Их умы находились в постоянном рассуждении и молитве за вразумление обидчиков, и они от одного этого были спокойны и счастливы.
Молва о них распространялась с быстрой силой и вскоре достигла ушей прихожан храма, который Швабров с Елизаветой Тимофеевной посещали регулярно, но прихожане, видя кротость и смирение в их глазах, а главное – отрешенность, конечно же, мерзким сплетням не поверили.
Жизнь вдруг наполнилась особым благодатным смыслом, а каждое слово имело непременно свой вес. Ведь, как известно, нет теснее связи, как связь единством мыслей, чувств и цели.
Вскоре Лешка с Елизаветой Тимофеевной вместе с другими паломниками своего храма поехали на экскурсию по святым местам России, а по приезде Швабров пошел в послушники при мужском монастыре.
Его часто навещала Елизавета Тимофеевна, и они каждый раз при встрече ворковали долго и радостно, как голубки.
Близилась осень, а вместе с ней в северный город приходили холода, люди спешно приводили в порядок свои дома: утыкивали окна, балконы, утепляли полы. Но Швабровы-старшие забыли об этом и всю осень не выходили из запоя. К Ленке повадился ходить студент-юрист, как о нем говорили, из вполне обеспеченной семьи, и уже с наступлением первых морозов она записалась в женской консультации по месту жительства на аборт.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.