Имитация тайны таинственностью

Имитация тайны таинственностью

Наша духовная жизнь вытекает из тайны и впадает в тайну. Поэтому интерес (или любопытство) к тайне и почтение к ней (или конфронтация с нею) вплетаются в наши религиозные переживания самым неотъемлемым образом. И поскольку Высшее всегда связано с тайной, иногда мы и саму тайну начинаем считать чем-то особенно значительным и высоким.

Парадокс в том, что тайна не существует самостоятельно. Она возникает тогда, когда кто-то хочет заглянуть куда-то, но почему-то не может. Но к этому добавляется ощущение, что ТАМ скрыто нечто важное для нас.

Не только в виде тайны существует для человека Высшее. Оно открывается нам в соответствии с нашей готовностью к восприятию, порою поражая нас как раз своей пронзительной простотой. Тайна, связанная с Высшим, – это не темнота, а глубина. Это тайна для нас, поскольку нам самим не хватает силы зрения и расположенности к свету. Если мы склонны к почитанию тайны самой по себе, рано или поздно окажется, что мы почитаем собственную близорукость или завесу, за которой нет уже и следа Высшего.

И тогда – свято место пусто не бывает…

У тёмных сил глубокой тайны нет. В их распоряжении лишь тени от недостаточно освещённых явлений, наша пугливая осторожность перед этими тенями и наша готовность почитать тайну саму по себе. Вот из такого материала они и выкраивают для нас свою тайну. Даже не тайну, поскольку ничего содержательного за ней не скрыто, а таинственность, имитирующую тайну.

Таинственность эта лишь ещё больше затемняет наше зрение, уводя нас от света. Если не в темноту, то хотя бы в тень, хотя бы в полутень. Туда, где всё так загадочно, что сама эта загадочность сосредотачивает на себе наш интерес.

Загадочность может вызывать даже больший интерес, чем тайна, – именно потому, что только для этого и предназначена. Этим умело пользуются иллюзионисты.

Имитируя тайну, таинственность как бы уравнивает себя в правах с нею. В темноте или в полутьме как бы подразумевается глубина, неожиданность, новизна. Но глубина оборачивается ямой, неожиданность – всего лишь испугом, а новизны здесь столько же, сколько на пыльном складе устарелого театрального реквизита.

И всё же таинственность полутьмы ещё допускает блики света, а значит и возможность двигаться в направлении к нему. Каким бы ни был душевный сумбур, как ни сгустилась бы сердечная смута, мы можем, если захотим, выбраться к свету. Правда, при этом придётся уйти от театральной загадочности. Но жалеть о ней нечего: впереди нас ждёт настоящая романтика души, имеющей дело с настоящей тайной.

Если же человек упорно движется в обратную сторону, в сторону таинственной темноты, переходящей в черноту, тёмные силы получают всё большую власть в его сознании. Это власть фанатизма, примитивизирующего душу, власть низших чувств над высшими, власть психоза, окончательно подменяющего реальность фантасмагорией. Таинственности здесь хоть отбавляй. Таинственности – вместо тайны прообраза личности, смысла жизни, мироустройства. Пределом такой таинственности может стать только полный хаос, торжество энтропии.

Ширмой для тёмных сил служит и таинственность другого рода: прямое подражание тайне светлых сил. Имитация величия, постоянная забота о почитании. Возведение собственного пьедестала, перед которым могут преклоняться те, кто нуждается в одном лишь преклонении.

Это пьедестал для пустоты или, вернее, для декоративной фигуры, наполненной пустотой или хаосом.

Соблазн добавить к тайне таинственность одолевает иногда даже по-настоящему религиозного человека. Причин и поводов к этому нам подсовывают достаточно. Может не избежать такого соблазна и церковь. Но настойчивость веры позволяет со временем отшелушить декоративную тайну от реальной.

Иначе от искренних переживаний мы рано или поздно перейдём к роли зрителей красочного иллюзиона. Для того и нужно отличать тайну от таинственности, чтобы сохранить веру как чувство, как соучастие в происходящем.