4. На переломе

4. На переломе

История исследований византийских церковных древностей русскими учеными в послереволюционный период заслуживает специальной работы, пока еще не написанной. Однако все яснее как высокая судьба наследия, оставленного замечательной дореволюционной византинистикой, так и трудности, которые ей пришлось пройти после революции. Если исследования церковных древностей смогли уцелеть и по-своему успешно развиваться в России вопреки всем идеологическим переменам, даже в период отрицания и прямых преследований 1920-30-х гг., то произошло это в первую очередь благодаря источниковедческим основам, которые были выработаны на рубеже XIX–XX вв. Они не были окончательно сформулированы в каких-то специальных методических трудах или учебниках. Но зато они выражались ясно и убедительно в читавшихся курсах, а главное — в конкретных исследованиях, которые в огромном количестве осуществлялись и публиковались с конца 1880-х по начало 1920-х гг. Решающая роль в этом процессе «закладки основ» принадлежала кружку ученых, сложившемуся вокруг основоположника русской (и в значительной степени мировой) школы художественного византиноведения и археологии, Никодима Павловича Кондакова (1844–1925).⁷⁰ Археологических исследований они, правда, почти не вели, ограничиваясь в натурных исследованиях научными путешествиями и работой в музеях. Однако в отношении выработки строгой методики анализа роль их столь велика, что хотя бы о некоторых участниках кружка необходимо сказать несколько слов.

Среди тех, кому не суждено было покинуть Россию, наиболее блестящим из учеников Н. П. Кондакова, по мнению многих (в том числе, например, М. Ростовцева) был Яков Иванович Смирнов (1869–1918). Энциклопедически образованный, в совершенстве владевший материалом античного искусства и археологией христианского Востока, он много путешествовал по Европе, Азии и Северной Африке, откуда привозил как наблюдения, так и полевые материалы.⁷¹ Хотя он считался по преимуществу востоковедом и специалистом по торевтике, но эти вполне почтенные «ярлычки» могут невольно принизить реальное значение его как ученого.⁷ Археология византийских, русских и восточных древностей обязана Я. И. Смирнову упрочением критико-аналитического подхода, «без каких-либо отклонений в сторону «искусствоведения», «социологии» и тому подобных модных течений». (Жебелев, 1928). Хотя все члены кружка ученых, сложившегося вокруг Н. П. Кондакова в Петербурге, с удовольствием называли себя «фактопоклонниками», но наиболее последовательным из них был именно Я. И. Смирнов. Иногда он доводил разделение процедуры анализа артефактов до рекомендаций вообще не знакомиться с письменными источниками, пока не кончено вещеведческое или натурное исследование: «Археолог должен построить свои заключения исключительно на вещественных памятниках, не справляясь в первой стадии своей работы с показаниями истории письменной, так как преждевременное желание согласовать данные вещественные с данными летописными приводит обыкновенно лишь к сугубо ложным заключениям. Как в собственных своих хронологических построениях археологу должно быть крайне осторожным и осмотрительным, так надо ему избегать и слепой веры в новейшие построения историков литературы, критически разбирать которые — дело не его специальности». Ранняя смерть прервала его деятельность в самом расцвете, но острые и жесткие формулировки Я. И. Смирнова полностью сохраняют и верность, и актуальность.⁷³

Двое коллег Я. И. Смирнова, Д. В. Айналов (1862–1939) и Ф. И. Шмит (см. ниже), смогли, хотя и с массой трудностей, продолжить работу в России.⁷⁴ Именно их деятельность позволила во многом сохранить связь старого искусствоведения с работами советского периода. Д. В. Айналов прекрасно известен в России и на Западе благодаря своей классической работе «Эллинистические основы византийского искусства», однако в целом его наследие недооценивают. Ему принадлежат важные исследовательские и фиксационные работы по мозаикам и фрескам (Софии Киевской, Санта Мария Маджоре в Риме и др.), свод данных по памятникам Херсонеса, многочисленные курсы лекций.⁷⁵ Начатая им серия историко-топографических, архитектурно-археологических и иконографических работ по христианским древностям Палестины играла особо важную (хотя и ограниченную малой доступностью дореволюционных изданий) роль в советский период. Под его влиянием как педагога в 1910-х гг. в Петербурге начиналось формирование собственной «школы Айналова». К сожалению, процесс прервала война и круг распался.⁷⁶

В самом начале советской эпохи, в середине 1920-х гг., исследования истории и культуры Византии были объявлены вредными. Причины были ровно те же, что привели русскую науку XIX века к необходимости усиленного изучения византийского наследия, только с обратным знаком. В глазах вульгарных социологов византиноведение было уже не отраслью науки, а своего рода «идеологическим жупелом», орудием официального православия и самодержавной внешней политики (что, впрочем, было бы неверным полностью отрицать). В программных, статьях замелькали обычные ругательства («разбитое корыто русской византологии»; «пели в унисон великодержавным мечтам панславистского империализма» и т. п.).⁷⁷

Последствия такого подхода, а также общих перемен в стране, нетрудно представить. Советские ученые на многие десятилетия оказались лишены возможности работать в экспедициях за рубежом; были крайне ограничены и стеснены обмен мнениями, дискуссии с иностранными коллегами, работа в музеях и посещение международных выставок.⁷⁸ Вскоре последовали и «организационные выводы». Были закрыты Херсонесская комиссия ГАИМК (1927), «Византийский временник» (1928), отделение византийского искусства в Эрмитаже (1931).⁷⁹ Множились и «личные дела» ученых. (См.: Формозов, 1998). Так, молодой византинист Леонид Антонович Мацулевич (1886–1959) был объявлен «пропагандистом христианства».⁸⁰ Как в 1937 г. В. П. Бузескул писал С. А. Жебелеву, «о Византии и византинистах говорить неудобно… ведь, говоря о Византии, неизбежно упоминать о церкви, церковных спорах и т. д.». (Цит. по: Анфертьева, 1995). Попытки ученых хотя бы внешне «вписаться» в новый и вполне дикий порядок вещей часто способны вызвать слезы сожаления.⁸¹

Из старой плеяды исследователей церковных древностей Византии дольше других смог сохранить возможность деятельности Федор Иванович Шмит. (Афанасьев, 1992; Чистотинова, 1994). Мы уже упоминали о нем как об активном сотруднике РАИК в связи с работами в Константинополе, Болгарии, на Хиосе, в Никее и Трапезунде.⁸² С 1912 г. Шмит, однако, больше занимался памятниками древнерусского искусства на Украине.⁸³ В 1920-х гг. он возглавлял Институт истории искусств в Петербурге, прилагая возможные усилия сначала к его развитию, а затем— к сохранению. В 1928 г. Институт был расформирован и Шмит стал одним из сотрудников ГАИМК. Именно ему принадлежит один из удачных опытов полевого исследования христианской базилики в Крыму, Эски-Керменской. Опубликованный отчет написан в старых традициях, эта маленькая монография — может быть, лучший в послереволюционный период очерк происхождения литургически значимых элементов храма и развития, в связи с ними, раннехристианской архитектуры. (Шмит, 1932; о памятнике см. ниже). Впрочем, и полевая деятельность не могла служить уже сколько-нибудь надежным убежищем от начавшегося в 1931 г. разгрома искусствоведческих институтов. В 1934 г. Шмит был арестован и погиб в 1937 г.⁸⁴

Вплоть до Второй мировой войны древности Византии в СССР лучше было изучать в составе иных разделов истории, менее подозрительных с идеологической точки зрения: например, как часть поздней античности; истории строительства и ремесла; памятников «эпохи переселения народов»; как раздел культуры отдельных этносов и территорий в составе СССР (например, Армении, Грузии, Крыма). Политическая ситуация в известной степени изменилась после 1945 г., особенно со второй половины 1950-х гг. Победа в Великой Отечественной войне и образование «социалистического лагеря» оживили «имперские настроения» СССР, все более видевшего себя наследником Российской империи и продолжателем ее дела (а значит, до известной степени, и наследником Византии). Действительно, довольно взглянуть на карту, чтобы убедиться, что вся восточная часть земель, на которые распространялось воздействие византийской христианской культуры, начиная от Семиречья, включая Закавказье и север Причерноморья, оказалась в составе СССР. Если учесть тесную связанность с ним Болгарии, а в первые послевоенные годы также Румынии и Югославии; вспомнить о надеждах (пусть и неоправданных) получить прямой выход к водам Средиземного моря, — то можно смело говорить о довольно значительной доле восточнохристианских земель и византийских провинций в составе Советского Союза и «социалистического лагеря».

Это предполагало известную потребность в изучении изначальных связей Руси с Константинополем и особенно южнославянским, балканским миром; необходимость укреплять научные контакты ученых стран «содружества», а следовательно — либерализацию в отношении к византийским древностям (наряду с известным возвратом терпимости к православию, вызванному «фундаменталистским поворотом» в сталинской политике в ходе Великой Отечественной войны). С 1947 г. возобновляется издание «Византийского временника» (№ 1/26), в котором значительное место будет постоянно уделяться истории церковных древностей. Выходит из печати «История византийской живописи» В. Н. Лазарева; возобновляются публикации по архитектуре и археологии Византии и церковному искусству Руси.⁸⁵

Советское византиноведение явно намеревалось возвратить те позиции, которые занимало российское до революции 1917 г. (Напомним, что роль русских византинистов в исследованиях на Западе была достаточно высока и в период 1920-40-х гг., просто их представляли тогда в основном ученые-эмигранты). Важнейшую роль в процессе «реабилитации» византинистики в СССР, особенно в той части, которая касалась малых форм церковного искусства, иконографии, темперной живописи сыграли хранители музейных собраний, таких как Эрмитаж, Русский музей, Третьяковская галерея, ГМИИ, Киевский музей западного и восточного искусства, музеи Закавказья и многие другие. Именно в ходе обычной, будничной работы по сохранению, реставрации, атрибуции предметов, которая не прекращалась никогда, даже в эпохи самых жестоких гонений на церковные древности, — был заложен тот необходимый фундамент, благодаря которому советское византиноведение очень быстро заняло если не первое, то все же одно из весьма почетных мест в мировой науке. Одна из главных фигур в этом процессе — Алиса Владимировна Банк (1906–1984). Начав с работы в Отделе Востока в Эрмитаже, она взялась за тему «восточных элементов» византийской культуры, причем не на ранних византийских материалах, как предшественники и коллеги Д. Айналов, Й. Стржиговский, А. Грабар, а на вещах средневизантийского периода.⁸⁶ Банк использует все возможности для публикации византийских древностей, углубляется в проблемы отношений искусства столицы и провинций, что дает возможность включаться в, юбилейные сборники, конференции, выставки. Материалом исследования служило т. н. «прикладное» искусство, причем все без изъятия: торевтика, глиптика, слоновая кость, ювелирные изделия, стекло, керамика. В результате именно ее трудами «малые формы» заняли достойное место в истории византийских древностей, а монография не имела эквивалента по широте охвата материала и методике исследования. (Банк, 1978). Альбомы-каталоги, обладавшие огромным справочным аппаратом, переиздававшиеся и переведенные на многие языки, давно стали классическими. (Банк, 1960; Банк, 1966 и др.). Событием мирового масштаба были как большая выставка «Искусство Византии в собраниях СССР» (1976), так и трехтомный каталог к ней (1977). Чрезвычайно важным для истории церковных древностей всего христианского Востока был и тот уникальный курс археологии и искусства Византии, который А. В. Банк читала в Ленинградском университете (к сожалению, не опубликованный).

Не следует думать, что изолированность советской науки в послевоенное (а в известной мере — ив довоенное время) была полной. Несмотря на все помехи, ученые СССР старались оставаться в курсе происходящего в зарубежных исследованиях и имели к этому определенные возможности. Очень много работала над установлением контактов между исследователями в СССР и за рубежом А. В. Банк, стремясь к тому, чтобы информированность обеих сторон об открытиях, книгах и научных событиях была возможно более полной.⁸⁷ Трибуну для этих публикаций предоставляли многие периодические издания. Например, благодаря рецензиям и обзорам «Византийского временника» ученые СССР были всегда в курсе основных событий, в том числе и в области изучения церковных древностей. Особое внимание нужно обратить на статьи

С. А. Кауфман, которые регулярно вводили в оборот данные последних публикаций и полевых открытий, совершавшихся европейскими и американскими учеными. Выделим рецензии на такие известные работы, как учебник П. Тестини и свод Хачатряна по баптистериям.⁸⁸ Важны были и общие обзоры византиноведения в различных странах, регулярно помещавшиеся с 1958 г. Однако советским ученым было, к счастью, доступно не только музейное и кабинетное изучение византийских церковных древностей. Очень много велось натурных исследований, в свою очередь формировавших базу дальнейшего развития науки.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.