V Пѣсенныя заклинанія
V
П?сенныя заклинанія
[215] Теперь обратимъ вниманіе на другую сторону заговоровъ. Какъ они исполнялись? Наши названія — «заговоръ», "наговоръ", "шептаніе", н?мецкія — Besprechung, pispern указываютъ на то, что заговоры именно говорились, шептались. У французовъ заговоръ называется incantation, колдунъ — enchanteur. Были ли когда-нибудь французскіе заговоры "нап?вами" не изв?стно. На свид?тельство названія зд?сь нельзя положиться, потому что оно произошло отъ латинскаго incantatio (чары, заговоръ), incantator (колдунъ), incantare (очаровывать). У римлянъ, д?йствительно, мы уже находимъ соотв?тствіе между названіемъ и способомъ исполненія чаръ. Римляне заговоры п?ли. У нихъ поэзія и заговоръ носили одно названіе — carmen. Потебня говоритъ, что "заговоръ, который у вс?хъ народовъ нашего племени рано или поздно сводится на параллельныя выраженія врод? Limus ut hic… etc. безъ сомн?нія есть молитва"{1079}). Посл? того, что мы узнали о параллелистическихъ заговорахъ, трудно согласиться съ этимъ положеніемъ. Но относительно древнеримскихъ заговоровъ онъ им?етъ долю справедливости. Я уже раньше говорилъ о магическомъ характер? древнихъ молитвъ и теперь только обращу вниманіе на то, какую роль въ нихъ играло п?ніе.
Въ древней молитв? нельзя было изм?нить ни одного слова, ни одного слога и, особенно, ритма, которымъ она должна была п?ться{1080}). Значитъ, самый нап?въ им?лъ магическую
282
силу; нарушеніе правильности нап?ва могло лишить силы всю молитву, весь обрядъ молитвы. По свид?тельству Цицерона, греки очень заботливо сохраняли древніе нап?вы, antiquum vocum servare modum. И Платонъ, когда предписывалъ въ своихъ «Законахъ» неизм?нность нап?вовъ, согласовался съ древними законами{1081}). Заговоръ Limus ut hic нич?мъ отъ молитвы не отличается. Онъ п?лся, причемъ п?вшій обходилъ съ изображеніями изъ воску и ила вокругъ жертвенника. Налицо, значитъ, обрядъ, текстъ и ритмъ.
Съ ролью обряда въ чарахъ мы уже познакомились. Теперь обратимъ вниманіе на роль ритма. Для того, чтобы выяснить его значеніе въ чарахъ, придется обратиться къ чарованіямъ народовъ нецивилизованныхъ, потому что у нихъ сохранились еще т? синкретическія формы чаръ, какія у цивилизованныхъ народовъ почти уже безсл?дно исчезли. Въ римскихъ чарахъ мы вид?ли ритмъ п?нія. Но, спускаясь къ народамъ бол?е примитивнымъ, открываемъ, что въ чарахъ участвовалъ не только ритмъ п?нія, но и ритмъ музыки, ритмъ т?лодвиженій, танца. Однако прежде ч?мъ перейти къ обзору синкретическихъ чаръ дикихъ, у которыхъ ритмъ играетъ очень важную роль, посмотримъ не сохранилось ли и у европейскихъ народовъ отголосковъ того важнаго значенія, какое им?лъ н?когда ритмъ и у нихъ. Не п?лись ли и европейскіе заговоры? Т?, о которыхъ говорилось въ предыдущей глав?, в?роятн?е всего, никогда не п?лись. Однако, безспорно, чарованіе п?сней было. Существуютъ обломки п?сенъ — заклинаній. Выше я приводилъ польскую п?сню на ясную погоду (стр. 93). Вся п?сня состоитъ изъ описанія обряда: готовится какой-то странный борщъ на одномъ разсол?, да и безъ соли (д?ло идетъ, очевидно, о простой вод?); борщъ (вода) ставится на дубокъ съ тою ц?лью, чтобы дубокъ покачнувшись разлилъ его. Мы вид?ли, что дождь заклинается совершенно аналогичными чарами. Кропятъ съ дерева водой или брызжутъ в?тками, омоченными въ вод?. У Фрэзера собрано много аналогичныхъ дождечарованій. Описанный
283
въ польской п?сн? обрядъ только еще сильн?е подчеркиваетъ изобразительный моментъ. Не надо челов?ку л?зть на дерево и брызгать оттуда. Дубокъ самъ качнется и разольетъ воду. Такимъ образомъ получается иллюзія дождя, пошедшаго самимъ собою. Но вотъ въ чемъ затрудненіе. Описываемый въ п?сне обрядъ им?етъ, очевидно, въ виду вызвать дождь, а сама п?сня поется какъ разъ съ обратною ц?лью. Мн? кажется, что зд?сь произошла путаница, потому что обрядъ давно уже забылся, и поющія теперь п?сню д?вушки не понимаютъ того значенія, какое онъ н?когда им?лъ. Этимъ объясняется то, что вода обратилась въ нел?пый борщъ. Надо было объяснить обычай ставить горшокъ съ водою на дубъ, и его объяснили, какъ приношеніе дождю. Переносъ же п?сни отъ заклинанія дождя на заклинаніе ведра былъ посл? этого т?мъ бол?е возможенъ, что въ самой п?сн? не требовалось никакихъ изм?неній. Надо было только поставить въ начал? отрицаніе «nie». Справедливость такого предположенія вполн? подтверждаютъ украинскія присказки-заклинанія. Въ нихъ одинъ и тотъ же мотивъ прим?няется при заклинаніи и дождя и ведра. Вотъ заговоръ, чтобы дождь шелъ:
"Дощику, дощику, зварю тоб? борщику въ зеленому горщику; с?кни, рубни, до?йницею, холодною водицею"{1082})!
Когда идетъ дождь:
"Дощику, дощику, зварю тоб? борщику, въ новенькому горщику, поставлю на дубочку: дубочокъ схитнувся, а дощикъ лынувся цебромъ, в?дромъ, до?йничкою, надъ нашою пашничкою"{1083})!
Смыслъ обряда зд?сь вполн? ясенъ. Но съ теченіемъ времени онъ затемняется въ сознаніи народа. Во время дождя уже говорятъ:
"Дощику, дощику, зварю тоб? борщику, въ маленькому горщику: тоб? борщъ, ме?н? каша"{1084})!
Наконецъ, и самая присказка начинаетъ употребляться не для вызыванія дождя, а для его отвращенія:
284
"Дощику, дощику, зварю тоб? борщику въ зеленому горщику, то?лько не йди"{1085})!
"Не йди, дощику, дамъ т? борщику, поставлю на дубонц?, прилетять тры голубоньци?, та во?зьмуть тя на крылонька, занесуть тя въ чужиноньку"{1086})!
Вс? подобные заговоры-присказки представляютъ собою, очевидно, обломки заклинательной п?сни, сопровождавшей н?когда обрядъ-чары на вызываніе дождя. Трудно даже представить себ?, что, когда теперь мы слышимъ детскую присказку — "Дожжикъ, дожжикъ, пуще! Дадим теб? гущи!"{1087}), то мы слышимъ отдаленное эхо древняго заклинанія, им?вшаго еще въ доисторическія времена громадное значеніе. Въ славянскомъ житіи св. Константина Философа разсказывается о жителяхъ Фуллъ (въ Крыму), что они поклонялись дубу и совершали требы подъ нимъ. На обличенія Константина они отв?чали: "мы сего н?смы начали отъ ныня творити, нъ отъ отецъ есмы пріяли, и отъ того обр?таемъ вся за прошенія наша, дъждь наипаче и иная многая и како сіе мы сътворимъ, его же н?сть дерзнулъ никтоже отъ насъ сътворити? аще бо дерзнетъ кто се сътворити, тогда же съмрьть оузрить, и не имамы к тому дъжда вид?ти до кончины"{1088}). Думаю, что жители Фуллъ почитали дубъ, у котораго ихъ предки совершали традиціонное заклинаніе дождя. Возможно, что и самыя требы подъ дубомъ произошли изъ возліяній, изображавшихъ дождь. Съ утратой пониманія первичнаго смысла обряда, онъ обратился въ жертву, т. е. въ обряд? произошло то же, что мы выше вид?ли въ заклинаніи.
Были п?сни-заклинанія на попутный в?теръ{1089}). Сумцовъ сообщаетъ п?сню-заклинаніе отъ в?дьмъ, которую наканун? Иванова и Петрова дня д?вушки поютъ, взобравшись на крышу бани{1090}). Къ этой п?сн? примыкаютъ н?которыя малорусскія купальскія п?сни въ цит. выше сборник?
285
Мошинской{1091}). Того же характера п?сни, поющіяся при опахиваніи сель и при н?которыхъ другихъ обрядахъ. Но мы ихъ сейчасъ оставимъ, а вернемся къ нимъ посл?, когда разсмотримъ синкретическія чарованія дикихъ, потому что для опред?ленія того, какая роль въ нихъ выпадаетъ на долю п?сни, необходимо опред?лить магическое значеніе самаго обряда. Пока же отм?тимъ н?которые виды чаръ, гд? значительная роль выпадаетъ на долю ритма. У мазуровъ есть чары, po?piewanie[216] т. е. п?ніе изв?стныхъ п?сенъ на чью-нибудь погибель. Уже само названіе показываетъ на характеръ чаръ. Po?piewanie[217] иногда состоитъ изъ п?нія 94-го псалма; но, очевидно, псаломъ занялъ зд?сь м?сто бол?е ранней п?сни-заклинанія. Обычай po?piewania распространенъ главнымъ образомъ въ сильно он?меченныхъ м?стахъ. У н?мцевъ этотъ пріемъ называется todsingen[218]{1092}). Въ русскихъ заговорахъ иногда встр?чаются намеки, что н?которые заговоры п?лись. И это, можетъ быть, вліяніе западнаго po?piewania. Въ цитированномъ выше б?лорусскомъ заговор? отъ во?гнику есть такое м?сто: "Потуль ты тутъ бывъ, покуль я цябе засп?въ. Я цябе засп?ваю и выбиваю и высякаю, и отъ раба божаго выгоняю…"{1093}).
Поляки знаютъ и другой похожій на po?piewanie видъ чаръ. Это — odegranie. Оно совершается въ костел? надъ рубахой больного. Органистъ разстилаетъ рубаху и играетъ литанію. Посл? такого odegrania больной или тотчасъ выздоров?етъ, или умретъ{1094}). Въ Піемонт? варятъ рубаху больного въ котл?. Когда вода закипитъ, женщины и мужчины, вооруженные палками, пляшутъ вокругъ котла, расп?вая формулы заклинаній{1095}). — Таковы р?дкіе случаи сохранившихся въ Европ? чаръ п?ніемъ и музыкой. Но раньше за этими факторами признавалось д?йствіе бол?е могучее. О немъ свид?тельствуютъ памятники народной поэзіи. Въ Калевал? Вейнемейненъ и другіе
286
герои поютъ свои заклинанія, иногда сопровождая п?ніе игрой на гусляхъ. Но они знаютъ и такія заклинанія, которыя надо говорить, а не п?ть. Во время состязанія въ чарод?йств? съ мужемъ Лоухи, Лемминкайненъ "началъ говорить в?щія слова и упражняться въ п?сноп?ніи"{1096}). У насъ изв?стны «наигрыши» Добрыни; у н?мцевъ — волшебная скрипка. Греки знали чарующее п?ніе сиренъ. Орфей магической силой своей музыки укрощалъ дикихъ зв?рей, подымалъ камни, деревья, р?ки. Но нигд? все-таки въ Европ? мы не находимъ чистыхъ ритмическихъ чаръ. Что такія формулы существовали и сушествуютъ, мы видимъ на индійскихъ заклинателяхъ зм?й. Зм?и заклинаются чистымъ ритмомъ: либо ритмомъ музыки, либо ритмомъ движеній. Такія чары могутъ прим?няться и къ л?ченію бол?зней. По Теофрасту, падагру л?чили, играя на флейт? надъ больнымъ членомъ{1097}). Въ этихъ случаяхъ мы видимъ магическую силу ритма вполн? свободною отъ прим?си другихъ элементовъ. И, что всего интересн?е, какъ разъ въ своемъ чистомъ вид? ритмъ, какъ средство гипнотическаго возд?йствія, находитъ признаніе въ наук?. Это обстоятельство опять-таки показываетъ, откуда слово могло отчасти черпать репутацію магической силы. Въ синкретическихъ чарахъ слово т?сно связано съ ритмомъ. А ритмъ обладаетъ не только мнимой, но и д?йствительной силой чарованія. Относительно существованія въ Европ? в?ры въ магическую силу ритма движеній есть, впрочемъ, скудныя указанія. Въ Рим? во время одной эпидеміи были приглашены этрусскіе жрецы, которые и исполнили магическій танецъ. Вутке говоритъ о пов?ріи, что танецъ вокругъ костра подъ Ивановъ день гарантируетъ отъ боли въ поясниц?{1098}). Вспомнимъ купальскія пляски. У него же сообщается о танцахъ д?вушекъ вокругъ колодцевъ съ просьбой дать воды. Танцы вокругъ колодца ничто иное, какъ заклинаніе дождя. У Фрэзера сообщается аналогичный обрядъ заклинанія дождя: танцуютъ вокругъ сосуда съ
287
водой{1099}). Выше намъ встр?чалась пляска вокругъ котла, въ которомъ варится рубаха больного. Опахиваніе селъ отъ коровьей смерти также сопровождается иногда пляской{1100}), но вообще этотъ элементъ зд?сь не считается необходимымъ. Не можетъ не кинуться въ глаза, что по м?р? того, какъ чары являются бол?e синкретическими, расширяется число лицъ, принимающихъ въ нихъ участіе. Это наблюдается уже въ томъ случа?, если чары сопровождаются п?ніемъ; но еще зам?тн?е, когда выступаетъ на сцену танецъ и коллективный обрядъ. Вс? эти симптомы указываютъ на то, что когда-то чары были д?ломъ не только отд?льныхъ лицъ, a им?ли общественное значеніе. Отм?тимъ еще одинъ элементъ чаръ — драматическій. Разсматривая параллелистическіе заговоры, мы вид?ли, что изобразительный элементъ сопровождающихъ ихъ обрядовъ играетъ важную роль. По м?р? восхожденія къ большему синкретизму, и драматическій элементъ будетъ возрастать, требуя большаго количества участниковъ чаръ. Въ нашихъ л?чебныхъ чарахъ большею частью при драматическомъ исполненіи участвуетъ одно лицо (напр., загрызаніе грыжи). Часто два, иногда три. По сообщенію Н. Г. Козырева, въ Островскомъ у?зд?, въ "зас?каніи спировицъ[219]" участвуютъ 3 знахаря, разыгрывая при этомъ маленькую сценку{1101}). При заклинаніи неплоднаго фруктоваго дерева, "наканун? Р. Х. у Малороссіянъ кто-нибудь изъ мущинъ беретъ топоръ и зоветъ кого-либо съ собою въ садъ. Тамъ, тотъ, кто вышелъ безъ топора, садится за дерево, не приносящее плода, a вышедшій съ топоромъ показываетъ видъ, будто хочетъ рубить дерево, и слегка опуститъ топоръ (цюкне): "Не рубай мене: буду вже родити! (говоритъ сидящій за деревомъ, вм?сто дерева). "Ни зрубаю: чомусь не родила?" (говорить рубящій и снова опуститъ топоръ на дерево). — "Не рубай: буду вже родити" (снова упрашиваетъ сидящій за деревомъ). — "Ни?, зрубаю таки: чомусь не родила" (и третій разъ ударитъ
288
топоромъ). — "Бо?йся Бога, не рубай: буду родити лучче за вс?хъ" (отв?тъ изъ-за дерева). "Гляди жъ!" произноситъ тотъ и удаляется"{1102}). Въ другихъ случаяхъ бываетъ и большее количество участниковъ, д?йствуетъ, напр., ц?лая семья. "Наканун? Новаго Года, на, такъ называемый, богатый, или щедрый вече?ръ, хозяйка ставитъ на столъ все съ?стное, засв?титъ св?чу передъ образами, накуритъ ладаномъ и попроситъ мужа исполнить законъ. Мужъ садится въ красномъ углу (на покутьт?), въ самомъ почетномъ м?ст?; передъ нимъ куча пироговъ. Зовутъ д?тей: они входятъ, молятся и спрашиваютъ: "Де жъ нашъ батько?" не видя будто бы его за пирогами. — "Хыба вы мене не бачите?" спрашиваетъ отецъ. — "Не бачимо, тату!" — Дай же, Боже, щобъ и на той ро?къ не бачили"…{1103})! Это чары на урожай. Христіанскій элетентъ, конечно, только наростъ. Выше (стр. 145) я описывалъ сцену — изображеніе похоронъ и воскресенія. — У Фрэзера описывается л?ченіе больного сл?дующимъ образомъ. Челов?къ боленъ потому, что его покинула душа, сл?довательно, ее надо возвратить къ хозяину. Вотъ какъ она возвращается. Около больного собираются родственники, и приходитъ жрецъ. Жрецъ читаетъ заклинанія, въ которыхъ описываются адскія муки души, покинувшей самовольно т?ло, стараясь такимъ образомъ запугать ее и заставить вернуться. Потомъ онъ спрашиваетъ: "Пришла?" Присутствующіе отв?чаютъ: "Да, пришла!" Посл? этой церемоніи больной долженъ выздоров?ть{1104}).
Такъ расширяется драматическій элементъ въ чарахъ. Вм?сто простыхъ изобразительныхъ д?йствій нашего знахаря появляются ц?лыя сценки, исполняющіяся н?сколькими лицами; а у дикихъ народовъ въ нихъ участвуютъ уже не только ц?лыя селенія, но даже племена. У насъ сохранились остатки такихъ массовыхъ чарованій хотя бы въ вид? опахиванія селъ. А если справедлива теорія Фрэзера и положенія Аничкова, то пережиткомъ подобныхъ же чаръ являются и н?которые сохранившіеся обряды, теперь обратившіеся въ простыя забавы.
289
Перехожу къ массовымъ чарамъ дикихъ. Значительный матеріалъ по этому вопросу находится у Ревиля въ цитированной выше книг?. Танцы у дикихъ играютъ громадную общественную роль. Ни одно крупное событіе въ жизни племени не обходится безъ общественныхъ танцевъ. Собираются ли воевать — предварительно устраиваютъ танецъ, чтобы обезпечить поб?ду надъ врагомъ. Готовятся ли къ охот? — танцуютъ, чтобы охота была удачна. Ушли бизоны изъ окрестной м?стности, надо ихъ вернуть — опять танецъ, и т. д. Словомъ, чтобы племя ни начало, оно приб?гаетъ къ магическому танцу для обезпеченія усп?ха предпріятія. Характерной чертой вс?хъ подобныхъ танцевъ является то, что вс? они мимическіе. Они драматизируютъ, представляютъ то самое, что участники ихъ желаютъ вид?ть осуществленнымъ на самомъ д?л?. Такъ, прежде ч?мъ итти на войну, американскіе краснокожіе исполняютъ танецъ, въ которомъ изображается хорошій захватъ добычи{1105}). Вотъ эта-то драматическая, изобразительная сторона танца и ставитъ его на одну линію съ т?ми чарами, какія мы разсматривали выше. В?дь совершенно такъ же, желая обезпечить урожай, представляютъ, что хозяина не видно за горой хл?ба. Желая осл?пить врага, прокалываютъ глаза жаб?. Уже Ревиль зам?тилъ это сходство танцевъ дикихъ съ простыми чарами. Онъ называетъ ихъ квази-теургическимъ средствомъ и говоритъ, что они держатся на той наивной иде?, матери вс?хъ суев?рій и колдовства, что, изображая желанное явленіе, какъ будто бы заставляютъ судьбу сл?довать т?мъ же самымъ путемъ{1106}). Опишемъ теперь н?сколько такихъ магическихъ танцевъ. Nootkas им?ютъ "танецъ тюленей", который исполняется предъ отправленіемъ на охоту за этими животными. Участники танца входятъ голыми въ море, несмотря на жестокій холодъ; потомъ выходятъ изъ него, волочась по песку на локтяхъ, производя жалобный крикъ, подражая до иллюзіи похоже тюленямъ. Они проникаютъ въ хижины, все въ томъ же положеніи, оползаютъ вокругъ очага, посл? чего вскакиваютъ на ноги и танцуютъ, какъ б?шеные.
290
Этотъ танецъ изображаетъ прибытіе тюленей, которыхъ над?ются получить и маслянистое мясо которыхъ будутъ ?сть{1107}).
У Mandans каждый членъ племени долженъ им?ть въ своей хижин? высушенную пустую голову бизона, но всегда съ сохранившейся на ней кожей и рогами, для того, чтобы над?вать ее и, замаскированнымъ такимъ образомъ, принимать участіе въ "танц? бизоновъ", который исполняется всякій разъ, какъ стада дикихъ бизоновъ уйдутъ такъ далеко, что не знаютъ уже, гд? ихъ встр?тить. Въ это время старики поютъ гимны Маниту, чтобы онъ вернулъ бизоновъ{1108}). Особенно краснор?чива пантомима у другого племени — Minnatarees. Шесть челов?къ играютъ роль животныхъ, великол?пно имитируя ихъ мычаніе. Позади ихъ одинъ челов?къ д?лаетъ видъ, будто бы гонитъ ихъ передъ собой, и, по временамъ, приложивши руки къ лицу, поетъ "н?что въ род? молитвы", выражающей пожеланіе усп?ха въ охот?{1109}).
Такъ же Sioux, прежде ч?мъ отправиться на охоту за медв?дями, исполняютъ "танецъ медв?дей", точно воспроизводя движенія медв?дя: идетъ ли онъ на заднихъ ногахъ, двигается ли на четырехъ лапахъ, выпрямляется ли, чтобы лучше вид?ть. Остальные члены племени обращаются въ это время съ п?сней къ Маниту, прося его милости{1110}).
Существуютъ подобные же военные танцы, гд? изображаются пресл?дованіе врага, засады, схватки, скальпированіе и т. д.{1111}).
На чемъ основывается в?ра въ силу такихъ танцевъ? Ревиль высказываетъ два мн?нія, противоположныхъ другъ другу. Одно я уже приводилъ. Оно ставитъ мимическія церемоніи на одну линію съ обыкновенными изобразительными чарами. Но авторъ высказываетъ его только мимоходомъ и, не обращая на него должнаго вниманія, даетъ другое толкованіе, бол?е подходящее къ задач?
291
описанія религій дикихъ. Онъ ставитъ мимическіе танцы въ связь съ понятіемъ дикихъ о божеств?. Дикіе часто представляютъ себ? боговъ въ вид? животныхъ. И вотъ, будто бы, для того, чтобы угодить богамъ, они подражаютъ животнымъ въ движеніяхъ, крикахъ, манерахъ{1112}). Мн? кажется, что истина на сторон? перваго мн?нія изсл?дователя. Въ мимическихъ танцахъ центръ тяжести лежитъ не въ томъ, чтобы уподобиться животному (или еще кому-либо), а въ изображеніи того, исполненіе чего желательно со стороны изображаемыхъ существъ. Суть д?ла не въ томъ, что краснокожій реветъ бизономъ, а въ томъ, что этого ревущаго бизона охотникъ гонитъ къ селу. Сила военныхъ танцевъ не въ томъ, что при нихъ изображаютъ убіеніе и скальпированіе, а въ томъ, что именно надъ врагомъ все это прод?лывается. Это чист?йшіе магическіе пріемы, употребляющіеся знахарями и колдунами. Разница лишь въ числ? исполнителей. Если при этомъ и поютъ "что-то въ род? молитвы", то в?дь и знахарь сопровождаетъ свой обрядъ, на его взглядъ, «молитвой», — "ч?мъ-то въ род? молитвы" — на нашъ. П?сни дикихъ, нав?рно, приросли къ мимическому танцу такъ же, какъ заговоръ къ бряду. Анализъ, подобный произведенному надъ заговорами, нав?рное, обнаружилъ бы аналогичный процессъ и въ п?сняхъ-заклинаніяхъ дикихъ. Если эти п?сни д?йствительно похожи на гимны, за каковые ихъ принимаютъ европейскіе наблюдатели, то мы, очевидно, присутствуемъ зд?сь при интересн?йшемъ процесс? перехода заклинанія въ молитву и обрядовыхъ-чаръ въ культъ, вообще всего чарованія въ религіозное представленіе, своего рода мистерію, подходимъ къ т?мъ, ???????[220] изъ которыхъ развился греческій театръ. Къ сожал?нію, я сейчасъ не располагаю въ достаточномъ количеств? матеріаломъ, необходимымъ для такого изсл?дованія. Да и вообще собрано очень мало такого матеріала по независящимъ отъ изсл?дователей причинамъ. Ревиль говоритъ, что въ большинств? случаевъ слова, какими пользуются при подобныхъ церемоніяхъ, непонятны и принадлежатъ къ древнему, забытому языку{1113}). Гроссе
292
также зам?чаетъ, что большая часть заклинательныхъ п?сенъ, поющихся при л?ченіи бол?зней, для насъ, a в?роятно и для непосвященныхъ туземцевъ, совершенно непонятна{1114}). Однако есть н?которыя основанія думать, что п?сни представляли, первоначально по крайней м?р?, именно поясненіе совершающейся церемоніи. Изв?стенъ, напр., эротическій танецъ, описанный въ Поэтик? Веселовскаго и въ цитированной книг? Аничкова. — П?сня, сопровождающая его, состоитъ только изъ двухъ строкъ, поясняющихъ смыслъ тыканія палками въ обсаженную кустами яму, вокругъ которой совершается танецъ. Совершенно такъ же знахарь поясняетъ, что онъ не т?ло грызетъ, а грыжу загрызаетъ, не бумагу прокалываетъ, а глазъ врага.
Вотъ еще мимическая пляска съ п?сней у ново-гвинейскихъ дикарей. "Когда приблизительно въ ноябр? м?сяц?, подходитъ періодъ дождей, и выжженная палящимъ солнцемъ растительность снова оживаетъ, когда море тихо и прозрачно, когда слышатся первые раскаты грома, предв?стника животворящей влаги, дикарь над?ваетъ юбку изъ листьевъ, свой праздничный и плясовой костюмъ, покрывается ужасной огромной шапкой, изображающей голову рыбы, прид?лываетъ себ? рыбій хвостъ и, раньше, ч?мъ приступить къ настоящей рыбной ловл?, мимически изображаетъ ее въ пляск?. Слова его п?сни не замысловаты. Онъ поетъ:
"Я вижу свое изображеніе въ прозрачномъ горномъ ручь?.
"Нар?жьте мн? листья для моей плясовой юбки.
"Прощай мертвая листва кокосовой пальмы. Да вотъ и молнія.
"Рыба приближается, время намъ строить на встр?чу ей запруды"{1115}).
Въ виду б?дности матеріала на этотъ счетъ, им?ющагося у меня подъ руками, я позволю себ? воспользоваться зд?сь свид?тельствомъ одной газетной статьи. Я уже упоминалъ
293
о магическомъ танц?-заклинаніи дождя у дикихъ (стр. 286). Танецъ совершается вокругъ сосуда съ водой. Не знаю, бываетъ ли при этомъ п?ніе. Врядь ли танцуютъ молча. И уже музыка, конечно, есть, такъ какъ, по словамъ Гроссе, изучавшаго танцы дикихъ, первобытные племена не знаютъ танцевъ безъ музыки{1116}). Но вотъ танецъ-чары на дождь у тараумаровъ. Танцовать на ихъ язык? — полявоа — буквально значитъ «работать». Танцуя, они производятъ работу, напр., добываютъ дождь. Чтобы вызвать его, они танцуютъ иногда по дв? ночи подрядъ. М?рныя диженія, ц?лыми часами, зачаровываютъ своею монотонностью. При этомъ б?шенное позваниваніе колокольчиками сверху внизъ. Танецъ сопровождается п?ніемъ. Но, къ сожал?нію, приведенныя въ стать? п?сни перед?ланы въ русскіе стихи. Смыслъ ихъ, конечно, переданъ, но для насъ, нав?рно, не безполезно было бы знать и подлинную форму п?сни.
Одна п?сня такова:
Изъ края въ край — рутубури.
Скрестивши руки. Много. Вс?.
Изъ края въ край — рутубури.
Скрестивши руки. Много. Вс?{1117}).
Какъ упоминавшаяся выше эротическая п?сня, такъ и эта состоитъ только изъ двухъ строкъ. Тамъ смыслъ ихъ сводился къ поясненію обряда, совершаемаго танцорами. Зд?сь даже и этого н?тъ. Зд?сь не поясняется, а лишь только описывается то, что д?лается. Слова, очевидно, играютъ роль незначительную. Они только даютъ опору мелодіи, ритму, которымъ идетъ танецъ-работа. Вспомнимъ, каково значеніе словъ вообще въ рабочихъ п?сняхъ (B?cher). Припомнимъ указаніе на м?рную монотонность движеній и позваниваніе колокольчиками сверху внизъ. Мн? кажется, что это попытка изобразить въ танц? падающій дождь. Предъ нами опять родъ мимическаго танца-заклинанія. Очевидно, что и зд?сь такъ же, какъ и въ заговорахъ, на первыхъ ступеняхъ роль слова очень незначительна, и не въ немъ усматривается сила, а въ самомъ
294
обряд?. Эротическая п?сня по своему характеру вполн? соотв?тствуетъ первичнымъ пояснительнымъ заговорнымъ формуламъ. Въ п?сн? же тараумаровъ и вовсе не приходится говорить о магической сил? слова; въ этомъ отношеніи оно зд?сь опускается еще ступенью ниже. Живучесть самаго обряда (мимическаго танца), объясняющаяся массовымъ его исполненіемъ, не даетъ возможности слову развить за его счетъ свой магическій авторитетъ. Въ связи съ этимъ стоитъ и слабость эпическаго элемента, который, какъ мы вид?ли, въ заговорахъ развивался именно за счетъ отмирающаго обряда. Вм?сто эпическаго мы видимъ, хотя бы въ той же ново-гвинейской п?сн?, лирическое развитіе. Однако и въ ней центръ-то тяжести надо вид?ть не въ лирическихъ м?стахъ, а въ словахъ "рыба приближается", которые, безспорно, первоначально не относились къ приближенію д?йствительной рыбы, а только къ людямъ, наряженнымъ рыбами, изображавшимъ ея прибытіе, какъ краснокожіе изображали прибытіе тюленей. До сихъ поръ, какъ мы видимъ, въ п?сняхъ н?тъ ни мал?йшаго намека на молитву. И если справедливо свид?тельство Ревиля, что краснокожіе во время исполненія бизоньяго танца поютъ "что-то въ род? молитвы", то такой характеръ п?сни надо признать еще бол?е поздн?йшимъ развитіемъ ея, ч?мъ та ступень, на которой стоитъ ново-гвинейская п?сня. Подобіе молитвы могло получиться изъ взаимод?йствія отм?ченнаго въ п?сн? лирическаго элемента и развивающагося въ сознаніи племени представленія о божеств?. Но въ приведенныхъ выше п?сняхъ этого не видно. Сравнивать подобныя п?сни можно пока лишь съ заговорами, а не съ молитвой. Действительно, разница между массовыми чарами дикихъ и чарами хотя бы русскихъ знахарей только въ томъ, что въ первыхъ слово входитъ въ бол?е сложный комплексъ д?йствующихъ магическихъ факторовъ. Слово соединено въ нихъ не только съ д?йствіемъ, а и съ ритмомъ, проявляющимся въ п?ніи, музык? и танц?, и исполненіе принадлежитъ не одному лицу, а масс?. Между массовыми чарами и чарами единоличными кровное родство. Это будетъ ясно, если мы вспомнимъ все, что уже приходилось говорить о чарахъ на дождь. Въ Украйн? это простые заговоры-присказки. Въ
295
Польш? ихъ уже поютъ хороводы. Въ Германіи хороводы не только поютъ, но и пляшутъ вокругъ колодцевъ. Фрэзеръ говоритъ о танц? вокругъ сосуда съ водой. Н?тъ ничего удивительнаго, если окажется, что и наши предки танцовали вокругъ горшка съ водой, поставленнаго, какъ это описывается въ п?сн?-заклинаніи, на дубокъ, и какъ танцуютъ вокругъ колодцевъ.
До сихъ поръ мы вид?ли массовыя чары дикихъ, им?ющія отношеніе къ ихъ общественной жизни. Поэтому естественно, что въ нихъ было такъ много участниковъ. В?дь исполнялась общественная «работа». Но у нихъ массовыя чары простираются и на явленія, касающіяся единичныхъ личностей. Личныя переживанія членовъ примитивной общины такъ однообразны что явленія, которыя у цивилизованныхъ народовъ затрагиваютъ интересы только отд?льныхъ личностей, тамъ переживаются массой. Одинъ случай намъ уже попадался. Что у культурнаго челов?ка интимн?е эротическихъ переживаній? У дикихъ же мы видимъ и тутъ общинный танецъ. Т?мъ бол?е возможна общественная помощь при постигающихъ челов?ка бол?зняхъ. У племени Pongos, пишетъ Ревиль, предаются ц?лой масс? абсурдныхъ церемоній вокругъ больного, прод?лывающихся по ц?лымъ днямъ; танцуютъ, бьютъ въ тамбурины, разрисовываютъ т?ло больного красными и б?лыми полосами. А колдунъ держитъ стражу вокругъ хижины съ обнаженной шашкой въ рук?{1118}). Къ сожал?нію, опять не изв?стно, какого характера эти «абсурдныя» церемоніи и танцы. Зд?сь уже однако мы наблюдаемъ и н?что новое по сравненію съ предыдущими церемоніями. Тамъ роль вс?хъ участниковъ была равна по значительности. Зд?сь же въ общей церемоніи является уже лицо, роль котораго обособляется отъ ролей другихъ участниковъ. Вокругъ больного танцуютъ и бьютъ въ тамбурины, а колдунъ въ это время ходитъ дозоромъ. Онъ охраняетъ хижину. Его д?ло отд?льно отъ общаго. Такимъ образомъ, на сцен? какъ бы два колдуна: одинъ — масса, д?йствующая за одно, другой — единичная личность, собственно колдунъ. Хотя
296
роли ихъ уже разд?ляются, но присутствіе, какъ того, такъ и другого необходимо. Въ данномъ случа? главная роль все еще остается на сторон? массоваго д?йствія. Но съ теченіемъ времени колдунъ будетъ захватывать въ церемоніяхъ все большее и большее м?сто, a участіе массы будетъ параллельно этому ослаб?вать. У кафровъ, если кто-нибудь забол?етъ, бол?знь приписываютъ вліянію злого колдуна. Для открытія виновника приб?гаютъ къ помощи доброй колдуньи. Та ложится въ хижин? спать, чтобы увид?ть злого колдуна во сн?. Въ это время вокругъ ея хижины все племя танцуетъ, ударяя въ ладоши{1119}). Зд?сь уже роль колдуньи значительно важн?е, ч?мъ роль колдуна въ первомъ случа?. Открытіе виновнаго зависитъ именно отъ нея. Она въ центр? д?йствія. Но и масса все еще играетъ значительную роль. Масса своей пляской способствуетъ тому, чтобы колдунья увид?ла во сн? кого сл?дуетъ. Къ сожал?нію, и тутъ приходится зам?тить, что, какъ и въ другихъ случаяхъ, не изв?стно ни содержаніе п?сни, ни характеръ танца. А безъ этого нельзя опред?лить то отношеніе, какое существуетъ зд?сь между словомъ и д?йствіемъ. Также не ясно и отношеніе массовыхъ чаръ ко сну колдуньи. Но роль массы все ослаб?ваетъ. Мы вид?ли, что центръ чаръ уже захватило одно лицо. Однако масса еще танцуетъ и поетъ. Но вотъ у н?которыхъ кафрскихъ же племенъ зам?чается еще одинъ шагъ въ направленіи роста роли колдуна за счетъ активности массы. Для открытія такати (злого колдуна) вс? обитатели крааля собираются въ новолуніе вокругъ большого огня; на середину выходитъ тсанусе (добрый колдунъ). Въ то же мгновеніе мущины ударяютъ палками о землю, а женщины тихо зап?ваютъ п?сню. Темпъ, сначала медленный, все ускоряется. Въ это время тсанусе поетъ заклинанія и танцуетъ{1120}). Какъ видимъ, положеніе уже сильно изм?нилось. Танецъ отъ массы перешелъ на сторону колдуна. Колдунъ же поетъ заклинанія. Поютъ еще и женщины. Но мущины присутствуютъ молча. Зд?сь между прочимъ, кажется, можно установить, почему мужчины
297
лишены участія въ общихъ чарахъ. Среди нихъ находится такати, котораго долженъ узнать тсанусе, и они въ страх? ожидаютъ, на кого падетъ указаніе. Наконецъ, у кафровъ же колдунъ выступаетъ вполн? самостоятельно при открытіи такати. Свид?тельство объ этомъ есть у Ревиля, но оно не ясно и даетъ поводъ къ недоразум?ніямъ. "Доведя себя до возбужденнаго состоянія, или пророческаго восторга, о которомъ мы только что говорили, кафрскій колдунъ, какъ б?сноватый, носится вокругъ или среди толпы, охваченной ужасомъ, до т?хъ поръ, пока не зачуетъ злого колдуна"{1121}). Недоразум?ніе возникаетъ по поводу того, какимъ способомъ достигалось экстатическое состояніе колдуна. Выше Ревиль говоритъ, что это состояніе поддерживалось танцами, сопровождавшимися п?ніемъ и ударами по натянутымъ бычачьимъ кожамъ{1122}). Танецъ и п?ніе можетъ исполнять и исполняетъ одинъ колдунъ. Кто же ударяетъ по натянутымъ кожамъ? Очевидно, присутствующіе. Въ только же что описанномъ случа? открытія такати толпа едва ли принимала участіе въ церемоніи, производя удары по кожамъ, и д?йствовалъ, в?роятно, одинъ колдунъ. Можетъ быть, онъ билъ при этомъ въ какой-нибудь родъ тамбурина? Такимъ образомъ, синкретическія чары отъ толпы перешли къ одному лицу, колдуну. Я этимъ не хочу сказать, что такимъ образомъ явился и колдунъ. Колдуны, конечно, существовали гораздо ран?е. Я только старался просл?дить, какъ колдунъ постепенно отвоевывалъ у массы ея роль, и какъ магическая п?сня, родившись въ массовомъ синкретическомъ чарованіи, переходила также въ уста отд?льнаго лица. Процессъ этотъ идетъ совершенно аналогично тому, какой установилъ А. Н. Веселовскій вообще для п?сни, въ ея переход? отъ массоваго синкретическаго исполненія къ исполненію также синкретическому, но уже единоличному. П?сня-заклинаніе также еще находится въ стадіи синкретизма въ устахъ дикаго колдуна. Она все еще соединена съ музыкой и съ танцемъ. Но теперь уже на сторон? слова громадный перев?съ. Хотя танецъ и музыка еще налицо, но
298
они утеряли тотъ свой характеръ, которымъ обладали въ первоначальномъ массовомъ чарованіи. Тамъ танецъ былъ изобразительнымъ д?йствіемъ, зд?сь — средство возбужденія экстаза. Музыка, при томъ зачаточномъ состояніи, въ какомъ она находится у дикихъ, не могла, конечно, быть такъ изобразительна, какъ пантомима, но и она, какъ будто пыталась по м?р? возможности быть таковою. Вспомнимъ позваниваніе сверху внизъ при заклинаніи дождя. Главная ея роль была ъ отбиваніи такта для танца. Съ этой стороны роль ея осталась неизм?нной и при единоличномъ синкретическомъ чарованіи. Ея задача, какъ тамъ, такъ и зд?сь возбуждать ритмическимъ звукомъ танцоровъ. Однако, какъ мы уже вид?ли (стр. 286), и музыка обладала способноюсть чаровать даже и независимо отъ другихъ элементовъ.
Мы вид?ли, что чарованія изъ массовыхъ обратились въ единоличныя чарованія колдуна. Но иногда колдуны также соединяются по н?скольку челов?къ, чтобы вм?ст? л?чить больного. Въ Индіи колдуньи танцовали нагишомъ въ полночь, съ в?никомъ, привязаннымъ къ поясу. Он? собирались около жилища больного или за деревнями{1123}). Хотя танецъ въ большинств? случаевъ у отд?льныхъ колдуновъ является уже средствомъ приведенія себя въ экстазъ, однако онъ и зд?сь еще иногда сохраняетъ тотъ характеръ, какой им?лъ въ массовомъ чарованіи, т. е. является пантомимой. Такъ, напр., у эскимосскихъ колдуновъ С. Америки существуютъ мимическіе танцы съ масками, точно такіе же, какіе мы вид?ли у краснокожихъ{1124}). Пляска, п?ніе заклинаній и игра на какомъ-нибудь ударномъ инструмент? почти всегда неразрывно встр?чаются у колдуновъ дикихъ народовъ. Патагонскіе колдуны тоже поютъ заклинанія, подыгрывая на своихъ инструментахъ, похожихъ на трещетки{1125}). Поетъ, пляшетъ и играетъ колдунъ и африканскихъ племенъ. То же самое и въ Индіи. Ревиль отм?чаетъ удивительное однообразіе въ колдовств? вс?хъ нецивилизованныхъ народовъ. — Чтобы покончить съ синкретическими единоличными чарами, остановлюсь еще на шаманахъ.
299
Я выбираю именно ихъ потому, что зд?сь, кажется, лучше всего сохранились сл?ды первоначальнаго массоваго синкретическаго чарованія. Прежде всего отм?тимъ н?которыя изъ принадлежностей шамана:1) фантастическій кафтанъ, украшенный массой разныхъ побрякушекъ, колецъ и колокольчиковъ, 2) маска, 3) филиновая шапка (изъ шкуры филина), 4) бубенъ. Когда приглашаютъ шамана въ юрту къ больному, то сюда же собираются сос?ди. Вс? разм?щаются на скамьяхъ вдоль ст?нокъ, мужчины съ правой стороны, женщины съ л?вой. За сытнымъ и вкуснымъ ужиномъ дожидаются ночи. Съ наступленіемъ темноты юрта запирается. Чуть св?тятъ только потухающіе уголья. Для шамана разстилается по середин? юрты б?лая лошадиная шкура. Сл?дуютъ приготовительныя церемоніи, и на мгновеніе водворяется мертвая тишина. Немного спустя раздается одинокій сдержанный з?вокъ, и въ сл?дъ за нимъ гд?-то въ покрытой тьмою юрт?, громко, четко и пронзительно прокричитъ соколъ или жалобно расплачется чайка. Посл? новаго промежутка начинается легкая, какъ комариное жужжаніе, дробь бубна: шаманъ начинаетъ свою музыку. Вначал? н?жная, мягкая, неуловимая, потомъ нервная и пронзительная, какъ шумъ приближающейся бури, музыка все растетъ и кр?пнетъ. На общемъ ея фон? поминутно выд?ляются дикіе крики: каркаютъ вороны, см?ются гагары, жалуются чайки, посвистываютъ кулики, клекочутъ соколы и орлы. Музыка растетъ, удары по бубну сливаются въ одинъ непрерывный гулъ: колокольчики, погремушки, бубенчики гремятъ и звенятъ не уставая. Вдругъ все обрывается. Все разомъ умолкаетъ. Пріемъ этотъ повторяется съ небольшими изм?неніями н?сколько разъ. Когда шаманъ подготовитъ такимъ образомъ вс?хъ присутствуюшихъ, музыка изм?няетъ темпъ, къ ней присоединяются отрывочныя фразы п?сни. Вм?ст? съ этимъ кудесникъ начинаетъ и плясать. Кружась, танцуя и ударяя колотушкой въ бубенъ, съ п?ніемъ, л?карь направляется къ больному. Съ новыми заклинаніями онъ изгоняетъ причину бол?зни, выпугивая ее или высасывая ртомъ изъ больного м?ста. Изгнавъ бол?знь, заклинатель уноситъ ее на середину избы и посл? многихъ церемоній и заклинаній выплевываетъ, выгоняетъ изъ юрты, выбрасываетъ
300
вонъ пинками или сдуваетъ прочь съ ладони далеко на небо или подъ землю{1126}). С. Маловъ описываетъ, какъ въ Кузнецкомъ у?зд? Томской губерніи 12 іюля 1908 г. ему камлалъ шаманъ на счастливое путешествіе. "Ц?лый часъ шаманъ п?лъ стихи, сопровождая свое п?ніе ударами по бубну. П?ніе шамана, за невнятностью произношенія и заглушаемое грохотомъ бубна, бываетъ большею частью непонятно окружающимъ шамана лицамъ. Шаманъ н?сколько разъ вытягивался во весь ростъ и п?лъ, обращаясь вверхъ; это означало, что онъ путешествуетъ гд?-нибудь наверху, по горнымъ хребтамъ; по временамъ же онъ расп?валъ, наклонившись близко къ земл?. Во время камланья, по словамъ инородцевъ, шаманъ, смотря по надобности, ?здитъ верхомъ на щук?, налим? и бодается съ быкомъ въ мор?"{1127}). Вотъ каковъ характеръ и обстановка камланія. Прежде всего обратимъ вниманіе на то обстоятельство, что при л?ченіи присутствуютъ сос?ди, молча окружающіе л?каря. Они наравн? съ шаманомъ получаютъ за что-то угощеніе. Мы вид?ли, что у другихъ дикихъ племенъ публика не была пассивна. Она л?чила вм?ст? съ колдуномъ. Она также п?ла и плясала. Потомъ мы вид?ли, что она только уже п?ла, оставивши пляску колдуну. Дал?е п?ла одна только ея часть. И вотъ, наконецъ, вся она неподвижно молчитъ, внимая колдуну. Но при камланіи шамановъ публика не всегда остается безучастной. По словомъ Г. Н. Чубинова ("Эволюція функцій сибирскаго шамана" — докладъ, читанный въ Императорскомъ Русскомъ Географическомъ Обществ? 18-го марта 1916 года), присутствующіе при камланіи иногда помогаютъ шаману. Какъ изв?стно, въ камланіи шамана изображается путешествіе въ страну духовъ. Во время этого путешествія шаманъ встр?чается съ различными духами и вступаетъ съ ними въ бес?ду. По наблюденію Г. Н. Чубинова, на бол?е развитой ступени шаманъ самъ себ? отв?чаетъ за духа. На бол?е примитивныхъ ступеняхъ отв?чаютъ присутствующіе. Иногда все камланіе принимаетъ массовый характеръ,
301
причемъ вм?ст? съ шаманомъ танцуютъ — всякій на свой ладъ. Мн? кажется, что вс? эти факты говорятъ о постепенномъ обособленіи роли шамана отъ массоваго камланія. Колдунъ пляшетъ, играетъ, поетъ. На немъ шапка изъ шкуры филина; у него маска. Танцуя, шаманъ изображаетъ ?зду по горамъ и долинамъ и, смотря по обстоятельствамъ, прод?лываетъ другія подобныя пантомимы. Не перешло ли все это къ нему отъ маскированныхъ танцевъ и пантомимъ, истолнявшихся въ бол?е раннее время массой? Остатокъ т?хъ же изобразительныхъ чаръ слышится и въ крикахъ шамана, подражающихъ голосамъ различныхъ птицъ. Мы вид?ли, какъ въ пантомимахъ краснокожіе ревутъ буйволами, стонутъ тюленями. П?сня шамана мало похожа на европейскіе заговоры. Она состоитъ изъ ряда просьбъ, обращенныхъ къ разнымъ предметамъ; но чаще всего изъ отрывочныхъ безсвязныхъ восклицаній, выражающихъ хвалу небу, животнымъ, птицамъ, деревьямъ, р?камъ и т. п. Такимъ образомъ, она обнаруживаетъ, съ одной стороны, склонность перейти въ молитву, а съ другой — въ гимнъ. Почему же такая разница между европейскими заговорами и заклинаніями танцующихъ колдуновъ дикарей? Очевидно, мы им?емъ д?ло съ двумя различными родами словесныхъ чаръ, разница которыхъ зависитъ отъ особыхъ условій зарожденія и дальн?йшаго развитія, присущихъ каждому роду. Мы вид?ли, какъ зарождалась форма заговоровъ, господствующихъ въ Европ?. Заговоры зарождались въ устахъ отд?льныхъ личностей и были свободны отъ вліянія ритма въ форм? музыки, танца и п?нія. Творцы и хозяева ихъ были люди, стоящіе всегда на одной и той же ступени соціальной л?стницы. Совс?мъ не такова была судьба носителей синкретическихъ заклинаній. Ревиль говоритъ, что везд? у дикихъ народовъ колдунъ постепенно переходитъ отъ роли л?каря и гадателя къ роли жреца. По м?р? того, какъ развиваются религіозныя представленія народовъ, чарованія колдуновъ переходятъ въ религіозную практику. Заклинаніе обращается въ молитву. Громадное значеніе при этомъ им?ло то обстоятельство, что заклинанія дикихъ колдуновъ неразрывно связаны съ ритмомъ. Именно ритмъ, возбуждая, приводя въ экстазъ, толкалъ творческую фантазію колдуна не въ эпическомъ направленіи (какъ у европейскаго
302
знахаря), а въ лирическомъ. Стоитъ только почитать шаманскія заклинанія, чтобы уб?диться въ этомъ. Читая эти безсвязныя, иступленныя восклицанія, трудно отд?латься отъ навязчиваго представленія опьян?вшаго отъ танца, скачущаго и выкрикивающаго колдуна. Такое настроеніе, конечно, не для эпическаго творчества. Европейскіе заговоры создавались въ спокойномъ состояніи; они носятъ на себ? сл?ды не экстаза, a уравнов?шенной обдуманности. Недаромъ заговоры въ Южной Руси получили такое характерное названіе — "шептаніе". Латинское incantatio[221] указываетъ совс?мъ на другой характеръ заклинанія, на другой источникъ. Incantatio въ исторической глубин? своей, безспорно, связано съ п?сней колдуна, развившейся поздн?е у римлянъ и грековъ въ молитву. Этимъ и объясняется магическій характеръ языческой молитвы. Культы и гимны древнихъ им?ютъ прямую связь съ обрядами и п?снями, носившими характеръ чаръ. Современные же европейскіе заговоры развивались совс?мъ не т?мъ путемъ. Поэтому они не им?ютъ ничего общаго съ молитвой. Я им?ю въ виду тотъ видъ заговоровъ, развитіе котораго изсл?довалось въ предыдущей глав?. Молитвообразные же заговоры, конечно, могли появляться подъ непосредственнымъ вліяніемъ религіи. Т?мъ бол?е заклинанія церковнаго характера. Христіанство въ Европ? — религія пришлая, а не органически выросшая изъ народныхъ обрядовъ, какъ это было у грековъ и др. языческихъ народовъ. Вступивши въ борьбу съ языческими обрядами, оно вс?ми силами старалось уничтожить ихъ. Этимъ и объясняется то, что у европейскихъ народовъ остались только жалкіе сл?ды прежнихъ синкретическихъ массовыхъ чаръ. То обстоятельство, что христіанство, занявши господствующее м?сто, не позволило обрядамъ вылиться въ культъ, наложило печать и на сопровождавшія ихъ п?сни. П?сни не вылились въ форму молитвы, что неизб?жно случилось бы при иномъ положеніи д?лъ, а сохранили свой заговорный характеръ.
Познакомившись съ европейскими заговорами и синкретическими чарами дикихъ, посмотримъ теперь, какую роль играло слово въ т?хъ и другихъ. Въ первыхъ слово родилось изъ обряда, потомъ разд?лило съ нимъ магическую силу и, наконецъ, присвоило ее себ? всю ц?ликомъ. Во
303
вторыхъ — процессъ совершенно аналогичный. Разница лишь въ томъ, что слово входитъ въ бол?е сложный комплексъ. Т? скудныя св?д?нія, какія у насъ им?ются о характер? первоначальной заклинательной п?сни, даютъ все-таки основаніе предполагать, что за роль была отведена тамъ слову. Прежде всего назначеніе слова было поддерживать ритмъ для облегченія танца — «работы». Съ другой стороны она совпадаетъ съ ролью слова въ заговорахъ европейскихъ, т. е. описываетъ, поясняетъ и дополняетъ обрядъ. По м?р? того, какъ ослаб?валъ драматическій элементъ въ танц?, и присутствіе ритма сводилось къ возбужденію экстаза въ колдун?, сила чаръ сосредоточивалась все бол?е и бол?е на п?сн?. Въ этомъ состояніи мы и застаемъ синкретическія чары въ тотъ моментъ, когда колдунъ обращается въ жреца, а заклинательная п?сня принимаетъ форму молитвы, какъ у древнихъ грековъ и римлянъ.
Теперь остается посмотр?ть, почему массовыя синкретическія чары отливаются въ форму ритмическую. Прежде всего разсмотримъ взаимоотношеніе между ритмомъ и пантомимой, такъ т?сно слившимися другъ съ другомъ въ магическомъ танц?. Я уже раньше отм?чалъ, что суть всей церемоніи именно въ томъ, что изображается. Ритмическая сторона — это только форма, въ какую выливается изображеніе. Летурно говоритъ, что дикихъ въ танцахъ прежде всего интересуетъ изобразительная (мимическая) сторона, а не ритмическая{1128}). Гроссе также утверждаетъ, что мимическіе танцы удовлетворяютъ потребности первобытнаго челов?ка подражать, иногда доходящей буквально до страсти{1129}). И тотъ и другой придаютъ ритму только роль оболочки, формы. Такъ же, какъ и чувство поэта стремится вылиться въ ритмическихъ звукахъ, пантомима стремится од?ться ритмическими движеніями. Удовольствіе отъ ритма составляетъ общечелов?ческое явленіе. Но особенно это зам?тно у некультурныхъ народовъ. Ритмъ на нихъ д?йствуетъ неотразимымъ образомъ; онъ ихъ чаруетъ, гипнотизируетъ, приводитъ въ экстазъ и лишаетъ воли. Гроссе,
304