Беседа 5

Беседа 5

(2, 8) Глас Брата моего: се Той идет скача на горы и прескача на холмы: (9) подобен есть Брат мой серне, или младу еленю на горах Вефилских. Се Сей за стеною нашею, проглядаяй оконцами, приницаяй сквозе мрежы. (10) Отвещает Брат мой и глаголет мне: востани, прииди ближняя Моя, добрая Моя, голубице Моя, (11) яко се зима прейде, дождь отиде, отиде себе: (12) цвети явишася на земли, время обрезания приспе, глас горлицы слышан в земли нашей: (13) смоквь изнесе цвет свой, винограды зреюще даша воню. Востани, прииди ближняя Моя, добрая Моя, (14) голубица Моя в покрове каменне, близ предстения: яви ми зрак Твой, и услышан сотвори ми глас Твой: яко глас Твой сладок и образ Твои красен. (15) Имите нам лисы малыя, губящия винограды: и виногради наши созревают. (16) Брат мой мне, и аз Ему, пасый в кринах, (17) дондеже дхнет день, и двинутся сени. Обратися, уподобися ты, Брате мой, серне, или младу еленю на горах юдолей.

В нынешнем чтении предложенное нам из любомудрия Песни песней и приводит в пожелание обозреть превысшия блага, и в души наши влагает печаль, внушая некоторым образом отчаяние невозможностию уразуметь непостижимое. Ибо как не ощутить человеку печали, усматривая, что приведенная в чистоту душа, после того, как в стольких восхождениях возвышена любовию до приобщения блага, по видимому, как говорит Апостол, не постигла еще искомаго? Хотя, смотря на оныя восхождения, которыя совершены по сказанному в предшествовавших беседах, ублажил я ее за то восхождение, в которое познала она сладкую яблонь, отличив ее от безплодия лесных дерев, и сень яблони соделала вожделенною, и усладившись плодом, вошла в ложницу веселия (веселие же именует она вином, от котораго веселится сердце вкушающих), и вчиненная в любовь, утверждается в мирех, обложенная яблоками, и приняв в сердце стрелу любви, снова в руках стрельца сама делается стрелою, руками сильнаго направляемою в цель истины. Видя сие и подобное сему, разсуждал я, что возвысившаяся на столько степеней душа достигла самого верха блаженства. Но, сколько видно, совершенное доселе есть еще только предначатие восхождения, потому что душа все оные восходы именует не каким–либо обозрением или ясным постижением истины, но гласом желаннаго, котораго свойства отличаются по слуху, а не по разумению и познаются и увеселяють. Посему, если душа, столько возвысившаяся, сколько, как знаем, возвысился Павел, восхищенный до третиих небес, не оказывается еще в точности достигшею предлежащаго ей; что, по всей вероятности, будет с нами, или что заключить нам о себе, которые не приблизились даже и к преддвериям таинниц, предстоящих нашему обозрению? А неудобозримость искомаго можно видеть из сказаннаго душею.

Глас Брата моего, — говорить она; не вид, не лице, не очертание, указывающее на естество искомаго, но глас, доставляющий только догадку, а не твердое свидетельство о том, Кто Таков издающий глас. Ибо что изрекаемое походит больше на уподобление, а не на какую–либо несомненную удостоверенность в постижении, явствует сие из того, что слово не ограничивается одним каким–либо смысломь и не один образ имееть в виду; напротив того, из сказуемаго явно, что душа в сих видениях увлекается многим, думая видеть и нечто иное, и не останавливаясь постоянно на одних и тех же чертах постигнутаго. Сказано: се Той идет, не стоя на месте, не дожидаясь, чтобы во время остановки познал Его устремляющий на Него взор, но похищая себя из вида прежде, нежели душа пришла в совершенное познание. Ибо продолжает она: идет скача на горы и прескача на холмы (Песн. 2, 8). И хотя признается теперь серною, но опять уподобляется и молодому оленю. Душа говорит: подобен есть Брат мой серне, или младу еленю на горах Вефильских (Песн. 2, 9). Так всегда постигаемое имееть то одне, то другия черты.

Сие–то по первоначальному понятию приводит меня в печаль, ввергая в отчаяние достигнуть точнаго уразумения Превысшаго. Впрочем, возложив надежду на Бога, дающаго глагол благовествующим силою многою (Псал. 67, 12), должно попытаться и сие обозрение последовательно и в некоторой связи приноровить к тому, что выразумели мы прежде. Глас Брата моего, — говорить душа, — и тотчас присовокупляет: се Той идет. Что–же подразумеваем в этом? То, что, может быть, сказанное предуказует открытое нам Евангелием домостроительство Бога Слова, как предвозвещенное Пророками, так вполне открытое Богоявлением Сына во плоти. Ибо Божественный глас свидетельствует делами, и с словом обетования согласуется исполнение, как говорит Пророк: якоже слышахом, тако и видехом (Псал. 47, 9). Душа говорит: глас Брата моего (то есть, что мы слышали): се Той идет (это прияли мы очами), многочастне и многообразне древле Бог глаголавый отцем во пророцех (вот и слышание гласа), в последок дний глагола нам в Сыне (Евр. 1, 1–2), Это и есть сказанное невестою: се Той идет, скача на горы и прескача на холмы, как сродно и сообразно серне в особенном некоем отношении, и опять, по другому понятию, уподобляясь младу еленю. Серна означает остроту зрения у Назирающаго всяческая. Ибо сказывают, что животное сие, чрезвычайно зоркое, по этой силе имеет свое имя: но быть зорким то же, что и быть видящим. Итак, Кто над всем назирает, у Кого все в виду, Тот потому, что все видит, именуется Богом всяческих. Посему, так как во плоти явился Бог, явившийся миру для низложения сопротивных сил, то уподобляется Он серне, как Призревший с небес на землю, и молодому оленю, как Перескакивающий чрез горы и холмы, то есть, Попирающий и Сокрушающий лукавыя высоты демонской злобы. Ибо Писание горами называет то, что приведено в смятение крепостию Его, как говорит Давид, преложено в сердца морская (Псал. 45, 3), и погружено в сродном сему месте бездны. Об этих горах Господь сказал ученикам: аще имате веру, яко зерно горушно, рцыте горе сей (указывая при сем слове на онаго лукаваго на новые месяцы мучащаго беса): двигнися и верзися в море (Матф. 17, 15. 20). Итак, поелику естеству молодых оленей свойственно истреблять ядовитых пресмыкающихся, дыханием и качеством плоти своей обращать в бегство этот род змей, то посему Назирающий всяческая уподобляется серне и еленю младу, как попирающий и истребляющий сопротивную силу, которая в переносном значении названа горами и холмами.

Посему Женихов был тот глас, которым глаголал Бог во пророцех, и по гласе пришло Слово, скача на сопротивныя горы и прескача на холмы, равно покоряя под ноги Свои всякую отступническую силу и низшую, и высшую. Ибо различие холмов от гор то и дает разуметь, что и властвующий над сопротивными низлагается подобно своему подчиненному, попираемый с силою и властию. Ибо одинаково покоряются лев и дракон, — эти высшие, и также змий и скорпион, почитаемые низшими. Скажу для примера: в толпах, следовавших за Господом, были горы — бесы, или в синагогах, или в стране Герасинов, или в других многих местах, высившие и возносившие главу над естеством человеческим. Из них были и холмы, и горы, и высшие, и низшие. Но младый елень, истребитель змиев, и учеников претворяющий в естество еленей, когда говорит: се даю вам власть наступати на змию и на скорпию (Лук. 10, 19), на всех равно налагает стопу, тех обращая в бегство, а с сих прескача на других и тем доказывая, что величие высоких по добродетели не затемняется высотами порока. Ибо горы Вефильския, как видно из толкования имени, указывают на жизнь высокую и небесную; потому что речение: Вефиль, как утверждают знатоки еврейскаго языка, значить: дом Божий, почему сказано: на горах Вефильских.

Их–то увидело соделавшееся чистым и зоркое око души, скачущее вместе с Божественными оными скаканиями по высотам сопротивных; и о том, что будет в последствии времени, ведет речь, как уже о настоящем, по достоверности и несомненности чаемой благодати взирая на надежду, как на дело. Ибо говорит, что Той, Кто с благодвижною скоростию скачет на горы и перескакивает с холмов на холмы, показывает Себя неподвижным, остановясь позади стены и беседуя сквозе мрежи оконцев. Буквально же читается так: се Сей стоит за стеною нашею, проглядаяй оконцами, приницаяй сквозе мрежи (Песн. 2, 9). Посему описываемое в слове, если понимать чувственно, таково: Возлюбивший с невестою, пребывающею внутри дома, беседует в окна, между тем как разделяет обоих находящаяся среди них стена, но словесное общение происходит безпрепятственно, глава проглядывает в окно, и глаз приникает внутрь сквозь оконныя сетки. Высший же взгляд держится того смысла, какой найден по предыдущему изследованию. Ибо слово постепенно и последовательно приближает естество человеческое к Богу, сперва озаряя его чрез Пророков и предписания закона. Так понимаем, что Пророки суть оконца, вводящия свет, ткань же законных предписаний — мрежи, а сквозь то и другое проникает внутрь луч истиннаго света. Но после сего происходит совершенное озарение светом, когда седящим во тме и сени является Свет (Матф. 4, 16) истинный, по растворении с естеством нашим. Посему сперва лучи пророческих и законных понятий, возсиявающие душе сквозь разумеваемыя нами оконца и мрежи, возбуждают пожелание увидеть солнце на открытом небе. И таким образом пожеланное исполняется потом на самом деле.

Послушаем же, что глаголеть Церкви Тот, Кто не вошел еще внутрь, но стоит и вещает ей в проводники света. Ибо говорить она: отвещает Брат мой и глаголет мне, востани, прииди ближняя Моя, добрая Моя, голубице Моя, яко се зима прейде, дожд отиде, отиде себе, цвети явишася на земли, время обрезания приспе, глас горлицы слышан в земли нашей, смоквь изнесе цвет [19] свой, винограды зреюще даша воню. (Песн. 2, 10–13). Как прекрасно описывает приятность весны Творец ея, Которому говорит Давид: жатву и весну Ты создал еси (Псал. 73, 17)! Полагает конец зимней унылости, сказывая, что прошла и зимняя угрюмость и неприятность дождей. Указывает на луга, наполненные и украшающиеся цветами. О цветах же говорит, что они в полной красе, и пригодны к обрезанию, так что, без сомнения, собиратели цветов сорвут их на плетение венков или на приуготовление мира. К приятности времени присоединяет слово и то, что рощи оглашаются пением птиц, раздается в слух приятный голос горлиц. Упоминает также о смокве и о винограде, о будущем от них наслаждении, которому полагается начало видимым, а именно в смокве произращением зародышей, а на виноградной лозе появлением цвета; почему обоняние услаждает она благовонием. Так слово роскошно описывает весеннее время года, отметая все угрюмое и останавливаясь на приятных изображениях. Но нет, думаю, надобности удерживать мысль на описании сих приятностей; а напротив того, ими надлежит путеводиться к означаемым сими описаниями таинствам, чтобы открылось нам богатство мыслей, сокровенное в речениях. Посему, что же значить то, о чем говорим мы?

Человеческий род оцепенел некогда от мраза идолослужения, когда удободвижное человеческое естество преложилось в неподвижное естество чтилищь. Ибо сказано: подобни им да будут творящии я и вси надеющиися на ня (Псал. 134, 18). Сему и следовало произойти. Ибо как возводящие взор к истинному Божеству приемлют в себя черты, свойственныя естеству Божественному; так внимающий суете идолов претворяется в тоже, что у него пред глазами, из человека делаясь камнем. Итак, поелику, окаменев оть служения идолам, неподвижно было к лучшему естество, оцепеневшее от мраза идолопоклонства; то по сему самому в лютую зиму сию возсиявает солнце правды и производит весну; когда полуденный ветр разрешает таковое оцепенение, и вместе с возсиянием солнечных лучей согревает все освещаемое ими, чтобы и окаменевший от мраза человек, как скоро разгорячится духом, и согреть будет лучем Слова, снова соделался водою, текущею в жизнь вечную. Ибо сказано: дхнет дух Его, и потекут воды (Псал. 147, 7), по обращении камня во езера водная и несекомаго во источники водныя (Псал. 113, 8); о чем открытее взывал иудеям Креститель, говоря, что камни сии будуть воздвигнуты, и соделаются чадами Патриарху, уподобляясь ему добродетелию (Матф. 3, 9).

Итак, вот что слышить от Слова Церковь, в пророческия оконца и сквозь законныя мрежи приемля луч истины, когда стояла еще преобразовательная стена учения, разумею закон, дающий сень грядущих благ, но не указующий самаго образа вещей (Евр. 10, 1). Позади сей–то стены стояла истина, тесно связанная с прообразом, сперва чрез Пророков озарявшая Церковь Словом, а потом явлением Евангелия разсеявшая всякое подобное тени представление прообраза, при чем средостение разорено, внутренний же воздух в доме соединился с эфирным светом, так что нет более потребности в освещении чрез оконца, когда сам истинный свет евангельскими лучами просвещает все внутреннее. Посему–то Слово, воставляющее низверженныя (Псал. 144, 15), в проводники света взывает Церкви, говоря: востань от падения, поползнувшаяся в срамоту греха, потерпевшая запинание от змия, падшая на землю, и пребывающая в падении преслушания, востань. Даже недостаточно тебе быть востановленною только от падения, — продолжает слово, — но и прииди, преспеянием в добре совершая течение добродетели. Сие дознали мы и на разслабленном. Слово не воставляет только сие бремя одра, но и повелевает ему ходить; при чем, кажется мне, перехождением с места на место Писание означает поступление к лучшему и возрастание в оном.

Посему Жених говорит: востани, и прииди. Какая сила в повелении! Глас Божий подлинно есть глас силы, как говорит псалмопение: се даст глас свой, глас силы (Псал. 67, 34); и: Той рече, и быша, Той повеле, и создашася (Псал. 32, 9). Вот и теперь сказал лежащей: востани, и еще: прииди и повеление немедленно исполняется на деле. Ибо невеста вместе и приемлет в себя силу Слова, и востает на ноги, и предстоит и делается ближнею свету, как засвидетельствовано Самим Словом, давшим сие приказание; ибо так говорит: востани, прииди ближняя Моя, добрая Моя, голубице Моя (Песн. 2, 10). Что за порядок в слове! Как одно соединено тесно с другим! Как связно, как бы в цепи какой, сохраняется последовательность понятий! Слышит невеста повеление, укрепляется в силах от этого слова и востает, проходит, приближается, делается доброю, именуется голубицей. Ибо возможно ли прекрасный образ увидеть в зеркале, в котором не бывало изображения какого–либо прекраснаго лица? Посему и зеркало естества человеческаго не прежде стало прекрасно, но уже после того, как приблизилось к прекрасному, отразило в себе образ Божественной красоты. Как имело оно в себе вид змия, пока лежало на земле, и на него взирало; так, подобно сему, поелику востало, лицем к лицу стоит с добром, а порок оставило позади себя; то, на что взирает, образ того и приемлет на себя. Взирает же на первообразную красоту, а красота — голубица. Приблизившись чрез это к свету, делается светом, во свете же отражается прекрасный образ голубицы, разумею ту голубицу, образ которой известил о присутствии Святаго Духа.

Так Слово, подав глас невесте, и как ближнюю, наименовав ее доброю, а за доброту назвав голубицею, продолжает и последующую речь, сказав, что не владычествует более унылость душевной зимы, потому что мраз не противостоит лучу. Се, — говорит Слово, — зима прейде, дожд отиде, отиде себе (Песн. 2, 11). Многоименным делаеть зло, придавая ему наименования по различиям действий. Одно и то же и зима, и дождь, и капли, но в отдельности каждым из сих именований означается одно какое–либо в особенности искушение. Зимою, что зеленело, вянет, краса дерев, естественно украшающихся листьями, опадает с ветвей и смешивается с землею, умолкает сладкопение голосистых птиц, предается бегству соловей, немеет ласточка, чуждается гнезда горлица, все уподобляется унылости смерти, мертвеет отпрыск, умирает зелень, и как кости, с которых снята плоть, так ветви, обнаженныя от листьев, делаются неприятным зрелищем вместо того благообразия, какое ветвям доставляли зеленые отпрыски. Что же скажет иный о бедствиях на море, бывающих зимою? Как оно, вращаясь и воздымаясь из глубин, уподобляется буграм и горам, прямо вверх подымая водяную вершину? Как подобно неприятелю устремляется на сушу, несется из берегов, непрерывными ударами волн, как приражениями военных орудий, потрясая землю? Но все сии и подобныя сим зимния невзгоды представляй себе в иносказательном значении. Что значит отцветающее и увядающее зимою? Что — падающее с вершин и разрешающееся в землю? Что — умолкающий голос певчих птиц? Что — ревущее водами море? Что идущий при этом дождь? Что — дождевыя капли? Как дождь отходит себе? Ибо всем этим загадочное изображение таковой зимы означает нечто одушевленное и произвольное.

Хотя слово наше и не станет объяснять сего по порядку, но слушающему, может быть, явен смысл, заключающийся в каждом изречении. Так, например, естество человеческое цвело первоначально, пока было в раю, напаяемое водою онаго источника, и зеленело, когда вместо листьев украшал его стебль безсмертия. Но поелику зима преслушания изсушила корень; то цвет опал, и разложился в землю, человек утратил лепоту безсмертия, по охлаждении любви к Богу от умножившихся беззаконий изсохла зелень добродетелей; а отсего сопротивными духами воздвигнуто в нас множество различных страстей, от которых постигают душу гибельныя крушения. Но вот пришел Сотворивший весну душ наших, Который запретил лукавому духу, воздвигшему некогда море, а ветрам и морю сказал: молчи, престани (Марк. 4, 3. 9); и все пришло в тишину и благоведрие, все снова начинает разцветать, и наше естество украшается свойственными ему цветами. Цветы же жизни нашей суть добродетели, которыя ныне цветут, плод же свой приносят во время свое. Потому говорит Слово: зима прейде, дождь отиде, отиде себе: цвети явишася на земли, время обрезания приспе (Песн. 2, 11–12). Видишь, — говорит, — луг, цветущий добродетелями? Видишь целомудрие — этот белый и благовонный крин? Видишь стыдливость — эту розу? Видишь эту фиалку — Христово благоухание? Почему же не соплетаешь из них венца? Теперь время, в которое собравшему надлежит украситься плетением таковых венцев, время обрезания приспе. О сем свидетельствует тебе глас горлицы, то есть, глас вопиющаго в пустыни (Марк. 1, 3); ибо горлица эта — Иоанн, этот предтеча светлой весны, указующий людям прекрасные цветы добродетели и предлагающий их намеревающимся стать собирателями цветов; потому что указывал на Цвет от кореня Иессеева, на Агнца Божия, вземлющаго грех мира, и внушал покаяние в худых делах и добродетельное житие.

Ибо продолжаеть Слово: глас горлицы слышан в земли нашей (Песн. 2, 12), землею, может быть, именует осуждаемых за порочную жизнь, какими Евангелие представляет мытарей и блудниц. Ими услышано было Иоанново слово, когда прочие не принимали проповеди. А сказанное о смокве, что изнесе цвет свой (Песн. 2, 13), будем разуметь так: смоква от действия на нее теплоты весьма сильно втягивает в себя влагу из глубины, и как скоро в сердцевине ея скопляется много сырости, при переваривании соков, происходящем в растении, естество по необходимости извергает из ветвей, что в соках было негоднаго и земленистаго; и делает это многократно, чтобы подлинный и питательный плод дать от себя в надлежащее время чистым от неполезнаго качества. Сие же вместо сладкаго и совершеннаго плода, в виде плода также производимое смоквою, называется цветом (???????), который хотя и сам может со временем стать снедным для желающих, однако–же — не плод, а служит только предначатием плода. Посему, кто увидит это, тот, конечно, собирает уже почти плоды; потому что цвет, о котором сказано, что изнесе его смоковница, служит знаком годных в снедь смокв.

Поелику Слово описывает невесте духовную весну; а время сие сопредельно с двумя временами года, временем зимней унылости и временем вкушения плодов летом; то, хотя ясно возвещает Оно, что худыя времена миновались, однакоже не совершенно еще показываеть плоды добродетели, но сберегаеть их к надлежащему времени, когда настанет жатва. А что означается жатвою, конечно, знаешь из Господняго слова, в котором сказано, что жатва кончина века ест (Матф. 13, 39). Теперь же указуеть Слово на цветущия при добродетелях надежды, которых плод, как говорит Пророк, появится во время свое (Псал. 1, 3). Итак, поелику естество человеческое, подобно упоминаемой здесь смоковнице, в продолжение умопредставляемой нами зимы, собрало в себя много дурной влаги, то Соделывающий для нас душевную весну, и надлежащим возделыванием Возращающий человечество, сперва вместо побегов прекрасно извергает из естества все, что в нем есть земленистаго и неполезнаго, очищая исповедию от излишеств, и потом уже, правилами более образованной жизни налагая на него некия черты чаемаго блаженства, как бы цветом каким, провозвещает будущую сладость смокв. Сие–то и означается сказанным, что смоква изнесе цвет свой.

Так разумей и зреющий виноград, из котораго вино, веселящее сердце, наполнит некогда чашу премудрости, и с высоким проповеданием (Прит. 9, 3) предложено будеть сопиршественникам, с правом почерпнуть в нем доброе и трезвенное упоение, разумею то упоение, в котором человек от вещественнаго восторгается к Божественному. Теперь виноград украшается цветом, и издается им некое благоухающее, приятное и сладостное испарение, срастворенное с обемлющим Духом; без сомнения же, наученный Павлом, знаешь этого Духа, Который соделывает благоухание сие в спасаемых (2 Кор. 2, 15).

Сии признаки прекрасной весны душ наперед указует Слово невесте и понуждаеть поспешнее насладиться предлагаемым, возбуждая ее своими речами и говоря: востани, прiиди ближняя Моя, добрая Моя, голубице Моя (Песн. 2, 13). Сколько догматов в речениях сих кратко указует нам Слово! Ибо богодухновенному учению несвойственно из какого–либо пустаго суесловия останавливаться на одних и тех же речениях. Напротив того, повторением сим показывается некая великая и боголепная мысль, именно же сказуется нечто подобное следующему. Блаженное, вечное и всякий ум превышающее Естество, все естества Собою обемля, никаким не обемлется пределом. Ибо в разсуждении Его не представляется ничего, ни времени, ни места, ни цвета, ни очертания, ни вида, ни обема, ни количества, ни протяжения, ни инаго чего описующаго, именования, или вещи, или понятия; напротив того, всякое добро, о Нем умопредставляемое, простирается в безпредельность и некончаемость. Где не имеет места зло, там нет никакого предела добру. В нас, при изменчивости естества, поелику в произволении нашем есть равная возможность склоняться к тому и другому из противоположнаго, и доброе, и злое попеременно уступают место друг другу, и пределом добраго делается появляющийся порок; и все предначинания душ наших, одно другому противоположныя и противящияся, друг другу уступают место, и друг другом определяются. Но Естество простое, чистое, однообразное, непреложное, неизменяемое, всегда одно и то же, никогда из Себя не выходящее, потому что не допускает до Себя возможности быть в общении с злом, пребывает безпредельным в добре, не видя даже пред Собою и предела, потому что не имеет в виду ничего противоположнаго. Посему, когда человеческую душу привлекает к общению с Собою, тогда по преимуществу в лучшем в равной тому всегда мере ставит ее выше, нежели сколько она причастна; потому что душа по причастии превосходнейшаго становится непрестанно выше себя самой, и, возрастая, не останавливается в возрастании; добро, котораго она причастна, однако пребывает наравне с нею, и душа, всегда более и более причащающаяся наравне с тем находит оное непрестанно в преизбытке.

Итак, обратим взор на невесту, по восхождениям добродетели, как бы по ступеням лестницы, руководимую Словом на высоту. Сперва Слово оконцами Пророков и сквозе мрежи заповедей закона вводит светлый луч, приглашает ее приблизиться к свету и стать прекрасною при свете, приняв на себя вид голубицы. Потом, когда, сколько могла вместить, приимет на себя красот, опять Слово, как еще вовсе непричастную красот, привлекает к приобщению красоты превысшей, чтобы, по мере преспеяния, при представляющейся непрестанно новой красоте, возрастало в ней вместе пожелание, и представлялось ей, что она, по преизбытку открываемых всегда в высоте благ, едва только приступает к восхождению. Посему–то Слово воставшей уже невесте повторяет: востани, и идущей: прииди. Ибо и для того, кто действительно востал, никогда не прекратится нужда воставать непрестанно, и для поспешающаго ко Господу не истощится путь к продолжению Божественнаго течения. Всегда надлежит воставать, и приближающимся даже к цели в течении своем никогда не успокаиваться. Сколько раз повторяет Жених: востани и прииди, столько же раз дает силу на восхождение к большему совершенству. Так разумей и что далее предложено в слове. Повелевающий из прекрасной делаться прекрасною предлагает прямо апостольское слово, предписывая в той же образ преображаться от славы в славу (2 Кор. 3, 18), так что — слава для нас, если и непрестанно приемлемое и всегда обретаемое, хотя бы оно было чем–то наиболее всего великим и возвышенным, признается нами меньшим чаемаго в последствии, Посему и той, которая по прежним преспеяниям была голубицею, тем не менее снова повелевается по преобразовании в лучшее стать тою же голубицею. И если исполнится это последующее слово и то, что выше сего, покажет опять сим же наименованием.

Ибо говорит: прииди в себя, голубице Моя, в покрове каменне; близь предстения (Песн. 2, 14). Посему какое восхождение к совершенству означается сказанным теперь? То, чтобы не иметь более в виду старания о привлекающем, но путеводителем к лучшему избрать собственное вожделение. Ибо сказано: прииди в себя; не оть скорби, не по нужде, но собственными своими разсуждениями, без понудительной необходимости, усилив в себе ревность о прекрасном, потому что добродетель не знает над собою властелина, произвольна, свободна от всякой необходимости. Таков был Давид, который молится, чтобы о вольных только делах его благоволил Бог (Псал. 118, 108), и дает обещание принести жертву волею (Псал. 53, 8). Таков каждый из святых, посвящающий себя Богу и приводимый к тому не нуждою. Посему и ты покажи совершенную готовность восприять в себя вожделение восхождения к лучшему. А соделавшись таковою, — говорит Слово невесте, — придешь в покров каменный, близь предстения. Сказанное Словом (ибо загадочную сию речь надлежит переложить в более ясную) имеет такой смысл: один покров душе человеческой — высокое Евангелие; кто под сим покровом, тот после того, как истина раскрыла сокровенныя гадания заповедей, не имеет уже нужды в учении прикровенном понятиями иносказательными и загадочными. А что камнем называется евангельская благодать, не будеть сего оспоривать никто, сколько–нибудь приобщившийся вере. Ибо из многих мест Писания можно дознать, что камень есть Евангелие. Посему смысл сказаннаго таков: если ты, душа, упражнялась в законе, если сквозь пророческия оконца увидела разумением лучи света, то не оставайся дольше под тению стены закона, потому что стена производить сень грядущих благ, а не самый образ вещей: напротив того, перейди по близости от стены на камень, потому что камень в связи с предстением; так как евангельской вере предстением служит закон, и во взаимной между собою связи учения, одно другому по силе своей близкия. К заповеди: не прелюбодействуй, что ближе другой заповеди: не пожелай, и к этой: будь чист от убийства, также другой: не скверни сердца своего гневом? Итак, поелику покров каменный в связи с предстением, то не далек для тебя переход со стены на камень. Обрезание на стене, обрезание и на камне; овца и здесь и там; там кровь, и здесь кровь; там Пасха, и здесь Пасха; и все почти тоже, одним и тем же между собою связано, кроме одного, что камень духовен, а стена перстна, и с стеною вместе образуется телесное и земное, а евангельский камень не имеет в себе плотскаго брения понятий. Но и обрезание приемлет человек, и пребывает всецело здравым, не терпя никакой утраты от урезания в составе естества. Хранит он и субботу тем, что не делает зла, и не допускает праздности в добре, научившись, что делать добро позволительно и в субботу. Вкушение пищи признает безразличным, и не касается нечистаго; ибо научен Камнем, что не сквернит ничто входящее устами (Матф. 15, 11). Напротив того, отвергая во всем телесныя наблюдения закона, смысл речений прелагает на духовное и разумное значение, согласно с Павлом, который сказал: закон духовен есть (Рим. 7, 14). Ибо кто так приемлет закон, тот становится под покровом евангельскаго Камня, тесно соединенным с телесным предстением.

Вот что взывало Слово невесте в оконца, и прекрасно ответствует на это голубица сия, озаренная лучем мыслей, и уразумевшая Камень, который есть Христос (1 Кор. 10, 4). Ибо говорить: яви ми зрак Твой, и услышан сотвори ми глас Твой: яко глас Твой сладок, и образ Твой красен (Песн. 2, 14). Сказанное же ею имеет такой смысл: не беседуй больше со мною пророческими и законными гаданиями, но в такой мере, сколько могу видеть, покажи мне Себя явно, чтобы стать мне внутри евангельскаго Камня, оставив предстение закона. И сколько вместит мой слух, столько в уши мои дозволь войдти гласу Твоему; ибо если глас этот и в оконца так сладок, то кольми паче будет любезен при явлении Твоем лицем к лицу. Так говорит невеста, уразумев тайну евангельскаго Камня, на сколько руководило ее к тому многочастно и многообразно в оконцах бывшее Слово, и приходить в вожделение Богоявления во плоти, чтобы Слово стало плотию, Бог явился во плоти, и слуху нашему стал слышен Божественный глас, обещающий достойным вечное блаженство. Но как сходны с сим прошением невесты слова Симеона, который говорит: ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему, с миром: яко видесте очи мои спасение Твое (Лук. 2, 29–30)! Ибо он увидел, как желала видеть невеста. Сладкий же глас Женихов познают приявшие благодать Евангелия, изрекшие: глаголы живота вечнаго имаши (Иоан. 6, 68).

Посему чистый Жених приемлет прошение невесты, как справедливое, и намереваясь показать Себя ей явно, сперва понуждает ловцев изловить лисиц, чтобы винограду не было от них больше препятствия к созреванию, говоря: имите нам лисы, которыя, хотя малы, но губят винограды: винограды же зацветут, если ничто не будет им больше причинять вреда. Имите нам лисы малыя, губящия винограды: и виногради наши созревают (Песн. 2, 15). Можно ли следовать за высотою сих мыслей по их достоинству? Какое чудо Божественнаго величия заключаеть в себе это слово! Какой преизбыток Божия могущества выражается значением сказаннаго! Тот, о ком говорится так многое, этот человекоубийа (Иоан. 8, 44), во злобе сильный (Псал. 51, 1), у кого язык изощрен, яко бритва (Псал. 51, 2) со угльми пустынными (Псал. 119, 4), кто ловит, яко лев во ограде своей (Псал. 9, 30), этот змий великий (Иез. 29, 3), отступник (Иов. 26, 13), ад, разширяющий уста свои (Авв. 2, 5), миродержитель темной власти (Ефес. 6, 12), имущий державу смерти (Евр. 2, 14), и как от лица его сказует пророчество тот, кто отемлет пределы языков, которые поставил; как очевидно, Вышний по числу Ангел Своих (Втор. 32, 8), кто обемлеть вселенную, яко гнездо, и берет яко оставленая яица (Псал. 10, 13), кто говорит, что выше облак поставит престол свой и будет подобен Вышнему (Ис. 14, 14), и о ком столько страшнаго и ужаснаго сообщает Слово в книге Иова, что ребра его медяны, хребет его железо слияно (Иов. 40, 13), и внутренности якоже смирит–камен (Iов. 41, 6), и все подобное, чем только Писание изображает страшное это естество, — сей–то столько могущественный вождь столь многих демонских полчищ, какое имя получает от истиннаго и единственнаго Могущества? И его малою лисою, а с ним и всех окружающих его, все подвластное ему воинство, с равным уничижением именует лисами же Посылающий на уловление их ловцев, которыми могут быть ангельския силы, торжественно предшествующия Владыке при явлении Его на земле, вводящия в мир Царя славы и указующия незнающим, кто есть сей Царь славы, крепкий и сильный в брани (Псал. 23, 8); а также можеть иный сказать, что это служебнии дуси, в служение посылаемiи за хотящих наследовати спасение (Евр. 1, 14); и еще иный в праве утверждать, что ловцы сии суть посланные для изловления сих зверей Апостолы, которым сказал Господь: сотворю вы ловцы человеком (Матф. 7, 4). Ибо не успели бы в ловитве человеков мрежею слова уловляющие души спасаемых, если бы сих зверей, этих малых лисиць, не изгнали прежде из нор, то есть из сердец, в которых они гнездились, и тем не очистили места Сыну Божию, где приклонить Ему главу, когда лисий род не будет больше гнездиться в сердцах.

По крайней мере, кого ни предполагает Слово ловцами, из даннаго им повеления познаем великое и неизреченное Божие могущество. Не сказало Слово: изловите вепря от дубравы, озобавшаго виноград Божий, или уединенного дивия (Псал. 79, 14), или рыкающаго льва, или кита великаго, или подводнаго змия. Ибо такими приказаниями Слово показало бы ловцам некоторую силу противоборствующих. Напротив того, как говорит оно, все земныя владычества, с которыми борьба у человеков, начала, и власти, и миродержители тмы, и духи злобы суть малыя лисы, коварныя и бедныя в сравнении с нашею силою. Если их одолеете, то восприимете благодать свою. Виноград наш — естество человеческое, и плодоношение гроздов начинается цветами добродетельнаго жития. Итак, имите нам лисы малыя, губящия винограды: и виногради наши созревают. Услышала Божие повеление виноградная лоза — жена, о которой говорит Давид: жена твоя, яко лоза плодовита (Псал. 127, 3). И увидела она, что силою Повелевшаго освобождена от губительства сих зверей, и немедленно предала себя Делателю, разорившему средостение ограды; потому что к единению с желанным не имеет уже препятствия в стене закона.

Но говорит: аз Брату моему, и Брат мой мне, пасый в кринах, дондеже дхнет день, и двигнутся сени (Песн. 2, 16–17), то есть, говорить невеста: лицем к лицу увидела я Присносущнаго, тем, что Он есть, но ради меня от сестры моей, синагоги, возсиявшаго в человеческом образе, и в Нем успокоиваюсь, делаюсь Его обителию. Ибо Он есть Пастырь добрый, который не сено дает в пищу пасомым, но чистыми кринами питает овец, не сеном уже питая сено; потому что сено есть пища, свойственная естеству безсловесному, а человек, как существо словесное, питается истинным словом; а если насытится сеном, то сам сделается сеном. Сказано: всяка плоть сено (Ис. 40, 6), пока она плоть. Но если кто соделается духом, родившись от Духа, то уже не травяною будет кормиться пищею, но пищею его будет Дух, о чем и дают разуметь чистота и благоухание крина. Посему и сам питающийся будет чистым и благоуханным крином, изменясь по свойству пищи. Вот тот день, который разливается, или дышет, лучами, как наименовало Божественное слово, разлияние лучей, производимое Духом, назвав дыханием, от чего приходять в движение тени этой жизни, в которыя со тщанием всматриваются не озарившие еще душевнаго ока светом истины, но на тень и суетное взирающие, как на нечто состоятельное, действительно же сущее упускающие из вида, как не существующее. Напротив того, питающиеся кринами, то есть, утучняющие душу чистою и благоуханною пищею, удалив от себя всякое обманчивое и призрачное представление вожделеваемаго в этой жизни, увидят истинную основу сущности вещей, став сынами света и сынами дня.

Видит сие невеста и побуждает Слово привести скорее в исполнение надежду приобщиться благ, говоря: обратися, Брате, уподобися серне, или младу еленю на горах юдолей (Песн. 2, 17). Как серна, смотри и Ты, Который видишь помышления человеческия, читаешь помыслы сердец. Уничтожь порождение злобы, как младый елень, истребляя породу змей. Усматриваешь ли юдоли гор человеческой жизни, востания которых подобны не вершинам, но дебрям? Посему–то Слово со всею скоростию поспешает на юдоли гор, потому что все высящееся против истины есть бездна, а не гора, юдоль, а не возвышенность. Почему, если ступишь на них, — говорит невеста, — то всякая таковая дебрь наполнится, и всякая таковая гора смирится (Ис. 40, 4). Так говорит душа, которую пасет Слово, не среди каких–либо терний, или былий, но в благоухании кринов чистаго жития, которыми да насытимся и мы, пасомые словом о Христе Иисусе, Господе нашем! Ему подобает слава и держава во веки веков! Аминь.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.