«Сильна, как смерть, любовь»
«Сильна, как смерть, любовь»
Казалось бы, если смерть – следствие греха и печать греховности на всем человечестве, то она есть безусловное зло, которое можно только проклинать. Но самая жизнерадостная книга Библии, Песнь песней, как будто даже воспевает ее (8:6): «Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность». Поэты последующих веков будут возражать: нет, любовь сильнее смерти, она ее побеждает, – но ведь библейский автор писал не о том, кто одерживает верх в поединке. Он просто сравнивал любовь с самым сильным, что только есть в этом мире после Бога, и не нашел ничего сильнее смерти.
Смерти, конечно, никто себе не желал и при возможности ее старался отвратить. Мы почти не находим в библейских книгах самоубийств. Для грекоримской античности, к примеру, способность человека покончить со своим бренным существованием была признаком мужества и духовной высоты. Совсем не то в Библии, там это поступок крайнего отчаяния: убивает себя раненый Саул, чтобы не попасть в плен к филистимлянам, которые надругаются над ним (1 Цар 31); убивает себя мудрец Ахитофел, чей совет был впервые отвергнут правителем (2 Цар 17). Об Иуде Искариоте и говорить нечего (Мф 27: 3–5).
Но к своей и чужой смерти люди библейских времен относились, кажется, гораздо спокойнее, чем мы. Пророк Валаам, глядя на израильский народ, благословляет его и неожиданно говорит: «Да умрет душа моя смертью праведников, и да будет кончина моя, как их!» (Числ 23:10). Как же это можно желать себе смерти? Нет, он просто знает, что смерти не избежать, и молится о том, какой именно он желает себе смерти: как у праведников. То самое спокойное завершение благого пути, о котором, по-видимому, говорил и Екклезиаст. Кстати, Валааму не было даровано то, чего он просил: этот «пророк по найму», принявший в свое время заказ проклясть израильтян, был ими убит вместе с мадиамскими царями (Нав 13:22).
О смерти – и своей, и чужой – в библейские времена говорили достаточно просто, как о чем-то естественном и обыденном, от нее не прятались, как принято теперь, когда и надгробные речи звучат порой так, словно произошла какая-то немыслимая случайность, которой никто не мог ожидать. Но вот как начинается последняя речь царя Давида, обращенная к его сыну и наследнику Соломону: «Приблизилось время умереть Давиду, и завещал он сыну своему Соломону, говоря: вот, я отхожу в путь всей земли, ты же будь тверд и будь мужествен и храни завет Господа Бога твоего» (3 Цар 2:1–3). И Соломон не возражает, не говорит отцу, что тому еще жить да жить; он понимает, что в «путь всей земли» лучше уходить подготовленным, с ясным сознанием своей судьбы.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.