Игумения Иоанна (Егорова)

Игумения Иоанна (Егорова)

Игумения Иоанна (Егорова), настоятельница Введено-Оятского монастыря, Ленинградская область

Какой нужно быть настоятельнице восстанавливающегося, не избалованного паломниками монастыря? Уметь руководить строительными работами и быть «мамой» всем насельницам – это понятно. А что еще? Наверное, не отказываться принимать в обители группы молодежи; несмотря на занятость, уметь находить время для задушевного разговора; работать рядом с трудниками не покладая рук, опережая и заражая примером… Этими качествами, безусловно, обладает настоятельница Введено-Оятского монастыря – игумения Иоанна (Егорова). Но все-таки из всех этих черт я бы выделила другую, главную, запоминающуюся – искренность. Она – настоящая. Возможно, поэтому в нашем разговоре постоянным рефреном звучала фраза: «Правды хотелось»…

***

Проходя же близ моря Галилейского, увидел

Симона и Андрея, брата его, закидывающих

сети в море, ибо они были рыболовы.

И сказал им Иисус: идите за Мною, и Я сделаю,

что вы будете ловцами человеков.

И они тотчас, оставив свои сети,

последовали за Ним.

Евангелие от Марка 1: 16-18

Обитаемый остров

– Матушка, знаете, у меня есть в «Смешариках» любимый мультик. Его герой, поэт Бараш, так искал одиночества, что сбежал на необитаемый остров. Насладившись сполна тем, что ему никто наконец не мешает писать стихи, он затосковал и заболел… Монахами, как никем, процесс ухода от людей изучен в совершенстве. Как вы считаете, все-таки люди друг другу мешают или помогают?

– Бараша можно понять: в уединении от мира бывает такое состояние, когда ты готов бежать на любую дорогу, чтобы увидеть хоть кого-нибудь и услышать человеческий голос.

Но, во-первых, «уход от людей» – так нельзя про нас сказать: мы живем в общежительном монастыре. Это все-таки не отшельничество. Сейчас вообще очень немного тех, кто способен жить отшельником – это большой подвиг, и человек перед этим должен достигнуть некоторой степени совершенства, иначе он не выдержит самого себя. Во-вторых, люди нам, монахам, все равно нужны. В общежительном монастыре это в первую очередь сестры, которые живут на одной территории, ходят на одни послушания, постоянно находятся во взаимодействии друг с другом. Это мощный инструмент для того, чтобы увидеть свои немощи.

Многие думают: «Ах, если бы я был один, то я был бы таким хорошим!.. Не срывался, не согрешал». Но это не совсем так. И общежительство в обители как раз для того, чтобы эту ошибку вскрыть, обнаружить. Ведь когда мы соприкасаемся с немощами других людей, тогда замечаем и свои. Замечаем, что мы терпеть не умеем, любить не умеем, прощать не умеем, быть в тени не умеем… Ведь в монастыре, как и в семье, конфликты какие-то бывают, споры, недопонимания. Но если ты стремишься к духовному возрастанию, то через это можешь что-то в себе увидеть и начать над собой работать. Постепенно Господь тебе открывает твои недостатки…

– Сестры сестрами, а поток людей в монастыре?

– Мне кажется, людям сегодня приезжать в монастырь особенно нужно. Современный мир настолько отличается агрессивной средой, что, когда человек соприкасается хоть ненадолго с нашим, иным миром, он многое для себя находит. Ведь люди не к нам приезжают, они к Богу приезжают в первую очередь, и наше дело – стараться принимать их с любовью. Конечно, в каждом монастыре есть предел возможности приема людей – ну не может быть на десять монахинь несколько тысяч паломников. Поэтому принимаем по мере сил.

Конечно, есть обители, где, я знаю, братья-сестры даже стараются в дневное время не выходить из кельи – потому что наплыв паломников колоссальный. Вот в Валаамском монастыре, когда мы приезжали, на людях особо не видно было никого из братии. Но тем не менее монастыри сегодня людей принимают. Во-первых, в этом и заключается их служение, а во-вторых, монастыри во многом живут за счет паломников.

Я почувствовала, что я здесь нужна

– Часто говорят о монашеском призвании. Оно с детства ощущается? Иными словами, вы были пай-девочкой?

– Не скажу. У меня есть старший брат, поэтому и воспитание у меня было скорее мальчишеским. Капризничать много нельзя – задразнит.

Дружила с мальчишками, по деревьям лазила. В школе тоже чисто по юности чудили, например по Невскому босиком ходили. Поэтому я спокойно смотрю на молодежь с какими-нибудь зелеными волосами. Ну, это момент жизни такой – сам не знаешь, чего хочешь. Вот и я не знала, чего хотела: поступила в университет на физфак, потом бросила. Поработала в разных местах – лаборанткой в школе, осветителем в театре… Потом поступила на матмех на вечернее отделение. Тоже бросила. В общем, болталась. Правды какой-то искала. Но пока не понимала, где эта правда.

– А как нашли?

– Ну, как многие, наверное. В 1990-е приехали западные проповедники, стали собирать стадионы для проповедей и раздавать Евангелие. Как культурный человек, я, конечно, считала, что должна знать Библию, – и стала ее читать. А крестилась за компанию, подружка уговорила. Тогда ждали очередного конца света, и она потащила меня креститься. Ну, покрестились, ничего не поняв. Причащаться я не пошла: зачем идти, если неясно, что происходит? Но, видимо, Господь потихоньку работал при всем моем нежелании. Толчок к осознанной вере был смешным – преподаватель в университете сказал: «Вы это должны знать, как „Отче наш“! – потом добавил в сердцах: – Да вы и „Отче наш“ не знаете!» Я обиделась, пришла домой, начала читать. «Отче наш», Нагорную проповедь, до нее, после нее. И как-то вошло в меня осознание, что это – правда. Какие-то умственные препятствия в тот момент были сняты. Подумалось: если Бог из ничего создал мир, неужели Он не мог и Христа воскресить? Я не сразу, конечно, побежала в церковь, но что-то поменялось внутри, движение пошло в нужном направлении.

– Вы стали ходить в храм? А как дошло дело до монашества?

– Я попала в храм святых мучениц Веры, Надежды и Любови, потому что, опять же, подруга недалеко от него жила. Она уговаривала: «Ой, какой там батюшка, какой батюшка!» Пошли. Настоятельствовал там отец Лукиан – монах, – будущий епископ. Сначала он мне не понравился: говорил просто, с украинским говорком. Ухо питерское резало – я себя такой культурной считала! Но потом сходила в другой храм – нет, что-то не то. Вернулась. Так и стала туда ходить. Там была очень хорошая община. Много молодежи, половина из которой потом ушла в монастырь – так нас отец Лукиан своим монашеским примером заразил. Я почувствовала, что это мое, что я здесь нужна. Однажды батюшка сказал: кто хочет потрудиться, может поехать помочь матушкам (тогда только начал строиться Покрово-Тервенический монастырь, в который я сначала поступила). Мы с подружкой и поехали, это было в 1993 году, летом. Но про свое призвание я поняла еще до этого. Посмотрела фильм про мать Терезу, и меня стукнуло: вот чего я хочу. В монастырь хочу! Но для начала я пошла работать в больницу, а потом – учиться в медицинское училище, чтоб хоть что-то полезное делать людям.

– Сколько вам было, когда «стукнуло»?

– Около 20. А послушницей я стала в 25 – должен был пройти какой-то период адаптации к этому решению. У меня мама была некрещеной. Старший брат уже не с нами жил, отец рано умер – и мы с мамой были как две подружки. Я понимала, что, если я скажу про монастырь, ее это шокирует. Надо было, чтобы все это созрело.

Легко ли дочке-начальнице?

– А как произошла метаморфоза – из некрещеной мамы в инокиню Софию, настоятельницу подворья Введено-Оятского монастыря?

– Мама, конечно, мое решение о монашестве тяжело переживала. Но батюшка очень мягко забрал меня в монастырь: сначала я несла послушание на городском подворье, заканчивала медучилище. Мама через какое-то время приняла решение креститься. Ну, просто потому, что она мне друг. Она не захотела отрываться внутренне от меня. Ведь близким людям недостаточно только внешне быть вместе. Мама крестилась, стала помогать в храме, несла послушание в трапезной. Потом, когда меня назначили настоятельницей в Введено-Оятский монастырь, приехала и туда. Потому что «помогать надо».

– А чисто теоретически, могла мама вас изначально «не пустить» в монастырь?

– Я была такой вредной, что меня сложно было куда-то не пустить. Ведь я и из института не спрашивая уходила, и работу меняла.

– Сейчас вы начальница своей мамы, кто кого слушается?

– В вопросах, скажем так, технических ей, конечно, приходится меня слушаться как начальницу, а в каких-то внутренних моментах, скорее, друг друга слушаем. У нас ведь остались такие же дружеские отношения, и обычно мы не расходимся сильно во мнениях.

–А сложно вообще слушаться?

– Это всегда тяжело – и я до сих пор не имею такого послушания, какое должно быть у монахини. Все равно собственное «я» всегда хочет чего-то своего. Это вообще самое сложное в монастыре – научиться слушать другого. У митрополита Сурожского Антония очень хорошо об этом написано: послушание от слова «слушать». Послушание – не для того, чтобы стать винтиком механизма, а чтобы научиться слышать своего близкого человека, а через это научиться слышать, что Бог тебе говорит.

– У монастырских настоятельниц во владении судьбы людей. Не страшно ли ошибиться? Бывает ли, что настоятельница дает кому-то послушание не по силам, а потом понимает, что надо было сделать по-другому?

– Бывает и так… Мы все несовершенны, нет человека без греха. Только Бог без греха. Но надо учитывать, что матушка не сама пришла на эту должность, а ее призвали. Ведь Бог ведет каждого человека и испытания сверх меры не даст. Тем не менее обольщаться тем, что все будет идеально, не следует. Это постоянная работа над собой, размышления, переживания, сомнения. Ответственность огромна, и дров наломать можно много. Но разве в семье такого не бывает? И родители могут ошибиться, создать детям такие условия, что у них на всю жизнь будет отпечаток. Но время все расставляет на свои места…

– Может ли настоятельница, если она поняла, что ошибалась, попросить прощенья?

– Конечно, может. И даже хорошо, если попросит. Но это бывает неполезно тому человеку, у которого надо просить прощения. Здесь все индивидуально. Я человек не с крутым характером, не люблю кричать. Мне бывает тяжело быть жесткой, а иногда это нужно. Ведь все люди разные: кому-то нужна строгость, а иначе он, как ребенок, расшалится. Надо его остановить, чтобы он успокоился. А к кому-то надо помягче подойти.

«Подъемы, умывания и по свистку купания»

– У вас в обители всего десять насельниц. Много ли сегодня желающих поступить в монастырь? Существует ли какой-то «отсев» желающих?

– Да, у нас за последнее время практически не изменилось количество сестер: одна матушка в скиту, одна на подворье, остальные в монастыре. Желающих приехать надолго – считанные единицы. А тех, кто хочет поработать с возможной перспективой остаться, и того меньше. Трудниками мы принимаем практически всех, какого-то жесткого «отсева» нет. Но если человек не вписывается в наш порядок – ну просто он не может – то, конечно, он не остается, уезжает. Я имею в виду элементарные вещи: вовремя прийти на трапезу, пойти на послушание, то есть по возможности исполнять то, что тебе говорят. В общем, ничего сверхъестественного нет, но сегодня и это могут немногие.

– Какой распорядок в монастыре для трудников?

– Завтрак в 7:30, до этого, кто желает, может пойти на монашеское правило. Кто не хочет – ну, придет к завтраку просто, это дело благочестия каждого. Богослужения у нас в основном по выходным. Если человек хочет жить в монастыре долго, желательно посещать эти богослужения и в первую очередь причащаться. Долго человек в монастыре не причащаясь не может прожить, знаю по опыту. Первое время он, конечно, продержится на той благодати, которая наполняет при приезде в обитель. По себе помню – прямо на крыльях летаешь, хотя и тяжело. Но если человек не работает над собой (а Причастие все-таки предполагает работу над собой, некую поэтапную оценку себя и попытку изменения), то у тебя начнутся проблемы.

Далее, после завтрака – послушания, обед в 13:30, небольшой отдых и снова послушания до ужина в 19:30. Потом свободное время. В общем график не перенапряженный. Отбоя как такового нет, но желательно все-таки после 11 вечера друг другу не мешать.

– А если вы в 12 часов ночи заметили, что кто-то сидит и болтает? Как вы поступите? Как строгая мама?

– Смотря кто. Но особо я не замечала, чтобы кто-то сидел и болтал так поздно – все-таки устают сестры, рано встают. Вообще у нас достаточно свободно: и по телефону мобильному родственникам звонят, и по скайпу разговаривают. Я особенно не пресекаю ничье общение: ну жизнь такая в монастыре непростая, что нужно немножко пораспустить, а не закручивать гайки.

–Можно матушкам вечером попить чаю, если вдруг захотелось?

– Конечно. У нас это не запрещается, хотя где-то в монастырях наверняка запрещено. У нас даже дается на неделю в келью что-нибудь к чаю, чтобы ты мог, когда тебе надо, попить чайку.

– Есть «популярные» и устроенные обители, как упомянутый Валаамский монастырь, куда едет множество паломников, а ваш монастырь можно назвать небогатым. Я знаю, когда вы туда поступили, то даже есть было нечего.

– Да, помню, на складе что-то оставалось, а вот денег вообще не было. Дров не было, воды… Деньги на хлеб мне дал один паломник. Потом немного пришло почтовых переводов. В неделю у нас было 500–700 рублей. Ну, каши и макароны… А что делать? Бог не без милости. Так, чтобы совсем ничего не было, не случалось. Если критическая ситуация, то занимали у местных жителей. Приходилось и такие вещи делать. Всякое может быть.

– Тяжеловато на каше или макаронах?

– Конечно. Я и сама в таких случаях не очень нормально себя чувствовала. Но все мы под Богом. Сегодня все есть, а завтра может и не быть.

Конечно, иногда хочется вкусненького. И если есть возможность, то стараемся приготовить красиво и вкусно.

– Что монахини любят, если не секрет?

– Что-нибудь сладенькое, шоколадку например.

– А бывает так, что сам себя пытаешься ограничить: дескать, хочу, но не буду?

– У каждого своя мера. Иногда лучше поесть, но не злиться. Чтобы человек мог работать, он должен нормально питаться. А если хочешь себя ограничивать, ну не бери конфеты со стола, вот и все.

Такая же реальная жизнь

– Вот вы говорили, что монастырский «прирост» за последние годы практически равен нулю. Как это можно объяснить?

– Мне кажется, что современным людям очень сложно остановиться, заглянуть в себя – такая вокруг атмосфера гонки, напряженности. В миру сегодня настолько противоположная монастырю жизнь (хотя и в монастыре жизнь далеко не такая, какой должна была быть и какой, возможно, она представляется), что людям очень сложно переключиться. Да и представление о монашестве совершенно нереальное. Какие-то фантазии. Что это что-то очень страшное или очень блаженное.

Некоторые люди звонят и спрашивают: «А можно просто войти в монастырь?» То есть считается, что это очень закрытая структура, куда вообще нельзя попасть. А если попал – то нельзя выйти.

Монастырь – это не страшное, но и совершенно не блаженное. Это реальная жизнь, хотя и особенная, но реальная, причем нелегкая.

Кроме того, перед тем как захотеть подвизаться в монастыре, следует пройти некую внутреннюю подготовку. Это движение начаться должно в миру. Надо не просто на службы ходить, а уметь работать над собой, хоть чуть-чуть. Монастырская жизнь ведь предъявляет определенные требования, ты сталкиваешься с такими вещами в себе, с которыми тебе приходится разбираться долго и трудно. Поэтому решиться поступить в обитель – это очень серьезный выбор.

– Бывает, человек и работает над собой, и в храм ходит… А какие-то мелкие противные вещи в себе ну никак не может изменить! Это даже может ввести в уныние. Были ли у вас такие внутренние препоны, трудности, что прямо не сдвинуться с них?

– Конечно. Таких препон может быть очень много. С некоторыми вещами в себе, даже которые ты понял (а есть много, которых ты не понял!), можно никогда и не справиться. Они у тебя уже давно, можно сказать, вросли в тебя. Их изживать надо! И я думаю, Господь понимание своего несовершенства дает для смирения. Может быть, если ты сильно преуспеешь в работе над собой, то и на других начнешь горделиво поглядывать: «Вот, я со своими недостатками справился, что ж они!» Все равно ведь «всяк человек ложь» (Пс. 115: 2). И даже святые, которых люди уже при жизни почитали как праведников, считали себя последними грешниками. Потому что видели Бога и видели свое несовершенство.

–А молиться сложно? Вычитывать длинные монашеские правила.

– Ну, во-первых, не такие уж длинные. Во-вторых, в храме на службе молиться не так уж сложно: ведь «где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф. 18: 20). А с другой стороны, вычитать как раз легко. А вот молиться – тяжело. Даже работать легче, чем молиться. Но если не будешь себя понуждать, если не будешь пытаться грести на бурной реке жизни – уплывешь по течению вниз. Надо грести, хотя бы чтобы стоять на месте. Понятно, что здесь степень у каждого своя.

Пока не поживешь сам, не узнаешь

– Что происходит с насельницей, если она уходит из монастыря?

– Чем больше человек живет в монастыре (а особенно если он уходит, успев принять постриг), тем такой уход для него болезненней. Нам тоже всегда больно, когда кто-то уходит, ведь это член семьи. Может, даже ссорился с этим человеком или характер у него сложный. но чувство потери есть в любом случае. А для того, кто ушел. Наверняка сначала думает: «Все, ура, теперь я могу выспаться, никто меня не трогает и не заставляет ничего делать!» Но потом – я это по некоторым из ушедших знаю – наступает чувство утраты, причем очень серьезное. Даже если и появилась семья, дети – все равно.

В монастыре все-таки, хоть это и тяжелое служение, есть такое особенное счастье, по которому человек потом плачет – возможно, всю жизнь.

– А возвраты могут быть?

– Могут, но человеку тогда какой-то испытательный срок нужно назначать. Где-то может его и вовсе не примут, а где-то примут с покаянием. Ведь это внутренне очень серьезная ломка, как развод. Представьте мужа, который ушел, а потом вернулся. Все ли будет абсолютно гладко теперь?

– Матушка, а вот если монахиня не собирается уходить из монастыря, но вдруг она влюбилась. Что тогда делать?

– Терпеть, любить. Ведь у слова «любовь» очень много смыслов. Это может быть влюбленность, и с ней нужно побороться. А если это любовь в высоком своем проявлении, то ты не будешь стремиться, чтобы у вас «что-то там получилось», а будешь желать для этого человека спасения прежде всего. И тогда ты можешь его любить, даже если для этого потребуется никогда больше с ним не видеться. Любовь требует терпения и внутреннего знания, почему ты пришел в монастырь, почему ты здесь.

– А как бороться?

– Богу молиться, помощи просить. Просто терпеть.

– Матушка, неудобный вопрос: а как вообще это – знать, что ты никогда не родишь? Все же для женщины он очень важен.

– Материнство может проявляться не только вот так, напрямую. Может – в заботе о ближних, о сестрах, о детях, которые приходят в монастырь. У меня этот вопрос остро никогда не стоял – не знаю, может, у других по-другому.

– Но что было на другой чаше весов, когда вы собирались в монастырь? Вы же не знали тогда о том счастье, о котором сейчас говорите?

– Ну конечно, мне было страшно. Думала: а вдруг не справлюсь, не смогу, не получится. Но, с другой стороны, и надежда была. Вот вы сами говорили о призвании. Этот зов ощущаешь внутри. Знаете, я жила рядом с Иоанновским монастырем и иногда ходила туда на службы (когда работала медсестрой сутками и с утра было не успеть доехать до своего храма). И вот я видела сестер, их монашеские одежды. и у меня прямо под ложечкой сосало: хочу быть, как эти сестры.

Понятно, что тогдашнее представление о монастырях и сегодняшний опыт – совсем разные вещи. Тогда и книг не было, да и не прочитать об этом. Пока не поживешь сам – не узнаешь.

Богу нужны мы – реальные, какие есть

– Как вы считаете, должны ли монастыри заниматься социальной работой?

– Монастырь – это в первую очередь служение. Монах, отрешаясь от земных дел – работы, заботы о пропитании семьи, о детях, – полностью себя посвящает служению. А оно может быть разным: псалтирь читать, приемных детей воспитывать, паломников встречать, корову доить.

– А в вашем монастыре как, получается заниматься социальной работой?

– У нас сложились очень хорошие отношения с местной школой. И уже седьмой год при школе действует клуб «Родник» – это общение, какие-то занятия, театральные постановки, поездки. Стараемся просто детей чем-то занять полезным, побыть с ними.

Это ведь обычные деревенские дети, из очень разных и очень непростых семей. Многие живут с бабушкой-дедушкой, родители пьют. Многие чувствуют себя брошенными. Многие дома слышат такую речь, где без мата нет ни одного предложения. В школе в качестве приличной замены они говорят «блин» – и этот «блин» у них на каждом слове. Вот такие ребята у нас. Но я по себе знаю: все, чем я занималась в детстве, – куча кружков, спортивных секций – мне в монастыре все пригодилось. Абсолютно все. Думаю, и им пригодятся занятия в нашем «Роднике».

–А в храм они когда-нибудь приходят?

– Приходят. Некоторые старшие девочки поют у нас на клиросе до сих пор.

– Матушка, что вас в жизни очень радует и очень огорчает?

– Огорчает секуляризация внутри Церкви. К сожалению, сегодня мир пытается проникнуть в Церковь через какие-то внешние атрибуты. Появляется много формальных вещей. И получается, что внешне все благолепно, но внутри за этим может ничего не быть.

А хочется настоящего, правды хочется. В себе в первую очередь. В ближних. В монастыре. Богу нужны мы, реальные, какие есть. Если же от нас останется только форма, то тогда никого не найдешь – ни Бога, ни себя, ни новых членов Церкви.

Что радует меня? Радует, когда в монастыре все хорошо. Бывают такие моменты, когда и сестры понимающие, и все удается. как хорошо! Еще природа радует. Птичек послушаешь, на травку посмотришь – какая сила жизни, какая Божия красота! И человеческая внутренняя красота тоже очень радует. Вижу много людей – цельных, светлых, интересных, творческих, – которые делу своему служат. Бескорыстно, по-настоящему – приятно посмотреть.

За нашу страну сегодня немного страшно: непонятно, что у нас происходит и что нас ждет. Поэтому, когда видишь людей, которые что-то созидают вокруг себя – не болтают, не критикуют, а именно созидают, – это очень здорово. Значит, не все у нас потеряно. Значит, есть у нас правда.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.