XXIX Илий – первосвященник и судия

XXIX

Илий – первосвященник и судия

По смерти Самсона положение народа израильского оставалось прежним. Все его геройские подвиги не в состоянии были низвергнуть тяжелого ига филистимлян и только раздражили их еще более против израильтян. Но они имели великое нравственное значение, пробуждая упавший дух народа, который, наконец, стал все более приходить к убеждению, что бедствия его не прекратятся до тех пор, пока сам он не возродится духовно и не свергнет прежде всего тяготеющее на нем иго безверия и внутреннего разделения. И вот, шагом к этому внутреннему возрождению было то, что по смерти Самсона должность судии предоставлена была лицу, которое по своему положению более всяких других могло содействовать духовному подъему и объединению народа, именно первосвященнику Илию. Уже самое появление во главе народа первосвященника (о которых в течение смутного периода прежних судей история совершенно умалчивает) указывает на пробуждение в народе религиозного духа, а соединение в его лице и должности гражданского правителя или судии явно свидетельствует о том, что народ израильский наконец понял, что главная сила его в религии и именно в вере в истинного Бога, и соединением должности судии с должностью верховного служителя религии хотел показать свою верность верховному Царю Израиля. Только одна религия с ее святыней и могла объединить народ между собой в одно целостное государство, способное сбросить наконец иго идолопоклонников.

Первосвященник-судия жил, конечно, при скинии, которая со времени Иисуса Навина постоянно находилась в Силоме, местечке, лежавшем в верстах тридцати к северу от Иерусалима. Лежа на возвышенной долине, закрытой со всех сторон горами, покрытыми садами и виноградниками, Силом представлял по своему серединному положению в стране наиболее удобное место для общенародной святыни.

Но общая испорченность коснулась и этого убежища святыни. Народ массами собирался для жертвоприношений в скинии и для совершения праздников, но к этому уже примешалось немало обычаев, заимствованных у окружающих идолопоклонников, и религиозные празднества часто сопровождались такими же плясками и таким же народным разгулом и распутством, как это было и около языческих храмов и капищ. Для того чтобы очистить религиозную жизнь от этой нечистой примеси, нужен был сильный характер, а им-то, к несчастью, и не обладал Илий. Самое первосвященство его не имело достаточного оправдания, так как он происходил не от старшего сына Ааронова Елеазара, а от последнего его сына Ифамара. Но при этом он был слаб и по самой своей природе. Правда, мы видим его уже в престарелом возрасте, и правление его, насколько можно судить вообще, отличалось достоинством и кротостью, водворявшими некоторый внешний порядок в жизни народа. Но он не имел той твердости, которая требовалась от правителя столь распущенного народа, и когда к слабости его характера прибавились немощи престарелого возраста, то он оказался настолько слабым, что даже не в силах был обуздать крайнего своеволия и страшного святотатства своих собственных взрослых сыновей Офни и Финееса, которые своим нахальным и зазорным поведением не только давали худой пример народу, но и отчуждали его от скинии. Так, они нахально забирали мясо, принесенное для жертвоприношений, и даже соблазняли женщин, собиравшихся у скинии. Престарелый первосвященник скорбел о таком поведении своих сыновей и даже делал им выговоры, «но они не слушали голоса отца своего, ибо Господь уже решил предать их смерти» (1 Цар 2:12–25).

Но когда таким образом над домом престарелого первосвященника готовился суд Божий, при скинии возростал один отрок, которому Промысл Божий определил передать руководительство судьбами народа. Это именно Самуил, сын Елканы и Анны, из Армафема, в колене Ефремовом. Он был для благочестивой Анны (представляющей отрадное доказательство того, что истинная вера и пламенное благочестие еще не совсем угасли в народе) благословенным плодом, испрошенным от Бога слезной молитвой об отвращении от нее позора бездетства, и в благодарность Богу был посвящен на служение при скинии в качестве назорея. Своей жизнью и поведением он вполне оправдал обет своей благочестивой матери и в ревностном служении Богу «более и более приходил в возраст и благоволение у Господа и людей», нисколько не поддаваясь развращающему влиянию и примеру нечестивых сыновей Илия. И это благочестие скоро сделало его достойным страшного откровения Божия.

Однажды ночью он услышал голос, называвший его по имени. Думая, что это зовет его первосвященник, он встал и подошел к нему в ожидании приказания. Но первосвященник удивился этому, так как не звал его, и когда еще раз повторилось то же, он понял, что это был голос Божий, и велел Самуилу приготовиться к выслушанию божественного откровения. И действительно, в третий раз Господь, призывая отрока на высокую должность Своего пророка, сообщил Самуилу страшное откровение о суде Божием над домом Илия и вообще о предстоящем совершении такого «дела во Израиле, о котором кто услышит, у того зазвенит в обоих ушах». Самуил сначала боялся сообщить об этом Илию, но когда тот настаивал, он объявил ему страшную тайну, и престарелый первосвященник встретил ее с полным упованием на волю Божию, сказав только: «Он – Господь; что Ему угодно, то да сотворит».

Предсказание скоро совершилось во всей своей ужасной точности. Филистимляне, после нескольких лет сравнительного покоя для израильтян, заметив среди них движение к объединению, порешили сделать грозное нашествие, чтобы в корне подрезать силы этого народа. Но последний успел уже достаточно окрепнуть для того, чтобы вступить в открытую борьбу со своим врагом. Враждебные войска встретились при Афеке, в северной части колена Иудина. Произошла битва, в которой израильтяне потерпели поражение, потеряв около 4000 человек. Не надеясь более собственными силами держаться против неприятеля, израильтяне прибегли к помощи Божией и послали в Силом за ковчегом завета, с которым и прибыли в войско нечестивые сыновья первосвященника – Офни и Финеес. Появление народной святыни сразу подняло дух в израильском войске, от радостного ликования которого «земля стонала», и привело в смущение и страх филистимлян, в стане которых раздавались унылые восклицания: «Горе нам! кто избавит нас от руки этого сильного Бога? Это тот Бог, который поразил египтян всякими казнями в пустыне», как доходили до них страшные, но не вполне ясные слухи.

Но уныние не отняло у них мужества, и в последовавшей битве они нанесли израильтянам такое поражение, что последние обратились в беспорядочное бегство, потеряв тридцать тысяч убитыми. Но ужаснее всего было то, что и самая святыня народа, ковчег завета, был взят в плен, и оба сына первосвященника убиты при его защите. Престарелый первосвященник «сидел на седалище при дороге у ворот и смотрел; ибо сердце его трепетало за ковчег Божий». Но вот один вестник с поля битвы прибежал в город со страшным известием, и «громко восстонал весь город». Девяностовосьмилетний первосвященник в тревоге спросил его: «Что произошло, сын мой?» – «И отвечал вестник и сказал: побежал Израиль пред филистимлянами, и поражение великое произошло в народе, и оба сыновья твои, Офни и Финеес, умерли, и ковчег взят». Последнего известия не вынес старец. Лишь только вестник упомянул о ковчеге, как «Илий упал с седалища навзничь у ворот; сломал себе хребет и умер; ибо он был стар и тяжел». Жена убитого Финееса от ужасной вести совершила преждевременные роды; когда окружающие ее женщины хотели утешить ее радостным известием о рождении сына, она была безутешна и, умирая, вопила не о своем погибшем муже, а о том, что «отошла слава от Израиля: ибо взят ковчег Божий», в горестное воспоминание о чем и сыну своему дала имя Ихавод, т. е. Бесславие. И действительно, это страшное бедствие грозило не только бесславием, но и полной гибелью народу. Сам Бог оставил его теперь, с ковчегом завета отходила от него не только слава, но и политическое существование, за которым должно было следовать рабство и полное уничтожение от торжествующих врагов.

Но милость Божия беспредельна, и даже это страшное бедствие было лишь новым уроком неверному народу и новым доказательством истины и всемогущества единого Бога Израилева. Среди воплей израильтяне скоро услышали удивительное известие, что филистимляне по прошествии семи месяцев с необычайным благоговением возвращали ковчег завета обратно народу израильскому. По взятии его в плен, филистимляне с торжеством повезли его в свой город Азот и в качестве победного трофея поставили в капище своего бога Дагона.

Но на следующее утро оказалось, что «Дагон лежит лицом своим к земле пред ковчегом завета». Филистимляне опять поставили его на свое место; но когда жрецы опять на следующее утро отворили двери храма, то им представилось еще более ужасное зрелище: их бог не только свергнут был со своего места, но и самые члены его как бы отсечены были от чудовищного человекорыбообразного туловища и валялись по полу капища. Вместе с тем жители города были поражены страшной болезнью (наростами на теле), а внутри страны размножились мыши, поедавшие хлеб и усиливавшие бедствие и отчаяние.

Тогда азотяне решили перевести ковчег завета в другой город Геф, а оттуда в Аскалон, но те же бедствия повторялись повсюду, где только появлялся ковчег завета. Объятые ужасом филистимляне, наконец, по совету своих прорицателей решили возвратить его обратно израильтянам и, поставив его на колесницу вместе с золотыми изображениями постигавших их бедствий, отправили на двух первородивших коровах в землю израильскую, перегнав их одних за пределы своей земли. Колесница пришла на поле некоего Иисуса-вефсамитянина и остановилась там. В это время на поле происходила жатва пшеницы и, увидев свою святыню, народ возликовал от радости, левиты сняли ковчег завета, и привезшие его коровы были тут же принесены в жертву всесожжения. Но у жителей Вефсамиса и собравшихся отовсюду масс народа любопытство было сильнее благоговения, и они, вопреки строгому запрещению закона, «заглядывали в ковчег Господа», и за это поражено было среди народа пятьдесят тысяч семьдесят человек. Затем ковчег был перенесен в город Кириафиарим, где он и находился все время, пока Давид не перенес его в Иерусалим, и таким образом скиния, остававшаяся в Силоме, опозоренном нечестивой жизнью сыновей первосвященника, на время лишена была своей главной святыни, как главного знака присутствия Божества.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.