– 6 – Наука о добре и зле

– 6 –

Наука о добре и зле

Религия, психика, разум, интуиция

Существует мнение, что отличие добра от зла зависит только от мнения людей, называющих одни явления «добром», а другие — «злом». Правда ли это? Вспомним, например, о том, что в XVI веке любимым развлечением парижан было сжигание кошек. На ярмарке в середине лета устроители зрелища собирали десятки кошек в клетку, которую поднимали на воздух и затем медленно опускали в костер. Это вызывало восторг зрителей, которые «хохотали во весь голос, наблюдая, как животные, визжащие от боли, обгорали, поджаривались и наконец обугливались»[224]. У большинства из нас такое зрелище вызвало бы только отвращение. Но значит ли это, что мы правы? Можем ли мы сказать, что есть этическая истина, которую не понимают люди, любующиеся мучениями кошек?

Многие люди думают, что этические истины, в отличие от истин научных, культурно обусловлены. В самом деле, принято думать, что секуляризм равнодушен к нравственным истинам, и это является одним из его главных недостатков. Проблема заключается в том, что когда мы отказываемся от веры в Бога, дающего нам правила поведения, вопрос о том, почему данное действие хорошо или плохо, становится предметом обсуждения. Большинство людей согласится с утверждением «убивать нехорошо», однако, похоже, это утверждение не опирается на факты или, во всяком случае, в меньшей мере связано с фактами, чем наши представления о планетах или молекулах. С философской точки зрения, эта проблема звучит так: какого рода «факты» (если они вообще существуют) лежат в основе наших представлений о нравственности?

Рациональный подход к этике станет реальностью, как только мы поймем, что вопрос о хорошем и дурном — это на самом деле вопрос о счастье и страдании тех существ, которые способны их чувствовать. Если мы можем давать счастье или причинять боль другим существам, мы несем за них нравственную ответственность[225] — и иногда эта ответственность настолько серьезна, что она становится содержанием гражданских и уголовных законов. Сделав счастье и страдание отправной точкой всего остального, мы можем увидеть, что многие вопросы, которые люди относят к категории нравственных, на самом деле не имеют к нравственности никакого отношения. Мы уже могли увидеть, что преступления без жертв — это все равно что долги без кредиторов. Таких вещей просто не существует[226]. Если кто-то не может уснуть по той причине, что его беспокоят приватные удовольствия каких-то дееспособных взрослых людей, вероятно, у такого человека не просто слишком много свободного времени, но он опирается на недоказанные представления о добре и зле.

Нас не должен смущать тот факт, что в разных культурах существуют различные представления о некоторых этических вопросах. Это ничего не говорит о природе нравственной истины. Представьте себе, что вы встретились с несколькими величайшими мыслителями древности и задаете им элементарные научные вопросы: «Что такое огонь? Каким образом живые системы сами себя воспроизводят? Какова природа светил, которые мы видим на ночном небе?» Можно не сомневаться в том, что среди них не будет согласия относительно этих вещей. Хотя в древнем мире блестящих умов хватало, людям просто недоставало нужных инструментов и концепций, чтобы ответить на подобные вопросы. Их противоречивые мнения указывают на то, что они не знают некоторых истин о мире, но не на то, что таких истин не существует.

Если на этические вопросы можно давать верные и неверные ответы, эти ответы следует искать в нынешнем мире. Куда бы ни привел нас такой поиск — в глухую пещеру или в современную лабораторию, — это не меняет существования истин, которые мы стремимся понять. Если этика действительно представляет собой определенную сферу познания, значит, здесь потенциально возможен прогресс (как и регресс). Любые традиционные представления в этой сфере, как и во всех прочих, помогают нам исследовать эти вопросы сегодня. Когда традиции этому препятствуют, они просто порождают невежество. Широко распространенная идея о том, что самым глубоким источником наших представлений об этике является религия, просто абсурдна. Знание о том, что два плюс два равно четыре, мы получили не из учебников по арифметике, подобно этому наше представление о том, что жестокость дурна, получили не из Библии. Если у человека нет интуитивного ощущения, что жестокость плоха, он вряд ли усвоит это из книжки — и большинство священных текстов сами об этом однозначно свидетельствуют. У наших этических представлений должны существовать предтечи в природном мире, потому что хотя в природе хватает зубов и когтей, там действуют определенные законы. Даже обезьяны готовы терпеть значительные лишения, чтобы только не причинить вреда другим членам своего вида[227]. Заботу о других придумали отнюдь не какие-либо пророки.

Если наши этические представления укоренены в биологии, значит, наши попытки положить в основание этики религиозные представления о «нравственном долге» только сбивают нас с пути. Назвать спасение тонущего ребенка нравственным долгом столь же глупо, как назвать понимание силлогизма логическим долгом. Мы можем жить нравственно и без помощи религиозных представлений. Как только мы глубоко поймем вопросы счастья и страданий, мы увидим, что наши религиозные традиции так же мало нужны нам для ответа на этические вопросы, как и для ответа на вопросы научные.

Антропоцентризм, который внутренне присущ любой вере, выглядит до невозможности нелепым — а потому просто невозможным — на фоне наших нынешних знаний о мире. Биологические истины невозможно совместить с представлениями о Боге Творце или хотя бы с представлениями о добром Боге. Ребенок, родившийся на свет без конечностей, слепая муха, исчезающие виды — все это произведения из гончарной мастерской Матери Природы, которая мнет свою глину и выкидывает неудачные образцы. Никакой совершенный Бог не создал бы такие противоречия. И надо вспомнить о том, что если Бог создал наш мир и все, что в нем есть, значит, он создал также оспу, чуму и глистов. Если бы какой-то человек намеренно принес на землю эти вещи, он считался бы великим преступником.

Божество, которое шествовало по пустыням Ближнего Востока — и, похоже, обрекло местных жителей на кровопролитную борьбу за свое имя, которая не утихает и сегодня, — не скажет нам ничего существенного об этике. Более того, если мы будем судить Бога по его делам, мы увидим, что они просто ужасны. Об этом уже давно говорил Бертран Рассел: «Даже если забыть о логических неувязках, мне кажутся подозрительными этические суждения людей, которые верят во всемогущее, вездесущее и благое Божество, которое миллионы лет готовило место жизни для человека среди необитаемых галактик только для того, чтобы в результате получить Гитлера, Сталина и водородную бомбу»[228]. На эти горькие слова нечего возразить. Верующие люди, когда им указывают на неспособность Бога управлять миром, обычно говорят, что мы не можем прилагать земные стандарты к Творцу вселенной. Однако это возражение не имеет силы, потому что мы видим, что этот Творец, недоступный суду людей, постоянно обуреваем человеческими страстями — ревностью, гневом, подозрительностью и вожделением. При внимательном изучении священных книг Бог Авраама покажется нам странным существом — капризным, раздражительным и жестоким, — и завет с ним отнюдь не гарантирует человеку здоровья или счастья[229]. Если Бог действительно таков, то худшие представители людей соответствуют его образу и подобию лучше всех прочих.

Проблема оправдания всемогущего и всеведущего Бога перед лицом зла (что традиционно именуют «теодицией») неразрешима. Люди, утверждающие, что они нашли ее решение — с помощью представления о свободе воли и других нелогичных идей, — просто водружают дурную философию поверх дурной этики[230]. Несомненно, придет время, когда мы должны будем признать очевидное: богословие — это просто одна из ветвей древа человеческого невежества. Или, если вам так больше нравится, — это крылатое невежество.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.