3. Поразительные особенности надежды первых христиан

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

3. Поразительные особенности надежды первых христиан

Если говорить просто, вера первых христиан относительно посмертной участи человека, несомненно находится на иудейской, а не на языческой части карты идей. Однако можно насчитать семь важных пунктов, в которых вера иудеев претерпела значительные изменения, причем эти новые особенности с удивительным постоянством повторяют разные авторы: Павел — в середине I века, Тертуллиан и Ориген — в конце второго, и далее.

Необходимо сразу отметить, что воскресение было главной основой надежды ранней церкви. Первые христиане верили не просто в некую форму «жизни после смерти»; они практически никогда не говорили о том, что «мы умрем и попадем на небо» (как я часто повторяю, используя название одной популярной книги на эту тему, небеса важны, но это еще не конец света[60]); если же они и говорили о посмертном пребывании на небе, они видели в такой «небесной жизни» временную стадию, предшествующую окончательному воскресению тела. Когда Иисус говорит разбойнику, что тот ныне же будет с ним в раю, этот «рай» не является местом их окончательного предназначения, как ясно показывает следующая глава Евангелия от Луки. Скорее «рай» — это прекрасный сад, где верный может отдохнуть до воскресения. Когда Иисус говорит, что в доме его Отца много «обителей», он использует слово mone, которое указывает на временное пристанище. Когда Павел говорит, что он желал бы «уйти и быть со Христом, ибо это гораздо лучше», он и в самом деле думает о блаженной жизни с Господом сразу после смерти, но это только прелюдия к воскресению.[61] Если вспомнить о различных представлениях, описанных в предыдущей главе, то нужно сказать, что первые христиане строго придерживались идеи двухэтапной будущей жизни: сначала — смерть и то, что начинается непосредственно после нее; потом же — новое телесное существование в заново воссозданном мире.

В язычестве нет ничего, что хотя бы отдаленно напоминало такие же представления. Это в чистом виде вера иудеев. Но в рамках иудейских представлений первые христиане создали семь модификаций, которые воспроизводят разные авторы: Павел и автор Откровения, Лука и Иустин Мученик, Матфей и Ириней Лионский. И это очень важный факт, поскольку обычно в своих представлениях о жизни после смерти люди крайне консервативны. Сталкиваясь со смертью близких, они цепляются за безопасные представления, которые усвоили раньше. Но все идеи христиан первых веков, по данным семи пунктам, поражают своей новизной. И историк должен задать себе вопрос: чем это можно объяснить?

(1) Первая отличительная особенность заключается в том, что у первых христиан мы не видим разнообразия представлений о жизни после смерти. Верования в загробную жизнь, а также социальные и культурные формы их выражения удивительно консервативны в любой культуре. Но хотя первые христиане происходят из различных групп иудеев, придерживающихся совершенно разных языческих традиций, то есть из кругов, имеющих самые разные представления о жизни после смерти, они все пришли к четкой вере, которая занимает одну точку в широком спектре. Христианство на фоне других течений выглядит как разновидность иудаизма фарисеев. В их представлениях нет никаких следов влияния саддукеев или Филона Александрийского.

В Коринфе, где христиане происходили из различных языческих групп, некоторые люди отрицали воскресение — такое могло быть, хотя это продолжалось недолго.[62] Два учителя, упомянутые в Пастырских посланиях, уверяли, что воскресение уже наступило.[63] Возможно, что эти учителя предвосхищают позднейших гностиков, которые толковали воскресение иначе: их непонимание закономерно, но это не нарушает общего впечатления единодушия. И не стоит думать, как некоторые утверждают в наши дни, что такое явное единодушие объясняется тем, что деспотичные ортодоксы уничтожили все следы более пестрой картины начального периода христианства. Мы знаем массу примеров споров по самым разным вопросам, но на этом фоне резко выделяется полное единодушие относительно воскресения. И только в конце II века, когда прошло уже 150 лет со дня смерти Иисуса, появились люди, которые использовали слово «воскресение», чтобы указать на иной смысл, неведомый ни иудаизму, ни христианству, — на «духовные переживания» в настоящем, которые связаны с надеждой на бесплотное существование в будущем.[64] На протяжении почти двух первых столетий существования христианства воскресение, в традиционном смысле слова занимало в нем не только центральное место, но им буквально было пронизано все вероучение.

(2) Это подводит нас ко второй особенности. В иудаизме эпохи Второго Храма[65] воскресение играет достаточно важную, но не самую важную, роль. Существует масса обширных трудов, которые полностью игнорируют этот вопрос, не говоря уже об ответе. Нам пока еще довольно трудно понять, что думали об этой теме авторы Рукописей Мертвого моря. За несколькими исключениями, такими как глава 7 Второй книги Маккавейской, воскресение остается второстепенной темой. Но у первых христиан оно было на первом плане. Совершенно невозможно представить себе посланий Павла без темы воскресения. Или Иоанна без этой темы, хотя некоторые пытались это сделать. Воскресение безмерно важно для Климента Римского или Игнатия Антиохийского, Иустина Мученика или Иринея Лионского. Именно эта вера вызвала ярость язычников Лиона в 177 году н.э. и побудила их растерзать некоторых христиан, в том числе их епископа — предшественника Иринея. Врач–язычник Гален отметил две основные черты учения христиан, и одной из них была вера в телесное воскресение (а другой — строгость сексуальной жизни). Если исключить повествования о рождении Иисуса, мы потеряем две главы Евангелия от Матфея и две главы Евангелия от Луки. Но если устранить тему воскресения, мы утратим весь Новый Завет, да и большинство христианских авторов II века.

(3) Первые две особенности показывают, что воскресение заняло в христианстве совершенно иное место, нежели в породившем эту веру иудаизме. Следующая же особенность касается самого смысла воскресения. В иудаизме господствовали достаточно неясные представления о том, какое тело обретут воскресшие. Маккавейские мученики считали, что оно более или менее подобно нынешнему. Большинство иудейских текстов, посвященных этому вопросу, почти не развивают данную тему, за исключением редких указаний на «славу», быть может, в виде света. Вера же христиан в воскресение с самого начала включала идею, что это новое тело, хотя оно определенно остается телом — физическим объектом, обитающим во времени и пространстве, — будет преображенным телом, материал которого, воссозданный из старого материала, приобретет новые свойства. Другими словами, христиане с поразительной точностью восприняли смысл воскресения.

Конечно, яснее всего это выразил апостол Павел в главе 15 Первого послания к Коринфянам, так что на этот знаменитый отрывок оглядывались многие, если не все, авторы, писавшие позже (при том, что это место слишком часто понимают неверно). Он говорит о двух видах тела: о нынешнем и будущем. Чтобы описать их, он использует два ключевых прилагательных. К сожалению, многие переводчики передают его мысль абсолютно неверно, и их ошибка поддерживает убеждение, будто Павел понимал под новым телом «духовное» — то есть нематериальное — тело; если бы Иисус воскрес в таком смысле, он бы не оставил гробницу пустой. Филология и экзегетика позволяют в данном случае показать, что именно этого Павел никоим образом не имел в виду. Он не противопоставляет то, что мы назвали бы нынешним «физическим» и будущим «духовным» телом, но проводит границу между нынешним телом, которое оживляет обычная человеческая душа, и будущим телом, которое оживляет Дух Божий.[66]

И это новое тело неподвластно разложению. Нынешние плоть и кровь тленны, они обречены на разрушение и смерть. Вот почему Павел говорит, что «плоть и кровь Царствия Божия не наследуют». Новое тело свободно от тления. Вся эта глава — одно из самых подробных обсуждений одного предмета у Павла, а также живая кульминация всего Послания — говорит о новом творении. Бог Творец воссоздает творение, Он не отвергает его и не покидает, как того не хотели бы платоники разного рода, включая гностиков.

Но такая преображенная материя (в книге «Воскресение Сына Божьего» я назвал ее «трансфизической») не превращается в сияние. Тут опять же многие совершают ошибку, думая, что слово «слава» предполагает сияние видимого света, а не статус в Божьем мире. К тому же в одном из самых известных ветхозаветных текстов посвященных воскресению, в главе 12 Книги пророка Даниила, говорится, что воскресшие праведники сияют, подобно звездам. Удивительно, что Новый Завет никогда не упоминает об этом отрывке в связи с телом воскресения, разве что в одной притче.[67] Этот отрывок используется как метафора, изображающая свидетельство христиан в мире.[68] Таким образом, мы видим, что первые христиане представляли себе преображенное физическое тело, но его новые свойства не соответствуют тому, о чем говорит один из важнейших для данной темы текстов Библии.

(4) Четвертая поразительная особенность веры первых христиан в воскресение заключается в том, что само событие под названием «воскресение» разделено на две части. Об этом опять же наиболее ярче свидетельствует глава 15 Первого послания к Коринфянам, но эту веру разделяют все авторы первых двух веков. Любой иудей I века до момента воскресения Христа представлял себе воскресение только одним образом: как масштабное событие для всего народа Божьего или даже для всего человечества в тот неожиданный момент, когда Бог окончательно утвердит Свое царство и на земле, как на небесах. Никто не мог подумать, что отдельный человек может восстать из мертвых раньше всех остальных. Иногда говорят об «исключениях» (Енох и Илия), но их можно не принимать во внимание, потому что: (а) все знали, что эти люди не умирали, а потому нельзя говорить об их «воскресении» (новой жизни после смерти тела); (б) они обитали на небесах, а не в новом теле на земле.[69] Нам необходимо постоянно напоминать самим себе, что «воскреснуть» никогда не означало «пойти на небо», или «избежать смерти», или «обитать в славе и чести после смерти», но всегда — «снова вернуться к телесной жизни после телесной смерти». Вот почему, когда после преображения Иисус велит ученикам не упоминать о том, что они видели, до того момента, пока Сын Человеческий не будет воздвигнут из мертвых, ученики (как мы уже видели) недоумевают и размышляют о том, что бы такое «восстание из мертвых» могло означать: что это за событие, которое даст им право разглашать подробности жизни Иисуса? Чем оно отличается от того дня, когда Бог заново воссоздаст и обновит весь мир?

Существовали, разумеется, и другие течения в иудаизме, хронологически близкие к моменту возникновения христианства, которые также придерживались эсхатологии инаугурации (т.е. веры в то, что «конец» в каком–то смысле уже начался). Так, ессеи, что подтверждают Рукописи Мертвого моря, верили, что с ними тайно был заново заключен завет и их жизнь как бы опережает окончательную развязку истории. Но вне христианства мы нигде не найдем его главного обличия: веры в то, что такая инаугурация заключалась воскресении одного человека прежде великого окончательного восстановления всего и это событие предвещает и обеспечивает последнее воскресение народа Божьего в конце истории.

(5) На пятую особенность представлений христиан о воскресении на фоне представлений иудеев указал мне Доминик Кроссан. В марте 2005 года в Новом Орлеане проходили открытые дискуссии, где Кроссан назвал эту особенность «эсхатологией сотрудничества». Думаю, я понимаю ее примерно так же, как понимал он, и могу сформулировать ее следующим образом. Поскольку первые христиане верили, что «воскресение» началось с Иисуса и завершится великим окончательным воскресением в последний день, они верили также и в то, что Бог призвал их сотрудничать с Ним силою Духа, чтобы осуществлять начатое Иисусом и таким образом предвосхищать последнее воскресение в личной и общественной жизни, в своей миссии и в святости. Недостаточно сказать, что Бог просто объявил о приближении «конца»; Иисус, Мессия, сам был таким Концом, будущим Бога, ворвавшимся в настоящее, а потому те, кто принадлежат Иисусу и следуют за ним, исполненные силой его Духа, ответственны за преображение нынешней жизни, насколько это в их силах, в свете такого будущего.

(6) Шестое значимое изменение иудейских представлений касается совершенно иного использования «воскресения» в метафорическом смысле. В рамках иудаизма воскресение могло служить как метафорой, так и метонимией для возвращения из изгнания. Сам Иезекииль в главе 37 явно пользуется им как метафорой; со временем раввины стали понимать воскресение иначе, и это видно уже во Второй книге Маккавейской, Четвертой книге Ездры и в других текстах, а также в Евангелиях,[70] где это — метонимия, то есть одна часть великого эсхатологического будущего обозначает такое будущее в целом. И эта иудейская метафора указывает на конкретные вещи: на национальное, этническое и географическое восстановление Израиля. Таким образом, если «воскресение» используется в иудаизме метафорически, оно указывает на восстановление Израиля; но с первых же дней христианства (и это еще удивительнее в силу того, что христианство началось как иудейское мессианское движение) такое значение исчезает — разве что однажды мелькает в вопросе озадаченных учеников в начале Деяний («Господи, не в это ли время восстанавливаешь Ты Царство Израилю?»)[71]

Вместо этого появилось также важное новое метафорическое значение воскресения, которое уже ко временам Павла пустило глубокие корни: это воскресение как метафора крещения — смерти и восстания со Христом, — а также как метафора новой жизни в ревностном нравственном послушании, рожденной Святым Духом, к которой призван каждый верующий. Надо заметить, что нередко в одном и том же тексте, скажем в Послании к Римлянам, метафорическое использование «воскресения» соседствует с буквальным — с указанием на грядущее телесное воскресение; иными словами, никак нельзя сказать, что тут слово начинает все больше и больше обретать переносный смысл. Обратим внимание также на то, что этот метафорический смысл указывает на конкретные вещи — крещение и нравственность, — а не на абстрактные или «духовные», столь любезные сердцам появившихся позднее гностиков.

Такова шестая модификация иудейских представлений: слово «воскресение» продолжает в буквальном смысле обозначать будущее существование в теле, а в то же время теряет прежнее метафорическое значение как яркий образ обновления этнического Израиля и обретает новое — становится образом обновления жизни человечества в целом. Фактически у первых поколений христиан мы видим образы возвращения из изгнания, а также этнического и территориального восстановления Израиля, которые используются уже метафорически, чтобы указать как на нынешнее обновление человека, так и на его последующее телесное воскресение. И снова мы видим удивительную вещь: все эти значения имеют смысл только в рамках иудейского мышления, однако до появления христианства ни один иудей не пользовался ими таким образом. Следовательно, перед нами еще одна яркая модификация внутри иудаизма.

(7) Седьмая, и последняя, особенность состоит в том, что вера иудеев в воскресение переплелась с представлениями о Мессии. В рамках иудаизма никто не думал, что Мессии предстоит смерть, а потому, естественно, никто не мог вообразить себе воскресение Мессии из мертвых. Это — значимая модификация не только представлений о воскресении, но и представлений о мессианстве. Когда иудеи размышляли о мессианстве (и снова нужно сказать, что этому посвящены далеко не все тексты, но в христианстве данная тема сразу заняла центральное место), они думали, что Мессия одержит победу в битве Бога против нечестивых язычников, восстановит или очистит Храм и принесет в мир Божью справедливость. Оказалось, Иисус не выполнил ни одной из этих задач. Он перенес на себе последствия банальной несправедливости, царящей в мире; Он устроил странную и явно неэффективную акцию в Храме и был убит руками язычников, вместо того чтобы одержать над ними славную победу. Ни одному иудею того времени, знакомому с представлениями о мессианстве, не могло после распятия прийти в голову, что Иисус из Назарета — настоящий Помазанник от Господа. Но очень скоро, о чем свидетельствуют исповедания веры, вероятно, созданные еще до появления посланий Павла, христиане начали утверждать, что Иисус есть Мессия. И главным основанием для такого утверждения было его воскресение.

Тут нужно сделать одно важное отступление: практически невозможно объяснить веру первых христиан в то, что Иисус есть Мессия, без воскресения. Мы знаем о некоторых других движениях в иудаизме, мессианских или пророческих, зародившихся на одно–два столетия раньше или позже времени общественного служения Иисуса. Как правило, они кончались насильственной смертью лидера. После этого члены движения (если им удалось спасти свою жизнь) стояли перед выбором: отказаться от своих планов либо найти нового Мессию. Если бы христиане выбрали второе, у них был очевидный кандидат на пост Мессии — Иаков, брат Господень, знаменитый и ревностный учитель, один из высочайших авторитетов среди первых христиан Иерусалима. Но никому в голову не приходило думать об Иакове как о Мессии. Иосиф Флавий — хотя и не без высокомерия отзывается о нем, но, по–видимому, это отражает тогдашние разговоры — именует Иакова «братом так называемого Мессии».[72]

Это позволяет нам не принимать во внимание мнений многочисленных авторов, которые в последние годы утверждают, что воскресение Иисуса было выдумано задним числом. Многие говорили, что после смерти Учителя его ученики, дескать, были в такой глубокой скорби, что жадно ухватились за идею воскресения, позаимствовав ее из окружающей культуры, и начали убеждать себя, что Иисус восстал из мертвых, хотя они, конечно, знали, что это не так. Некоторые высказали мнение, что первые христиане верили в восхождение Иисуса на небеса либо пережили ощущение, что призваны распространять весть о Божьем царстве, и из–за этого начали говорить, что Иисус был воздвигнут из мертвых.

Но имеют ли эти рассуждения какую–либо основу? Чтобы в этом разобраться, проделаем мысленно эксперимент. В 70 году н.э. римляне покорили Иерусалим и взяли в плен человека, которого считали предводителем еврейских повстанцев, «царя иудейского» — Симона бар Гиору. Он вступил в Рим в конце триумфальной процессии, а после торжества Симона бичевали и затем казнили.[73]

Теперь давайте представим себе кучку еврейских мятежников три дня или три недели спустя. Один из них заявляет: «Знаете, я думаю, Симон действительно был Мессией — и остается Мессией!»

Прочие озадачены. Этого не может быть; римляне одолели его, они всегда побеждают. Если нам нужен Мессия, лучше поискать кого–то еще.

— Но послушайте, — отвечает первый, — я верю, что он восстал из мертвых.

— О чем ты говоришь? — удивляется его товарищ. — Он умер, и его похоронили.

— Нет, я не об этом, — говорит первый. — Я верю, что он восшел на небеса.

Его слушатели пожимают плечами. Все праведные мученики пребывают с Богом, каждый это знает; их души в руке Божьей, но это ни в коей мере не значит, что кто–либо из них уже был воздвигнут из мертвых. В конце времен всем нам предстоит воскреснуть, но ни с кем этого не может произойти ранее общего срока.

— Да нет же, — говорит первый, — вы не понимаете. У меня появилось сильное чувство, что меня окружает Божья любовь. Я ощущаю, что Бог меня простил — и простил всех нас. В моем сердце появилась особая теплота. Это еще не все: прошлой ночью я видел Симона, он был со мною».

Его слушатели уже начали сердиться. У всех бывают видения. Многим людям снятся недавно умершие друзья. Иногда эти образы очень яркие. Но это не значит, что те друзья восстали из мертвых. И разумеется, это не значит, что кто–то из них Мессия. И если ты чувствуешь теплоту в сердце, читай псалмы, но не надо говорить безумные вещи о Симоне.

Подобный разговор должен был бы произойти между учениками, если бы, как считают эти критики, кто–то из них призвал других верить в воскресение Иисуса. Но такая вещь не просто маловероятна, она невозможна. Если правы критики, между учениками должны были происходить подобные разговоры. Всего одна капля трезвого исторического воображения позволяет отбросить в сторону гигантские стопки томов, созданных представителями так называемого историко–критического метода.

Более того (если вернуться к седьмой особенности христианских представлений о воскресении), именно потому, что христиане верили в Иисуса как в Мессию, мы можем видеть, как у них быстро появляются представления о том, что Иисус есть Господь, а следовательно, кесарь таковым не является. Но это отдельная серьезная тема, о которой мы еще поговорим. Однако уже у Павла воскресение — как Иисуса, так и, в будущем, его народа — основа для присяги на верность иному царю, иному Господину.[74] Смерть — последнее оружие тирана; суть же воскресения, хотя многие понимают это неверно, состоит в победе над смертью. Воскресение не есть новое понимание смерти; им смерть побеждена, а вместе с нею и те, чья власть основана на смерти. Несмотря на пренебрежительные насмешки некоторых современных исследователей, именно тех, кто верил в воскресение, сжигали, привязав к столбам, и бросали львам. Воскресение никогда не помогало удобно устроиться и стать респектабельным; об этом вам могли бы многое рассказать фарисеи. Именно гностики, которые, говоря о «воскресении», имели в виду приватную духовную жизнь и дуалистическую космологию, то есть в каком–то смысле изменили смысл этого слова на прямо противоположный, могли не опасаться гонений. Какой император мог бы не спать ночью из–за беспокойства, что его подданные изучают Евангелие от Фомы? Вера в воскресение всегда была чревата неприятностями, которые часто становились реальностью.[75]

Итак, мы рассмотрели семь главных модификаций иудейских представлений о воскресении, причем христианство первых двух веков повсеместно придавало важное значение всем этим новым особенностям. На карте представлений Древнего мира вера первых христиан в воскресение, безусловно, помещается там же, где и иудаизм, но не там, где язычество, однако в рамках иудейского богословия монотеизма, избранничества и эсхатологии эта вера породила совершенно иной подход к истории, надежде и герменевтике. Историк должен найти этому какое–то объяснение. Почему первые христиане внесли в иудейские представления о воскресении семь важных изменений и почему эти изменения столь устойчивы и встречаются повсеместно? Если мы зададим историкам такой вопрос, они, разумеется, ответят: все это объясняется верой христиан в то, что произошло с Иисусом на третий день после Его смерти. Это подводит нас к следующей главе, где мы зададимся вопросом: что можно сказать об этих рассказах, посвященных чрезвычайно странным событиям угра Пасхи?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.