22 января 2001 г. [56]

22 января 2001 г.[56]

Когда мы говорим о ком?то: «великий человек», что мы имеем в виду? Объяснить это трудно, критериев точных здесь нет, но это все же как?то чувствуется. Я думаю, что великий человек — для меня по крайней мере — это масштаб личности и величие духа. И это определяет судьбу. Масштабу личности соответствует масштаб сделанного и качество мысли.

Я знал троих по–настоящему великих людей — Мераба Мамардашвили, Андрея Сахарова и отца Александра Меня. Все они ушли в течение года — меньше, чем за год: Андрей Дмитриевич — в декабре 1989 г., отец Александр — в сентябре 90–го, Мераб — в ноябре 90–го. Рок какой?то. После их ухода возник не просто вакуум, а зияние. Но они же восполнили свое физическое отсутствие своим духовным присутствием. Однако отец Александр ушел не так, как Мераб Константинович или Андрей Дмитриевич, — его убили. И в этом случае зияние было гораздо большим. Оно было бы просто невыносимым, если бы сам отец Александр эту пропасть не заполнил — и не только своими книгами, своим наследием, но своей живой личностью, сиянием своей святости, своим воздействием на жизнь миллионов людей. Вот и сегодня он будет с нами в этом зале.

Я знал и некоторых других, кого называют великими, например, Георгия Константиновича Жукова — у меня было несколько встреч с ним, несколько бесед. Но он не был великим человеком. Незаурядным, смелым, волевым — да, но не великим. Масштаб личности был — да, крупный, но величия духа не было. Нет, он не сравним с теми тремя, кого я назвал. Й, пожалуй, к ним я бы добавил еще одного своего знакомого — Булата Окуджаву.

Мераб Мамардашвили однажды сказал: «Когда мы мыслим неточно, нами играет дьявол». Вот отец Александр всегда мыслил точно. И не только мыслил — он жил точно. Дьяволу просто не за что было ухватиться.

Отец Александр показал нам, как важно быть идеалистом (в смысле преданности идеалу, самому высокому, какой может быть, не абстрактной теории, а воплощенному идеалу — Христу). Но в то же время, а скорей всего потому, что отец Александр был идеалистом, он был и реалистом. Не реалистом–прагматиком, а реалистом в высшем смысле слова. Достоевский так себя называл — «реалистом в высшем смысле слова», но отец Александр именно в этом смысле был еще большим реалистом.

Обратите внимание на его письма, прежде всего письма художнице, иконописцу Юлии Николаевне Рейтлингер. Вот я хочу прочесть вам одно место из его письма:

«…Человек перед лицом смерти, иного мира и потустороннего как бы «отмирает» от земного. Он весь погружен в Иное, в непривычное инобытие. Бывает, что люди, еще не переступив грани, становятся «равнодушными» ко всему посюстороннему. Хорошо ли это? Да, и — естественно. Наступает другая жизнь, и нужно много сил набрать, чтобы в ней сориентироваться. Только потом, вероятно, люди думают о «покинутом». А святые заботятся о нем. Но годится ли это для данной, этой жизни? Это, конечно, удобно — умереть для мира еще до смерти и поэтому почти не заметить перехода. Так сказать, при жизни перейти в нирвану. Однако это идеал буддийский, а не христианский. Живя здесь, мы, по–моему, должны жить реально и полно — телом, душой и духом. То, что от нас ждет евангельский завет, подразумевает вполне живого человека, хотя стремящегося «отвергнуться себя». Он мыслит, живет, дышит, любит, переживает во всей полноте. И если что?то гаснет в нем, то оставшиеся силы должны компенсировать потери. Такой человек более уязвим, чем буддийский архат, которому наплевать на всё. Но нам вовсе не обещано безмятежное существование.

…Много ли дали миру люди, которые вместо того, чтобы свидетельствовать на земле о правде Божией, отвернулись от всего? И похож ли Господь (или ап. Павел) на существа бесстрастные? Нет, Христос горевал, удивлялся, радовался. Он был живым человеком среди живых людей. Над этим стоит подумать. И умер Он в муках, а не так, как бесстрастный мудрец вроде Будды…»

Вот так и жил отец Александр. Он был как сжатая пружина, и теперь она начинает разжиматься, раскручиваться, и это надолго.

Я поздравляю вас с днем рождения отца Александра.