Испытание огнем

Испытание огнем

Христиане были непонятны, а значит, опасны. Раньше языческих церквей, раньше правителей на них ополчилась суеверная толпа. Поползли самые жуткие слухи – об оргиях, о ритуальных убийствах в их среде, о том, что на своих встречах они занимаются кровосмесительством и каннибализмом. Все это еще сыграет свою роль, когда Нерон после пожара Рима станет искать себе «козла отпущения». Хотя причины последующих трехвековых гонений были не в этом.

Да, христиане были непонятны и могли казаться опасными – для толпы. Но ведь они, в общем-то, ничего особо противозаконного не совершали – это с одной стороны, а с другой – мало ли было в тогдашней Римской империи эзотерических культов? Те же митраисты, например, тоже были замкнутым сообществом, ну и что?

Но имелись и другие аспекты. Первый из них относился к религиозной политике Римской империи. Это было государство самой широкой веротерпимости – если только культ не призывал к мятежу и не подрывал нравственности. Но сосуществование разных религий в одном государстве требовало некоторых ограничений. Поэтому власти следили за тем, чтобы эти религии держались в национальных рамках, и не приветствовали прозелитизм, то есть перемену веры. Кроме того, очень важное значение имела древность культа. Поэтому, например, терпели иудеев, хотя и считали их обряды странными и грязными – но их религия была очень древняя и тем самым достойна уважения. Однако когда иудеи стали обращать в свою веру римлян, разразился колоссальный скандал.

Кроме того, Рим имел свою национально-политическую религию, исповедовать которую были обязаны все без исключения. Это был культ императора. Житель Империи имел право верить в любого бога – да хоть во всех сразу, если денег не жаль! – но его гражданской обязанностью было совершить жертвоприношение перед статуей императора. Это было чисто формальным выражением лояльности, ну как… сходить на первомайскую демонстрацию. Едва ли средний житель СССР понял бы человека, который не вышел на демонстрацию не потому, что ему лень, а из неких высоких соображений. Так же и язычник не понимал христианина.

Впрочем, и тут иудеи находились в особенном положении. С ними власти попросту не связывались – до определенного времени, а именно до 66 года, когда началось колоссальное восстание в Иудее, закончившееся разрушением Иерусалима. И одним из естественных выводов из этой истории не могла не стать простая мысль: вот что бывает, когда кому-либо разрешают не поклоняться императору.

А теперь посмотрим, кем были христиане для римских властей. Это была новая религия, а значит, очень и очень сомнительная. Более того, она откололась от иудаизма – а иудеев средний житель Империи презирал и не любил – и даже с иудеями христиане находились во вражде. Основатель их религии был государственным преступником, по всей видимости, иудейским мятежником, которые давно стали притчей во языцех для всего административного аппарата Рима. Сами они вызывающим образом заявляли о своей нелояльности, отказываясь приносить жертвы императору. И, наконец, занимались самым широким прозелитизмом, обращая в свою веру всех без разбору. В общем, не зря Нерон взвалил вину за пожар Рима именно на них – он знал, что делал.

Для любого римского чиновника христиане были потенциально опасной организацией, и время от времени власти об этом вспоминали. Но, поскольку реально они не делали ничего недозволенного, то большей частью власти о них все-таки забывали.

Все началось с пожара Рима. Подозрения пали на непопулярного к тому времени императора Нерона, и тот, чтобы снять их с себя, обвинил в поджоге христиан. Дальше все разворачивалось по известной схеме. «Сначала были схвачены те, которые признавали себя христианами, а затем, по их указанию, захвачено было множество лиц, которых и уличали не столько в поджоге, сколько в ненависти к человеческому роду», – пишет римский историк Тацит. По примеру Рима и в некоторых провинциях также прошли гонения на христиан.

Гонения быстро утихли, и почти двадцать лет все было спокойно. Затем император Домициан объявил всех, не принимающих участия в его культе, изменниками. Но по-настоящему правовую базу под гонения подвел следующий император – разумный и просвещенный Траян (который, кстати, к собственному обожествлению относился со скептической ухмылкой). Сделал он это в ходе обсуждения проблемы со своим другом Каем Плинием Секундом (известным как Плиний Младший), который был наместником в Вифинии, в Малой Азии.

Причины особого интереса наместника к этому вопросу были чрезвычайно серьезны. Число христиан в его провинции умножилось, результатом чего стало уменьшение числа язычников. Это сказалось на финансовых делах жреческих кругов и торговцев, которые и принесли жалобу наместнику. Тот принял меры: казнил наиболее видных христиан, не имевших римского гражданства, граждан Рима отправил в столицу, а затем занялся выяснением правовой стороны вопроса. Император своим письмом дал ему совершенно точные инструкции. Христиан следует преследовать за сам факт того, что они – христиане, но при этом в точности соблюдать все нормы права. Государственного обвинения в Римской империи не существовало, против каждого человека должен был выступить частный обвинитель. Кроме того, если донос оказывался клеветническим, то доносчик приговаривался к тому же наказанию, которое полагалось обвиняемому, так что доносительство было делом опасным. Когда против человека поступает обвинение в христианстве, то он может оправдаться, если публично заявит, что это не так, и докажет это, поклонившись римским богам. В противном случае он должен быть казнен. (Еще один просвещенный император-философ – Марк Аврелий внес свой вклад в гонения, приказав не просто убивать христиан, но пытать их до смерти. Интересное все-таки сословие – интеллигенция.)

Как видим, гонения были делом обоюдоострым, опасным и для доносчиков, и для жертв. Да и наместникам было невыгодно устраивать в своих провинциях массовые казни без крайней необходимости. Так что обвинением пользовались «с разбором». Жертвами чаще всего становились люди, во-первых, видные, во-вторых, те, чья приверженность христианству не вызывала сомнений. Гонения не были тотальными, однако с тех пор над каждым христианином, без различия пола и возраста, висел меч.

«Трудно недооценить весь ужас положения, – пишет профессор богословия Александр Дворкин. – Каждый член Церкви знал, что один донос на него значил смерть. Вступая в христианскую общину, человек как бы селился в камере смертников, где наказание в любой момент могло привестись в исполнение. Отныне, в течение двух столетий, жизнь Церкви измеряется кровью мучеников. В каждый данный период их было больше или меньше, но цепь эта не прерывалась никогда».[117]

Иудеи предпочитали смерть отступничеству, но христиане и тут сделали шаг в совершенно невозможную сторону. Еще со времен Нерона Церковь восприняла гонения как исполнение слов Спасителя: «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня». Тем более что христианская церковь с самого своего основания пребывала в постоянном напряженном ожидании скорого конца света, и не могла не устать от этого ожидания. Напряжение должно было как-то разрешиться, и оно разрешилось – жаждой мученичества. Об этом говорит Александр Дворкин в интервью, посвященном роману Генрика Сенкевича «Камо грядеши» – одному из самых знаменитых литературных произведений о христианстве.

«Наверное, самым вопиющим диссонансом в книге звучит ее концовка. Необходимый для мыльной оперы happy end, когда влюбленные воссоединяются… коренным образом противоречит всему пафосу раннего христианства, для которого был лишь один happy end – мученическая кончина. Сегодняшнему человеку воспринять это очень сложно, но ранняя Церковь жила одним порывом: быть свидетелем о Христе и не отступиться от Него даже пред лицом мучений и смерти. Христиане превыше всего стремились быть со Христом и перейти от жизни временной к жизни вечной…

Менее чем полувеком позже священномученик Игнатий Богоносец, в узах влекомый в Рим на арену, где он будет растерзан львами, писал: “Я пишу церквам и всем сказываю, что добровольно умираю за Бога… Оставьте меня быть пищей зверей и посредством их достигнуть Бога. Я пшеница Божия: пусть измелют меня зубы зверей, чтобы я сделался чистым хлебом Христовым… В полной жизни выражаю я свое горячее желание смерти… Если я пострадаю – буду отпущенником Иисуса и воскресну в Нем свободным. Теперь же в узах своих я учу не желать ничего мирского и суетного… Ни видимое, ни невидимое, ничто не удержит меня прийти к Иисусу Христу. Огонь и крест, толпы зверей, рассечения, расторжения, раздробления костей, отсечение членов, сокрушение всего тела, лютые муки Диавола придут на меня, – только бы достигнуть мне Христа… Мои земные страсти распяты, и живая вода, струящаяся во мне, говорит: приди к Отцу. Я не хочу больше жить земной жизнью…”

Св. Игнатий и жизнью и смертью своей свидетельствовал, что его Господь воистину “смертию смерть попрал”. Именно такое свидетельство об Истине позволило христианам завоевать мир, ибо кровь мучеников, по слову Тертуллиана, являлась семенем христианства»[118]. (Кстати, слово ????????, которое на русский язык переводится как «мученик», по-гречески значит «свидетель».)

Доходило до того, что особо экзальтированные натуры откровенно провоцировали власти, напрашиваясь на мученичество. В некоторых случаях это принимало такой массовый характер, что Церковь стала расценивать подобное поведение как самоубийство.

Однако гонения все же были эпизодическими. Они зависели от конкретных людей, становившихся доносчиками, а также от местных властей, которые могли давать ход доносам, а могли и не давать. Если существование христиан не влияло на жизнь провинции, как при Плинии Младшем, и не случалось неурожаев, войн и стихийных бедствий, в которых их было удобно обвинить, то у властей что – других забот не было? Но сплошь и рядом казни христиан требовала толпа. Суеверная чернь видела причину всех неудач и неприятностей – от засухи до войны – в том, что «эти отщепенцы не поклоняются нашим богам».

Пример такого отношения мы видим в рассказе о мученике Поликарпе, епископе Смирнском. Произошло это в середине II века, в 156 году, когда начались гонения в Смирне. Не совсем понятно, кто стал их инициатором, но уж явно не местные власти. Известно, что смерти Поликарпа требовала толпа. Сначала муниципальные чиновники, а потом и проконсул убеждали 86-летнего епископа спасти себе жизнь. «Проконсул обратился к нему с положенными словами увещевания: “Пожалей свой почтенный возраст и не доводи дело до своей погибели: поклянись гением кесаря, одумайся, скажи: смерть безбожным”. Поликарп отказался, хотя консул, по существу, сознательно предложил ему уловку: епископ мог бы сказать “смерть безбожным”, вкладывая в эти слова свой смысл… “Поклянись гением кесаря, – предложил консул, – и похули Христа”. “86 лет я служу Ему, – отвечал Поликарп, – и никакой обиды не претерпел от Него. Как же я могу похулить Царя моего, Который спас меня?”

Проконсул продолжал склонять Поликарпа к отречению, предлагая самую мягкую его форму; он даже не требовал жертвоприношения: “Поклянись же гением кесаря, и я отпущу тебя”. Св. Поликарп ответил прямо: “Напрасно ты делаешь вид, что не понимаешь меня, предлагая поклясться гением кесаря. Если ты не хочешь понять меня, то я скажу тебе явно: я христианин. А если желаешь узнать, что такое христианин, то назначь особый день и выслушай меня”. Проконсул взглянул на толпу и сказал: “Убеди народ”. – “Лишь тебе, – ответил епископ, – я оказываю честь говорить с тобою, уважая в тебе представителя Богом поставленной власти, а этих я не считаю достойными, чтобы оправдываться перед ними”».[119]

Из этого отрывка ясно видно, что проконсул не желает смерти христианского епископа. Судить и казнить Поликарпа его вынуждает толпа. Пройдет триста – четыреста лет, и та же толпа черни станет требовать уже казни язычников, которых императорские наместники будут пытаться защитить от нее.

Но все же такое отношение к мученичеству за Христа не было правилом для всех. Оно было примером, образцом того, как должно себя вести. Но, если даже отвлечься от того, что далеко не всякий человек способен выдержать пытки и страх мучительной смерти, у большинства обреченных на смерть были родители, семья, дети. И заповедь «блаженны вы, когда будут гнать вас» во многих сердцах не могла не вступить в конфликт с заповедью о любви к ближнему. Как же они без меня – без отца, сына, без кормильца? Да и апостол Павел говорил, что «идол в мире есть ничто», а значит, и жертвоприношение ему ничего не значит. Например, в Испании в конце III века были христиане, вообще служившие жрецами культа императора.

Если история Церкви много говорит о мучениках, то в ней, как оно обычно и бывает в истории, очень мало сказано о судьбе тех, кто не выдержал, отрекся. Что было потом с ними – мы можем только гадать. В то время принесение жертвы императору означало отпадение от Церкви. Но возможно ли было воссоединение? Еще в начале II века христианский писатель Ерм пишет: «Если кто-либо, поддавшись искушению Диавола, согрешит, он имеет перед собой одно покаяние, если же он падает до бесконечности, чтобы снова каяться, пусть не ждет от этого плодов». Непонятно, распространялось ли это «одно покаяние» на тех, кто приносил жертвы императору. В любом случае, отрекшихся, учитывая характер гонений и особенности римского судопроизводства, не должно было быть много.

До времен императора Декия гонения были хоть и жестокими, но эпизодическими и не требовали от христиан массового героизма. Иной раз преследования ограничивались тем, что уничтожали священные книги, иногда репрессии обрушивались на клир, минуя простых членов общины. Да и мученики большей частью были либо людьми видными, богатыми, либо состояли на государственной службе. То есть гонения не были сплошными. К началу IV века христиане составляли около 10 процентов населения Империи, а перебить десятую часть подданных в порядке выяснения отношений с церковью, которая, в общем-то, не причиняла никакого реального зла государству – это уж слишком неразумно получается.

Однако в 250 году на Церковь обрушилось внезапное испытание. С 248 года начались набеги на Империю варваров-готов, с другой стороны поднимала голову набирающая силу Персидская империя, да и в самом государстве было неспокойно. Народ, как и положено, видел причину неприятностей в «богохульстве». Например, в Александрии в 249 году, поскольку христиане не участвовали в языческих празднествах по случаю отражения набега варваров, толпа учинила грандиозный погром.

Пришедший к власти в 249 году император Декий видел спасение в возрождении старого римского духа. Он решил произвести всеобщую поверку лояльности. Всем подданным было велено принести жертву римским богам и получить соответствующую расписку. И вот это испытание стало для Церкви непосильным. «Отпавших» оказалось столько, что не обращать на них внимания было уже нельзя. Это вызвало в Церкви смуту.

Вопрос об «отпавших» на самом деле куда серьезней, чем кажется, и не в одной численности тут дело. В конце концов, численность – категория сугубо мирская. Отношение к тем, кто не устоял, тоже было испытанием: выдержит ли моя праведность соседство чужого греха? Смогу ли я принять покаявшегося отступника, как брата? Да, в Евангелии по этому поводу сказаны вещи совершенно однозначные, но по-человечески – как это трудно!

У «испытания прощением» был и более глубокий смысл. В раннем христианстве Церковь виделась как общество святых, и святость, полученная при крещении, должна быть сохранена на всю жизнь. Лишь в середине II века появляется такое понятие, как «второе покаяние». Но с увеличением числа христиан перед Церковью встал жесткий выбор: либо оставаться «обществом святых», чьи требования непосильны для большинства людей, либо провозгласить «милость к падшим», в духе Евангелия.

Мнения по этому вопросу разделились, причем разделились бескомпромиссно. Сторону «кающихся» приняли исповедники – те христиане, у которых власти вымогали отступничество не смертью, а тюремным заключением и пытками. Епископ Киприан Карфагенский созывает собор, который постановил: не выдержавших гонений можно снова принимать в церковное общение, одних после покаяния, других – на смертном одре.

В ответ повсюду начали возникать группы «кафаров», или «чистых». «Кафары» и предшествовавшие им монтанисты, ратовавшие за максимализм требований, очень быстро выродились в секты и продержались, все больше теряя последователей, примерно до VII века.

Сам Киприан Карфагенский, впрочем, не воспользовался возможностью «отпасть» и вернуться. В 258 году он был казнен.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.