Огнем и мечом

Огнем и мечом

«Житие… царя и великого князя святого и праведного Владимира…» повествует: «И стремясь не только Киев, но и всю державу свою светом веры святой просветить, послал Владимир людей во все русские города крестить народы, на не захотевших же креститься большую дань налагал»[13]. Этот прелюбопытнейший документ при внимательном прочтении доказывает как минимум то, что даже Киевское княжество, оказывается, подчинилось не целиком, и какие-то народы так и не приняли новой веры. Вообще что в те годы называли Русью? Это очень интересный вопрос.

Историк Василий Ключевский, не отрицая факт крещения Владимира, тем не менее не указывает на факт «Крещение Руси» как на исторический. Просто… Владимир, став христианином, сказал: «Худо, что мало городов около Киева», – и начал строить остроги по рекам Стугне, Трубежу, Суле и др. Эти укрепленные пункты заселялись боевыми людьми, которые вербовались из разных племен славянских и финских, населявших Русскую равнину[14].

Название «Русь» в Средние века встречается в разных частях Европы, и сведения эти в должной мере еще не проанализированы[15]. Вот отрывок из Лаврентьевской летописи о нашествии на «Русь» наших хороших знакомых «монгольских татар»: «…всемилостивый бог хотел погубить и наказать безбожных сыновей Измаила, куманов, чтобы отомстить за христианскую кровь; что и случилось с ними, беззаконными. Эти таурмены прошли всю страну куманов и подошли близко к Руси (выделение мое. – М. С.) на место, которое называется Половецкий вал. Узнав об этом, русские князья Мстислав Киевский, и Мстислав Торопецкий, и Мстислав Черниговский, и прочие князья решили идти против татар, полагая, что татары нападут на них. И послали князья во Владимир к великому князю Юрию, сыну Всеволода, прося у него помощи. И он послал к ним племянника своего благочестивого князя Василька Константиновича с ростовцами, но Василек не успел прийти к ним на Русь (М. С.)»[16]. Если читать текст с картой в руках, то мы увидим, что все эти топонимы находятся в пределах очень ограниченной территории. Уже Ростов и Владимир – это где-то запредельно далеко. И НЕ «РУСЬ»!!! Полумифический «Половецкий вал», вроде бы проходивший по Орели (левый приток Днепра, с истоком чуть южнее Харькова), скорее всего и есть южная граница Киевской Руси. Севернее – Великий Новгород – там уже своя власть, Полоцк – тоже имеет своих князей, не говоря уже о Муроме. То есть была крещена далеко не «вся Русь» и не поголовно. Были некие «народы, не захотевшие креститься», и никак иначе, кроме как повысить налоги в отдельно взятых краях и областях, с этим бороться было нельзя. «Экономические методы» «принуждения к христианству» (по аналогии «принуждения к миру») были весьма распространены. Согласно «Повести о водворении христианства в Муроме», крестители заманивали в новую веру снижением налогов («оброками легкими»), а «иногда муками и ранами угрожая им [язычникам]». Тут следует немного оговориться относительно «власти князей» на Руси. (В данном случае под термином «Русь» мы понимаем некое единое этнокультурное и языковое пространство, существенно большее, чем летописная Русь.) Собственно, князь не был самодержцем в полном смысле этого слова. У нас сохранились достоверные сведения о том, что вечевое правление, ассоциируемое обычно с Новгородом, было и, в частности, Полоцке, Смоленске, раннем Киеве и вообще не было чем-то уникальным и исключительным[17]. Можно даже сказать, что у русичей имело место вполне зрелое «гражданское общество», где власть бояр компенсировалась княжеской властью, где существовал писаный уголовно-процессуальный кодекс (его частично приводит та же ПВЛ). Это ответ тем, кто постоянно кричит об отсутствии демократических традиций на Руси. Сфера ответственности князя – преимущественно дружина, делопроизводство, суд, но никак не «руководящая и направляющая» всей жизни княжества. Если вспомнить историю Александра Ярославича (Невского), с определенной долей достоверности отраженную Эйзенштейном в своем знаменитом фильме, то за явно фантазийными лозунгами, ориентированными на реалии XX века «Встань за дело новгородское! За обиду Русской земли встану!», просматривается очень важный момент – князя позвали не править. Его пригласили, если переложить на более понятные нам реалии, как «военспеца». Если бы князь произнес подобную фразу, явно опередившую время лет так на 400… современники его бы просто не поняли. Все равно что Конан-Варвар бы вдруг стал цитировать Бисмарка.

ПВЛ сообщает нам очень интересные подробности о крещении неким Добрыней, как мы помним – дядей Владимира, Новгорода. «…и тотчас сокрушил идолов, деревянные сжег, а каменные, изломав, низверг в реку; и была нечестивым великая печаль. Мужи и жены, видев это, с воплем великим и слезами просили за них, будто за настоящих богов. Добрыня же, насмехаясь, им говорил: «Что, безумные, сожалеете о тех, которые себя оборонить не могут, какую пользу вы от них чаять можете». И послал всюду, объявив, чтоб все шли ко крещению. <…> И пришли многие, а не хотящих креститься воины притаскивали и крестили, мужчин выше моста, а женщин ниже моста. <…>». Не знаю, как у кого, но у меня эти строки вызывают большое удивление. Тот же самый Добрыня, который 8 лет назад здесь же воздвигал своих «богомерзких идолов» (вероятно, тоже преодолевая какое-то сопротивление, – иначе зачем об этом сообщалось бы как о чем-то значимом?), теперь сталкивается со странным явлением. За эти 8 лет его «идолов» так полюбили, что «с воплем и слезами великими просили за них, как за настоящих богов». Нет ли здесь какой-то попытки выдать желаемое за действительное?

Вообще-то для языческого менталитета, настоящего языческого менталитета, а не «новодела», созданного в последние годы по аналогии с аврамическими религиями, совершенно не свойственно миссионерство. Вера язычника – это вера в духов пращуров и родовые связи с тотемными существами. Это еще и самоидентификация. Племя, живущее у озера и занимающееся преимущественно рыболовством, имеет в своем пантеоне некий «дух озера», от которого они выводят свою генетическую «самость». Племя, живущее в лесу и занимающееся преимущественно охотой, выводит свой род, допустим, от медведя и этим-то прежде всего и отличается от «рыболовов». Завоевать – да, ты можешь завоевать других язычников и сделать их рабами, но НАВЯЗАТЬ (!!!) своих предков, фактически породниться с бывшим противником, с точки зрения язычника, даже не «кощунство», а просто несусветная глупость. Все равно что «назначить» китайца эскимосом. И сам победитель знает, что это не так, да и побежденный понимает, что он пусть и раб, но никак не эскимос. В этом одновременно и сила, и слабость язычества. Язычество, как правило, очень сильно в обороне. История Руси этому – лучшее подтверждение. Язычник стоит насмерть, не пуская «чужих» в свое священное сакральное место жительства, но как концепция для создания империи – язычество не выдерживает никакой конкуренции. Возможны союзы племен, даже прочные союзы, но только не единое политическое пространство с самодержцем во главе. Не то же ли самое произошло с американскими индейцами? Союзы племен не смогли противостоять молодой, еще не вполне оформленной, но нации, на тот момент вооруженной мощной идеологией – идеи Великой Французской революции + еще молодой протестантизм.

Возвращаясь к Владимиру, осмелюсь предположить, что все дело было ни в какой не в вере, а именно в том самом «единовластии». А в борьбе за власть все средства хороши. Надо было воссесть в Киеве – пригодились варяги, варягов «кинули» и попытались укрепить свою власть с помощью Византии. Вот только «кинуть» византийцев было потруднее. Митрополит Иларион в «Слове о Законе и Благодати» откровенно писал: «И не было ни одного противящегося благочестивому его [Владимира] повелению, а если кто и не с любовью, но со страхом принужден креститься, потому что благоверие его [Владимира] с властью сопряжено». Один из источников, включенных в «Историю» Татищева, так дополнил официальное повествование о крещении в Киеве: «Инии же нуждою последовали, окаменелыя же сердцем, яко аспида, глухо затыкаюсче уши своя, уходили в пустыни и леса, да погибнут в зловерии их». ПВЛ сообщает закономерное следствие: «Сильно умножились разбои». Христианские епископы потребовали от князя принятия самых жестких мер: «Почему не казнишь разбойников»? (Логично предположить, что именно христианские священнослужители особенно страдали от вновь появившихся разбойников.) «Боюсь греха», – откликнулся князь с явной иронией. Следует учесть, что на языческой Руси смертной казни не было, существовали кровная месть и штраф (вира), требование епископов опиралось именно на христианское, византийское законодательство. Столь буквальное толкование «Не убий» епископов не устроило: «Ты поставлен Богом для наказания злым, а не добрым на милость. Следует тебе казнить разбойников». Через некоторое время епископы разобрались в ситуации: вира оказалась одним из главнейших источников княжеских доходов, десятая часть которых шла духовенству. Вира была восстановлена, и еще в XII веке церковники сами собирали ее в принадлежащих им селах (Грамота князя Мстислава Владимировича Юрьеву монастырю, 1130). Корону на голове «восточных монархов» удержать удалось, но уже не так и далек был день, когда она зашаталась всерьез.

Новгород оказался крепким орешком и так просто Владимиру подчиняться отказался. Летопись описывает события так: «6499 (991). В Новгороде люди, увидев, что Добрыня идет крестить их, учинили вече и заклялись все не пустить их в город и не дать опровергнуть идолов. И когда он пришел, они, разметав мост великий, вышли с оружием, и какими бы угрозами или ласковыми словами их Добрыня ни увещевал, они и слышать не хотели, и вывели два самострела больших со множеством камней, и поставили их на мосту, как на настоящих своих врагов (выделено мной. – М. С.). Высший же над славянскими жрецами Богомил, который из-за своего красноречия был наречен Соловьем, запрещал людям покоряться. Мы же (вероятно, христианские проповедники, от имени которых ведется повествование. – М. С.) стояли на торговой стороне, ходили по торжищам и улицам и учили людей, как могли. (Заметим, что сами проповедники могли вполне пользоваться плодами «либерализма и демократии» новгородцев. – М. С.) Но гибнущим в нечестии слово крестное, которое апостол сказал, явилось безумием и обманом. И так мы пребывали два дня и крестили несколько сот людей. Тоща тысяцкий новгородский Угоняй ездил повсюду и кричал: «Лучше нам помереть, нежели богов наших дать на поругание». Народ же оной страны, рассвирепев, дом Добрыни разорил, имение разграбил, жену и родных его избил. (Значит, в Новгороде находилась фактически резиденция Добрыни. – М. С.) Тысяцкий же Владимиров Путята, муж смышленый и храбрый, приготовив ладью и избрав от ростовцев 500 человек, ночью переправился выше города на ту сторону и вошел в город, и никто не остерегся, так как все видевшие их думали, что видят своих воинов. Он же, дойдя до двора Угоняя, его и других первых мужей тотчас послал к Добрыне за реку. Люди же той страны, услышав про это, собрались до 5000, обступили Путяту, и была между ними злая сеча. Некоторые пошли и церковь Преображения Господня разметали и дома христиан стали грабить. (Оп-па! Значит, в Новгороде уже была мощная христианская колония со своим духовным центром? – М. С.) А на рассвете подоспел Добрыня с бывшими с ним воинами, и повелел он у берега некоторые дома поджечь, чем люди были весьма устрашены, и побежали они тушить огонь; и тотчас перестали сечь, и тоща первые мужи, придя к Добрыне, стали просить мира». «Владимиров Путята» может быть прочтено как «слуга Владимиров, Путята» (как Путята Владимирович прочтение сомнительное, поскольку предполагает иной порядок слов (Путята Владимиров), а в источнике однозначно читается как «Владимиров тысяцкий». Но по логике повествования, он скорее не киевлянин, а владимирец. И 500 ростовцев для владимирца как раз вполне законное воинское формирование. То есть имела место, вероятно, согласованная «интервенция» против Новгорода. И далее: «И так крестя, Путята шел к Киеву. (Опять? Интересно, по скольку раз были крещены русичи? – М. С.) Потому люди и поносят новгородцев, мол, их Путята крестил мечом, а Добрыня огнем».