Глава 3. Борьба партий в Иерусалиме

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 3. Борьба партий в Иерусалиме

1. Иерусалим

Иерусалим продолжал оставаться центром, столицей иудейства, и вместе с иудейством рос и развивался также Иерусалим. Он снова стал богатым городом, большим городом с 200 000 душ населения, но свое значение и богатство он уже черпал не из военной силы или торговли между палестинскими народами, как при Давиде и Соломоне, а исключительно из храма Яхве. Каждый иудей, где бы он ни жил, должен был способствовать поддержанию храма и вносил ежегодно две драхмы как храмовой сбор, отсылавшийся в Иерусалим.

То, что в иудейской литературе изображалось как положение, унаследованное от глубокой старины, в действительности создано было в ту эпоху, когда эта литература возникла: все палестинское иудейство жило тогда за счет почитания Яхве, и ему грозила бы гибель, как только это почитание прекратилось бы или даже приняло бы другие формы. А попытки устроить храмы Яхве вне Иерусалима встречались в то время неоднократно.

Так некто Ониас, сын иудейского первосвященника, построил в Египте храм Яхве при содействии царя Птолемея Филометра (173–146 гг. до Р. X.), который надеялся, что иудеи будут ему более верны, если они будут иметь собственный храм в стране.

Но новый храм не приобрел никакого значения, вероятно, именно потому, что он должен был укрепить верноподданнические чувства египетских иудеев. Они оставались в Египте иностранцами, терпимым меньшинством: мог ли оттуда явиться мессия, который должен был принести своему народу самостоятельность и национальное величие? А вера в мессию была одним из самых сильных источников культа Яхве.

Несравненно неприятнее была конкуренция храма, построенного недалеко от Иерусалима, на горе Гаризим, около Сихема, сектой самаритян, — по словам Иосифа Флавия, в эпоху Александра Великого, по мнению же Шюрера, столетием раньше. Неудивительно, что между обоими конкурентами разгорелась ожесточенная вражда. Но старая религиозная компания была слишком богата и влиятельна, чтобы новая могла причинить ей значительный ущерб. Несмотря на ревностную пропаганду, самаритяне количественно увеличивались далеко не так быстро, как иудеи, считавшие домом бога Иерусалим.

Но чем большая опасность грозила монополии Иерусалима, тем ревностнее блюли жители чистоту его культа, тем фанатичнее сопротивлялись они всякой попытке произвести в нем какие-нибудь изменения или навязать им это путем насилия. Отсюда религиозный фанатизм и религиозная нетерпимость иерусалимских иудеев, резко отличающие их от широкой религиозной терпимости других народов того времени. Для других их боги были средством объяснить непонятные явления, составляли источник утешения и помощи в положениях, в которых сила человеческая оказывалась бесполезной. Для иудеев Палестины бог их стал средством, на котором основывалось их существование. Он стал для всего народа тем, чем он в других случаях бывает только для его священников. Поповский фанатизм превращался в Палестине в фанатизм всего населения.

Но несмотря на то, что последнее, как один человек, восставало на защиту культа Яхве против всякого, кто осмеливался прикоснуться к нему, все же и в нем явственно проступали классовые противоречия, борьба которых не пощадила и Иерусалим. Каждый класс старался на свой манер приобрести благосклонность Яхве и защищать его храм. И каждый из них представлял себе грядущего мессию на свой лад.

2. Саддукеи

В восьмой главе второй книги «Иудейской войны» Иосиф Флавий сообщает, что среди иудеев существовали три идейных течения: фарисеи, саддукеи и ессеи. Вот как он изображает первые два из них:

«Что касается двух других сект, то фарисеи отличались тем, что соблюдали закон строжайшим образом. Они первые составили особую секту. Их учение приписывает все богу и его провидению. По их мнению, человек может делать добро или зло, но при этом принимает участие и божественный промысел. Они думают также, что душа человека бессмертна и что души добрых входят в новые тела, а души злых подвергаются бесконечным мукам».

«Другую секту составляют саддукеи. Эти отрицают божественное предопределение и говорят, что бог не виновен, делает ли кто-нибудь добро или зло. Это зависит от человека, который по своей свободной воле может делать одно и не делать другого. Они отрицают также, что душа бессмертна и что после смерти нас ждет воздаяние по делам нашим».

«Фарисеи готовы всегда оказать помощь и стараются поэтому жить в мире с народом. Наоборот, саддукеи жестокосердны и относятся недружелюбно и к народу, и к чужеземцам». В этом изображении обе секты являются представителями различных религиозных воззрений. Но хотя иудейской историей до сих пор занимались почти исключительно теологи, для которых религия — все, а борьба классов — ничто, все же и они наконец пришли к заключению, что противоположность между саддукеями и фарисеями была, по своей сущности, не религиозной, а классовой, что это была противоположность, которую можно сравнить с существовавшей до Великой французской революции между дворянством и третьим сословием.

Саддукеи были представителями духовной аристократии, захватившей власть в иудейском государстве и пользовавшейся ею сначала под верховенством Персии, а затем и под верховенством преемников Александра Великого. Духовенство было полновластным хозяином в храме. С помощью храма оно господствовало в Иерусалиме, а через посредство последнего и над всем иудейством. В его руки попадали все налоги, притекавшие в храм. А их было немало. Правда, до вавилонского пленения доходы духовенства были скромны и нерегулярны. Но после плена они возросли до огромных размеров. Мы уже упоминали о налоге двойной драхмы (или полусикля, около 1,6 марки), который должен был ежегодно уплачиваться на поддержание храма каждым иудеем мужеского пола старше двух лет, был ли он богат или беден. Кроме того, в храм притекали многочисленные приношения. Какие огромные суммы получал храм, показывает следующий факт: Митридат однажды конфисковал на острове Кос 800 талантов, которые предназначались для храма.[45]

В защитительной речи, которую Цицерон держал в 59 г. до Р. X. в пользу Флакка, бывшего за два года перед тем наместником провинции Азии, он говорит: «Так как деньги иудеев из года в год отправляются из Италии и всех провинций в Иерусалим, то Флакк приказал, чтобы из провинции Азии (западная часть Малой Азии) не вывозились никакие деньги (в Иерусалим)». Цицерон дальше рассказывает, как Флакк конфисковал в различных местах деньги, собиравшиеся для храма, в одной Апамее— 100 фунтов золота.

Ко всему этому надо прибавить жертвоприношения. Во время оно жертвующие сами съедали жертву, а священник мог только принять участие в этом веселом торжестве. Со времени плена часть жертвователей уменьшается, а часть духовенства, напротив, возрастает. Из приношения на празднество, которое жертвователь съедал в веселом обществе, чтобы доставить удовольствие не только богу, но и себе самому, возникает натуральная подать, которую бог требует только для себя, т. е. для своих священников.

Сумма этих налогов постоянно возрастала. Не только жертвы из домашнего скота и съестных припасов шли все больше в пользу священников, к ним присоединялись также десятина от всех плодов и первенцы всех животных. Так, первенцы «чистых» животных, быков, овец, коз, т. е. таких, которых можно было есть, доставлялись в храм in natura. «Нечистые» животные, лошади, ослы, верблюды, выкупались за деньги. Точно так же и первенцы людей, < выкуп за которых составлял пять сиклей.

Недурное перечисление всего, что получало иудейское духовенство от народа и что позже еще больше возросло: треть сикля скоро повысилась до половины сикля — мы находим в книге Неемии (10:32 и ел.):

«И поставили мы (иудеи) себе в закон давать от себя по трети сикля в год на потребности для дома Бога нашего… И бросили мы жребии о доставке дров, священники, левиты и народ, когда которому поколению нашему в назначенные времена, из года в год, привозить их к дому Бога нашего, чтоб они горели на жертвеннике Господа Бога нашего, по написанному в законе. И обязались мы каждый год приносить в дом Господень начатки с земли нашей и начатки всяких плодов со всякого дерева; также… первенцев из сыновей наших и из скота нашего, как написано в законе, и первородное от крупного и мелкого скота нашего. И начатки из молотого хлеба нашего и приношений наших, и плодов со всякого дерева, вина и масла мы будем доставлять священникам в кладовые при доме Бога нашего и десятину с земли нашей левитам. Они, левиты, будут брать десятину во всех городах, где у нас земледелие. При левитах, когда они будут брать левитскую десятину, будет находиться священник, сын Аарона, чтобы левиты десятину из своих десятин отвозили в дом Бога нашего в комнаты, отделенные для кладовой, потому что в эти комнаты как сыны Израилевы, так и левиты должны доставлять приносимое в дар: хлеб, вино и масло. Там священные сосуды, и служащие священники, и привратники, и певцы. И мы не оставим дома Бога нашего».

Мы видим, что этот храм далеко не был похож на церковь. При нем были огромные притворы, где хранились массами различные продукты, но были также и хранилища для золота и серебра. Он поэтому был сильно укреплен и хорошо охранялся. Как и языческие храмы, он считался местом, где можно было в полной безопасности сохранять золото и серебро. Поэтому частные лица пользовались им для отдачи на хранение своих сокровищ. Разумеется, Яхве не выполнял даром эти функции депозитного банка.

Можно сказать с уверенностью, что богатства иерусалимского духовенства приняли колоссальные размеры. Марк Красе, союзник Цезаря, с которым мы уже имели случай познакомиться, воспользовался этим, когда он предпринял свой разбойничий поход против парфян. По дороге он забрал сокровища Иерусалимского храма. Когда Красе готовился в поход против парфян, он явился в Иудею и забрал все деньги из храма, которые не трогал Помпеи, — две тысячи талантов и все (нечеканенное) золото на сумму в восемь тысяч талантов. Наконец, он похитил слиток золота весом в триста мин, а мина весит у нас два с половиной фунта».

В общем это составляет около 50 миллионов марок. Несмотря на это, храм скоро был опять наполнен золотом. Количественно духовенство было ограничено узкими пределами, так как оно представляло родовую аристократию, в которой должности переходили по наследству. Согласно Иосифу Флавию, ссылающемуся на Гекатея (Против Апиона, 1,21), было «1500 иудейских священников, которые получали десятины и управляли общиной».

Но и в их среде мало-помалу образовалось деление на высшую и низшую аристократию. Некоторые семьи сумели прочно овладеть всей правительственной властью и разбогатеть таким образом, а богатство их еще больше увеличивало их влияние. Они образовали тесно сплоченную лигу, которая всегда избирала первосвященника из своей среды. При помощи наемников они укрепляли свою власть и защищали ее от других священников, которые старались свергнуть их.

Иосиф Флавий рассказывает следующее: «В это время царь Агриппа отдал звание первосвященника Измаилу, который был сыном Фаба. Но высшее духовенство начало борьбу со священниками и старейшинами народов в Иерусалиме. Они собрали вокруг себя всяких беспокойных и отчаянных людей и стали в их главе. Они часто вступали в споры друг с другом, ругались взаимно и бросали друг в друга каменьями. Никто не противился этому, все происходило так, как будто в городе не было никакого начальства. Высшее духовенство наконец дошло до такой дерзости, что не постыдилось послать служителей в амбары и забрать там десятину, следовавшую священникам, так что многие из последних вынуждены были голодать».

Дела приняли такой скверный оборот, правда, только тогда, когда иудейская община уже быстро приближалась к гибели.

Но уже с самого начала духовная аристократия возвысилась над народной массой и усвоила себе воззрения и обычаи, стоявшие в противоречии с воззрениями народа, главным образом иудейского населения Палестины. В особенности ярко это проявлялось во внешней политике. Мы видели уже, как вследствие географического положения Палестины над нею постоянно тяготело чужеземное господство или грозило ей. Сбросить его или смягчить его можно было двумя путями: дипломатией или вооруженным восстанием.

Пока существовала персидская монархия, ни тот ни другой путь не обещали успеха, но положение изменилось, когда Александр разрушил ее. Новая империя, которую он основал вместо нее, быстро распалась после его смерти, и снова за господство над Израилем начали бороться, как и в старое время, Сирийско-Вавилонское и Египетское царства. Разница заключалась теперь в том, чтобы оба они находились под властью греческих династий: Сирия — под властью Селевкидов, Египет — Птолемеев, и оба все больше эллинизировались.

Справиться с каждой из этих двух держав путем военной силы было безнадежным делом. Тем больше можно было достигнуть при помощи ловкой дипломатии: нужно было стать на сторону сильнейшей из них и добиться от нее привилегированного положения. Но этого нельзя было достигнуть путем ненависти к чужеземцам и отказа от более высокой эллинской культуры и ее средств. Скорее являлась необходимость усвоить эту культуру.

К этой политике иерусалимскую аристократию толкало лучшее знакомство с отношениями в соседних государствах, которое отличало ее от массы остального населения уже в силу ее социального положения и правительственных функций, выполняемых ею. Но в том же направлении ее толкало также ее богатство. Пластические искусства и различные производства предметов роскоши и ком форта в Палестине не процветали, тогда как эллины возвели их на такую высоту, которой они нигде не достигали в то время и еще много веков спустя. Властители всех народов, даже победоносного Рима, заимствовали у эллинов все внешние формы жизни и культуры: эллинизм становится модой для всех эксплуататоров античного мира, как в восемнадцатом столетии для Европы идеалом стала французская культура.

Чем больше возрастала эксплуатация иудейства его аристократией, чем больше увеличивались ее богатства, тем больше она тянулась к эллинской культуре.

Жалобы на это мы находим уже в Первой книге Мак-кавейской. Они относятся ко времени Антиоха Епифана (175–164 гг. до Р. X.).

«В те дни из среды Израиля вышли недостойные люди. Они совратили многих, говоря: будем брататься с народами, которые живут окрест нас. Ибо с тех пор, как мы от них отделились, на нас обрушились многие беды. Такие речи понравились, и некоторые из народа изъявили готовность отправиться к царю. Он дал им полномочие вводить языческие обычаи. И устроили они в Иерусалиме гимназию (т. е. школу для борьбы, в которой боролись нагишом) по греческому обычаю, приделывали себе подобие крайней плоти и отреклись от священного союза, и соединились с язычниками, и продались, чтобы творить злое».

Эти дурные люди были настолько испорчены, что не только старались замаскировать следы обрезания, но и отказывались от своих иудейских имен, заменяя их греческими. Первосвященник Иисус назвал себя Ясоном, другой первосвященник Элиаким — Алкимом, Манас-сия — Менелаем.

Массы иудейского народа особенно плохо мирились с этим предпочтением всего иностранного, эллинского. Мы уже несколько раз указывали, как мало были развиты в Иудее промышленность и искусство. Укрепление эллинского влияния было равносильно вытеснению туземных продуктов эллинскими. Являлся ли он как сирийский царь или египетский, эллин всегда был угнетателем и эксплуататором. Эксплуатируемые в достаточной степени своей аристократией, иудеи особенно сильно чувствовали тяжесть дани, которую они должны были платить чужеземным монархам и их чиновникам. Аристократы умели иногда извлекать при этом еще экстренную прибыль для себя, принимая на себя обязанность представителей иностранных властителей и сборщиков податей для них. Они богатели, взимая с угнетенного народа лишние подати. Народу же оставалось только покорно нести это бремя.

Кое-что подобное случалось уже при персах, как это наглядно показывает иудей Неемия, назначенный царем Артаксерксом наместником его в Иудее (445 г. до Р. X.). Вот что он сообщает о своей деятельности:

«И сделался большой ропот в народе и у жен его на братьев своих Иудеев. Были такие, которые говорили: нас, сыновей наших и дочерей наших много; и мы желали бы доставать хлеб и кормиться и жить. Были и такие, которые говорили: поля свои, и виноградники свои, и домы свои мы закладываем, чтобы достать хлеба от голода. Были и такие, которые говорили: мы занимаем серебро на подать царю под залог полей наших и виноградников наших; у нас такие же тела, какие тела у братьев наших, и сыновья наши такие же, как их сыновья; а вот, мы должны отдавать сыновей наших и дочерей наших в рабы, и некоторые из дочерей наших уже находятся в порабощении. Нет никаких средств для выкупа в руках наших; и поля наши и виноградники наши у других.

Когда я услышал ропот их и такие слова, я очень рассердился. Сердце мое возмутилось, и я строго выговорил знатнейшим и начальствующим и сказал им: вы берете лихву с братьев своих. И созвал я против них большое собрание и сказал им: мы выкупали братьев своих, Иудеев, проданных народам, сколько было сил у нас, а вы продаете братьев своих, и они продаются нам? Они молчали и не находили ответа. И сказал я: нехорошо вы делаете. Не в страхе ли Бога нашего должны ходить вы, дабы избег-v нуть поношения от народов, врагов наших? И я также, братья мои и служащие при мне давали им в заем и серебро и хлеб: оставим им долг сей. Возвратите им ныне же поля их, виноградные и масличные сады их, и домы их, и рост с серебра и хлеба, и вина и масла, за который вы ссудили их. И сказали они: возвратим и не будем с них требовать; сделаем так, как ты говоришь. И позвал я священников и велел им дать клятву, что они так сделают. И вытряхнул я одежду мою и сказал: так пусть вытряхнет Бог всякого человека, который не сдержит слова сего, из дома его и из имения его, и так да будет у него вытрясено и пусто! И сказало все собрание: аминь. И прославили Бога; и народ выполнил слово сие.

Еще: с того дня, как определен я был областеначальником их в земле Иудейской, от двадцатого года до тридцать второго года царя Артаксеркса, в продолжение двенадцати лет я и братья мои не ели хлеба областеначальнического. А прежние областеначальники, которые были до меня, отягощали народ и брали с них хлеб и вино, кроме сорока сиклей серебра; даже и слуги их господствовали над народом. Я же не делал так по страху Божию. При этом работы на стене сей (городских стен Иерусалима) я поддерживал; и полей мы не закупали, и все слуги мои собирались туда на работу. Иудеев и начальствующих по сто пятидесяти человек бывало за столом у меня, кроме приходивших к нам из окрестных народов. И вот что было приготовляемо на один день: один бык, шесть отборных овец и птицы приготовлялись у меня; и в десять дней издерживалось множество всякого вина. И при всем том, хлеба областеначальнического я не требовал, так как тяжелая служба лежала на народе сем. Помяни, Боже мой, во благо мне все, что я сделал для народа сего» (Неем. гл. 5).

Такое самовосхваление довольно часто встречается в документах древности, в особенности Востока. Было бы слишком поспешно сделать вывод, что соответствующий чиновник действительно так заботился о народе, как он это расписывает. Такие самовосхваления свидетельствуют с достоверностью только об одном — о способе, каким наместник и аристократия обыкновенно высасывали соки из народа и угнетали его. Неемия не хвалился бы своими поступками, если бы они не представляли исключения. Никто не будет хвастаться тем, что он не крал серебряных ложек, разве только в обществе, где такие кражи представляют обычное явление.

При сирийских и египетских царях подати отдавались на откуп. Откупщиком обыкновенно выступал первосвященник. Но иногда он встречал в своем сословии конкурентов, и тогда в среде высокопочтенного духовенства возникали пререкания.

Народная масса поэтому имела гораздо больше оснований восставать против чужеземного владычества, чем аристократия, извлекавшая из него выгоды. Но ненависть к чужеземцам этой массы усиливалась еще больше вследствие незнакомства ее с внешними политическими отношениями. Иудейская масса в Палестине не имела понятия о превосходстве силы своих врагов. Вследствие всех этих причин она отвергала дипломатию и стремилась к насильственному свержению чужеземного ига. Но только последнего, а не ига аристократии. Правда, последнее иго тяжело давило народ, но разве все его существование в Иерусалиме и его окрестностях не зависело от храма, от значения его культа и его духовенства? И вся его ненависть, все его недовольство нищетой своей обращались на чужеземных угнетателей. Демократия превращалась в шовинизм.

Счастливое стечение обстоятельств однажды привело к тому, что восстание маленького народца против его могучих владык увенчалось успехом. Случилось это в эпоху, когда, как мы уже заметили, царство Селевкидов, вследствие внутренних междоусобий, точно так же, как и царство Птолемеев, совершенно распадалось, когда оба они к тому же находились в ожесточенной вражде друг с другом, и исподволь подготовлялось покорение их новыми властителями Запада и Востока, римлянами.

Как и всякий гибнущий режим, так и этот увеличивал свой гнет, вызывавший естественно усиленное сопротивление. И все сильнее росло возмущение иудейских патриотов, нашедших свой центр и вождей в организации ха-сидеев.

Из их среды вышел автор Книги пророка Даниила, написанной около того времени (между 167 и 164 гг. до Р. X.). Это было агитационное сочинение, предвещавшее угнетенным, что Израиль скоро восстанет и освободит себя. Он станет своим собственным избавителем, своим собственным мессией. Этой книгой начался ряд мессианских агитационных сочинений, возвещавших свержение чужеземного ига и победу иудейства, его избавление и господство над всеми народами земли.

Но в Книге пророка Даниила эта идея выражается еще в демократических формах. Мессией является в ней еще сам народ. Мессия — это «народ святых Всевышнего». Этому народу дано будет «царство и власть и величие царственное во всей поднебесной… царство вечное, и все властители будут служить и повиноваться Ему» (Дан. 7:27).

Это мессианское пророчество очень скоро блестяще оправдалось. Партизанская война против угнетателей принимала все большие размеры, пока атаманам этих шаек из дома Асмонеев, главным образом Иуде Маккавею, не удалось нанести поражение сирийским войскам в открытом поле и завоевать в конце концов Иерусалим, где сирийцы имели свой гарнизон. Иудея стала свободной, границы ее даже расширились. Симон, брат Иуды Маккавея, павшего в 160 г. до Р. X., осмелился сделать то, что и до него и после него делали многие вожди демократии, завоевавшие в счастливой войне своему народу свободу: он украл ее у народа и возложил себе на голову корону или, скорее, позволил, чтобы народ возложил ее. Большое собрание, состоявшее из духовенства и народа, решило, что он должен быть одновременно первосвященником, военачальником и князем народа (Archiereus, Strategos и Ethnarchos). Так в 141 г. до Р. X. Симон стал основателем Асмонейской династии.

Он хорошо понимал, как ненадежна вновь завоеванная независимость, так как сейчас же поспешил заручиться внешней поддержкой. В 139 г. до Р. X. мы встречаем в Риме его посольство, которое просило, чтобы римляне гарантировали иудеям их территорию. Это было то самое посольство, по поводу которого мы уже упоминали, что некоторые члены его были высланы из Рима за пропаганду своей религии. Но посольство достигло своей цели.

Симон не подозревал, что пройдет немного времени, и новые друзья Иудеи выступят как ее опаснейшие враги, чтобы затем навсегда положить конец Иудейскому государству. Пока в Риме продолжались гражданские войны, судьба Иудеи находилась в неопределенном положении. Помпеи захватил Иерусалим в 63 г. до Р. X., взял много военнопленных, которых он обратил в рабство и отправил в Рим, ограничил территорию Иудейского государства Иудеей, Галилеей, Переей и наложил на иудеев дань. В 54 г. Красе разграбил храм. После его поражения иудеи восстали против римлян в Галилее, но были разбиты, причем многие из военнопленных были проданы в рабство. Цезарь отнесся к иудеям лучше и сделал их своими друзьями. Гражданская война, вспыхнувшая после его смерти, опустошала также Иудею и наложила на нее новые тягости. Когда затем победил Август, он, как и Цезарь, выказал иудеям свою благосклонность, но Иудея осталась в зависимости от Рима, была занята римскими войсками и очутилась под надзором римских правителей, а в заключение и под их непосредственным управлением. Мы уже видели, как орудовала эта банда в провинциях и высасывала из них все соки. Поэтому ненависть к римлянам росла все сильнее, в особенности в массе населения. Призрачные цари и духовная аристократия, господствовавшая над массой, хотя в душе и ненавидели чужеземцев, старались, как и до восстания Маккавеев у греческих властителей, снискать теперь благосклонность у римских владык. Но партия их, партия саддукеев, все больше должна была уступать демократической партии патриотов, партии фарисеев.

Уже об эпохе около 100 г. до Р. X. Иосиф Флавий пишет в своих «Древностях»: «Богатые стоят на стороне саддукеев, простой народ на стороне фарисеев» (XIII, 70, 5).

А об эпохе царя Ирода (эпохе Христа) он сообщает следующее:

«К секте саддукеев примыкали немногие, но это были почти исключительно люди, принадлежавшие к знатным и занимавшие почетные должности. Однако государственные дела управлялись не по их воле. Получивши общественную должность, они должны были, хотели ли они этого или нет, поступать сообразно желаниям фарисеев, иначе простой народ не терпел бы их» (XVIII, 1, 4).

Фарисеи все больше становились вместо духовной аристократии духовными вождями иудейского народа.

3. Фарисеи

Мы уже познакомились выше, при рассказе о восстании Маккавеев, с ревнителями закона, хасидеями. Несколько десятилетий спустя, при Иоанне Гиркане (135–104 гг. до Р. X.), представители того же течения выступают теперь под именем фарисеев точно так же, как только тогда враждебная им партия получила название саддукейской.

Откуда ведет свое происхождение последнее название, неизвестно. Быть может, от первосвященника Садока, по имени которого священники назывались садокитами. Фарисеи, peruschim, т. е. отделенные, обособленные, сами называли себя «товарищами» (chaberim), или союзниками.

Иосиф Флавий упоминает при одном случае, что их было шесть тысяч человек, что для такой маленькой страны, как Иудея, представляло очень сильную политическую организацию. Вот что он сообщает о времени Ирода (37-4 гг. до Р. X.):

«Но среди иудеев были тогда люди, которые гордились тем, что они строго соблюдают законы отцов, и думали, что бог их особенно любит. К ним в особенности привержены были женщины. Этих людей называли фарисеями. Они имели большую силу и могли скорее всего сопротивляться царю, хотя они при этом были очень бла горазумны и выжидали всегда удобного случая, чтобы устроить возмущение. Когда иудейский народ присягнул на верность императору (Августу) и повиновение царю (Ироду), то только они отказались принести присягу, и было их шесть тысяч человек»..

Ирод, жестокий тиран, никогда не скупившийся на казни, не осмелился наказать строго этих нарушителей верноподданнической присяги — доказательство, как высоко он оценивал влияние фарисеев на народную массу.

Фарисеи стали духовными вождями народной массы. Среди них в свою очередь доминировали «книжники», или ученые, которые в Новом завете всегда называются рядом с ними, раввины (rabbi — мой господин, Monsieur).

Интеллигенция как класс первоначально, как и всюду на Востоке, была тождественна с кастой священников. Но в Иудее ее ждала такая же судьба, которая постигала всякую аристократию. Чем богаче она становилась, тем больше она пренебрегала функциями, которым она была обязана своим привилегированным положением. Хорошо еще, если она выполняла внешние обряды культа, что составляло ее обязанность. Она все больше запускала научную, литературную, законодательную и судебную деятельность и добилась таким путем того, что все эти функции мало-помалу были захвачены образованными элементами из среды самого народа.

Особенное значение имели судебная и законодательная деятельность. Народам Древнего Востока не были известны законодательные собрания. Все право являлось обычным правом, древним правом. Конечно, общественное развитие идет дальше, создаются новые отношения и новые проблемы, требующие новых правовых норм. Но в народном сознании сильно укоренилось убеждение, что право остается вечно неизменным, что оно идет от бога, и новое право тем скорее добивается признания, чем больше оно принимает форму обычного права, традиционного права, которое существовало изначально и является вновь только потому, что оно было забыто.

Самое простое средство, которое господствующие классы пускают в ход, чтобы выдать новое право за старое, состоит в фальсификации документов.

Иудейское духовенство, как мы уже видели, широко воспользовалось этим средством. Это легко проделывается там, где народной массе противостоит единственный господствующий класс как знаток и хранитель религиозного предания, которое на Востоке охватывает все знание. Напротив, там, где рядом со старым духовенством возник новый, образованный класс, трудно уже было выдавать какое-нибудь новшество за творение, созданное Моисеем или каким-нибудь другим авторитетом седой древности. Конкурирующий класс теперь внимательно следил за фальсификаторами.

Таким образом, в течение двух последних веков до разрушения Иерусалима римлянами раввины непрерывно стремятся раздвинуть рамки установленного духовенством канона священных книг и расширить его путем присоединения новых литературных произведений, которые должны также считаться древними и пользоваться таким же уважением, как и прежние. Но попытки их не увенчались успехом.

В своем сочинении «Против Апиона» (1, 7 и 8) Иосиф Флавий исследует достоверность иудейских писаний:

«Не всякий имеет право писать. Это право принадлежит только пророкам, которые писали по вдохновению от бога о прошлом и о событиях их времени. Поэтому мы не имеем много сочинений, которые противоречат друг другу, а только двадцать две книги, которые имеют божественное происхождение и содержат все, что случилось с сотворения мира», а именно Пятикнижие Моисея, тринадцать книг пророков, описывающих период от смерти Моисея до Артаксеркса, и четыре книги псалмов и притч.

От Артаксеркса до нашего времени все, правда, было также описано, «о это не так достоверно… Как мы высоко чтим свои книги, видно из того, что за такой долгий период никто не осмелился ни прибавить к ним что-нибудь, ни отнять».

Для эпохи Иосифа Флавия это действительно так. Чем труднее становилось изменять существующий закон в том его виде, в каком он сохранился в упомянутой литературе, тем больше новаторы были вынуждены приспособлять закон к новым потребностям путем толкования (интерпретации). Священные книги иудеев поддавались этой процедуре тем легче, что они представляли не цельное произведение, а литературное отражение самых различных времен и общественных условий. Они одинаково включали легенды доисторического кочевого периода и высококультурную городскую философию Вавилона. Все это было соединено вместе при помощи послевавилонской священнической редакции, редакции очень часто в высшей степени неискусной, сохранившей в книгах грубейшие противоречия. На основании нового «закона» можно было все доказать, надо было только обладать достаточным остроумием и памятью, чтобы знать наизусть все законы и уметь их цитировать. К этому, в сущности, сводилась вся раввинская премудрость. Она не ставила себе задачей исследование жизни, а, напротив, старалась вдолбить в голову своим ученикам точное знакомство со священными книгами и довести до высокой степени совершенства их способности к казуистике и рабулистике при истолковании этих книг. Конечно, бессознательно для себя, она поддавалась влиянию окружающей жизни, бившей вокруг нее ключом, но чем дальше развивалась эта раввинская школьная премудрость, тем скорее она переставала являться средством понять эту жизнь, а следовательно, и влиять на нее. С одной стороны, она превращалась в искусство путем изумительной юридической казуистики и крючкотворства, перехитрить весь мир и даже самого бога, а с другой стороны, она приучала во всяком затруднительном случае утешаться и поучаться при помощи какой-нибудь благочестивой цитаты. Познанию мира она не способствовала ни на йоту. Наоборот, она погружалась во все более глубокое невежество относительно внешнего мира. Особенно ярко сказалось это в период борьбы, закончившейся разрушением Иерусалима.

Развитые, знакомые с тогдашним миром саддукеи лучше понимали современное им политическое положение. Они знали, что с римлянами невозможно справиться. Напротив, фарисеи тем больше стремились к насильственному свержению римского ига, чем тяжелее оно давило на Иудею и доводило народ до отчаяния. А восстание Маккавеев явило блестящий пример, как народ должен и может защищать свою свободу против тиранов.

Мессианские чаяния, служившие крепкой поддержкой этого восстания и из успеха его черпавшие новую силу, разрастались тем больше, чем сильнее становилось стремление иудеев сбросить с себя римское иго. Правда, римляне были более страшными противниками, чем подгнившее сирийское царство, да и доверие к самодеятельности народов, со времени восстания Маккавеев, сильно уменьшилось во всем античном мире. То, что обыкновенно называют гражданскими войнами, являлось, в сущности, борьбой отдельных счастливых полководцев за мировое господство. Поэтому под иудейским мессией подра зумевался теперь уже не иудейский народ, сам освобождающий себя, а могучий военный герой, полный чудодейственной силы, посланный богом, чтобы избавить и спасти избранный и святой народ от горя и нужды.

Даже таюге мечтатели, как фарисеи, считали невозможным справиться с угнетателями без помощи необыкновенного полководца. Но они не возлагали все свои надежды только на него одного. С гордостью высчитывали они, как постоянно растет число их приверженцев в империи, как велико оно в особенности в соседних странах, в Александрии, Вавилоне, Дамаске, Антиохии. Разве все эти иудеи не придут на помощь угнетенной родине, когда она восстанет? И если одному такому городу, как Рим, удалось завоевать мировое господство, то почему же это не удастся великому и гордому Иерусалиму?

В основе Откровения Иоанна лежит иудейское агитационное сочинение вроде Книги пророка Даниила. Оно, вероятно, было написано в эпоху, когда Веспасиан, а затем Тит осаждали Иерусалим. Оно пророчит борьбу между Римом и Иерусалимом. Здесь Рим — жена, сидящая на семи горах, «Вавилон, великая блудница… вином блудодеяния своего она напоила все народы, и цари земные любодействовали с нею, и купцы земные разбогатели от великой роскоши ее». Город этот падет, и будет суд над ним, «и купцы земные восплачут и возрыдают о ней, потому что товаров их никто уже не покупает», а на его место станет священный город Иерусалим, и «спасенные народы будут ходить во свете его, и цари земные принесут в него славу и честь свою» (Откр. 18: 2, 3, 11; 21:24).

Действительно, Иерусалим был городом, который наивным людям, незнакомым с римским могуществом, мог казаться опасным соперником для Рима.

Иосиф Флавий рассказывает, что однажды при Нероне священники сосчитали людей, которые явились в Иерусалим на праздник пасхи. «Священники насчитали 256 500 жертвенных агнцев. А за каждым столом с одним агнцем сидело не меньше десяти человек. Бывало и так, что за таким столом сидело до двадцати человек. Но если даже считать на одного агнца десять человек, то мы все же получаем 2 700 000 душ», не считая нечистых и неверующих, которые не могли принимать участие в пасхальном торжестве.

Хотя Иосиф Флавий ссылается на перепись, все же приводимые им данные невероятны, даже если мы примем, что среди этих двух с половиною миллионов человек были многочисленные крестьяне из окрестностей, не нуждавшиеся ни в крове, ни в пропитании внутри стен Иерусалима. Массовый транспорт пищевых продуктов на большие расстояния тогда возможен был только на судах. Все большие города того времени были расположены на судоходных реках или у моря. О водном транспорте в Иеру-салим не могло быть и речи. И море, и Иордан лежали— от него далеко, и, кроме того, последний был несудоходен. Для такой массы людей в Иерусалиме того времени трудно было иметь в достаточном количестве даже питьевую воду. Ведь городу приходилось отчасти рассчитывать на дождевую воду, которая собиралась в цистернах.

Так же мало вероятно известие, что в Иерусалиме в течение осады, предшествовавшей его разрушению, погибло 1 100 000 иудеев.

Несравненно меньше число, приводимое Тацитом. Осажденные обоего пола и всех возрастов составляли все вместе 600 000 человек. Так как в городе заперлись многие люди, обыкновенно жившие вне Иерусалима, то можно определить среднее число его жителей в последние десятилетия до разрушения в 300 000 человек. Если бы мы его определили даже в 200 000, то для того времени это была бы очень крупная цифра для городского населения. Но цифра Иосифа Флавия показывает, как разрасталось это количество в фантазии иудейского народа.

Но как бы ни был велик и силен Иерусалим, он не мог надеяться на победу без помощи извне. И иудеи действительно рассчитывали на такую помощь.

Но они забывали, что иудейское население вне Палестины было чисто городским населением, что оно было сосредоточено в крупных городах, где оно составляло меньшинство. Но тогда, еще в большей степени, чем позже, к продолжительной военной службе был способен только крестьянин. Жившие в крупных городах массы лавочников, ремесленников и люмпен-пролетариев не могли образовать армию, которая была бы в состоянии устоять в открытом поле против обученных войск. Правда, во время последнего большого восстания Иерусалима возникали и вне Палестины иудейские беспорядки, но они нигде не имели значения, как активная помощь Иерусалиму.

Без помощи чудотворящего мессии всякое иудейское восстание было безнадежно. Чем отчаяннее становилось положение в Иудее, тем более страстно культивировались в фарисейских кругах мессианские чаяния. Только саддукеи относились к ним скептически. И так же скептически относились они к учению о воскресении, которое было тесно связано с ожиданием мессии.

Как и вся мифология израильтян, так и их представления о загробной жизни не представляли первоначально ничего такого, что их отличало бы от народов, находившихся на той же стадии культурного развития. Факт явления умерших во сне объяснялся тем, что мертвые продолжают вести после смерти личное существование, но бесплотное, призрачное. Обычай хоронить умерших в темной могиле послужил толчком для возникновения взгляда, что это посмертное существование связано с мрачным, подземным местом. Жизнерадостность и жизнедеятельность не могли себе представить, чтобы конец жизни не означал в то же время конец всех наслаждений и радостей, что бесплотное существование может быть не безрадостным и не печальным.

Такие воззрения мы встречаем у израильтян так же, как и у древних греков. Гадес последних соответствовал израильтянскому шеолу, так называлось у израильтян мрачное место, расположенное глубоко в земле и хорошо охраняемое, откуда умершие, раз попав туда, не могли уже никогда вернуться. Если тень Ахиллеса жалуется у Гомера, что лучше быть поденщиком на земле, чем царем в подземном мире, то Екклезиаст (Проповедник) Соломона (составлен в эпоху Маккавеев) говорит, что «псу живому лучше, нежели мертвому льву», и продолжает: «…мертвые ничего не знают, и уже нет им воздаяния, потому что и память о них предана забвению, и любовь их, и ненависть их, и ревность их уже исчезли, и нет им более части во веки ни в чем, что делается под солнцем».

Следовательно, для мертвых не существует никакого воздаяния. Были ли они грешниками или праведниками, их ждет в подземном мире одинаковая судьба. Только в жизни существуют радость и наслаждение.

«Итак иди, ешь с весельем хлеб твой, и пей в радости сердца вино твое, когда Бог благоволит к делам твоим. Да будут во всякое время одежды твои светлы, и да не оскудевает елей на голове твоей. Наслаждайся жизнью с женою, которую любишь, во все дни суетной жизни, твоей, и которую дал тебе Бог под солнцем на все суетные дни твои; потому что это — доля твоя в жизни и в трудах твоих, какими ты трудишься под солнцем. Все, что мо жет рука твоя делать, по силам делай; потому что в могиле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости» (Еккл. 9:7-10).

В этих словах чувствуется вполне «эллинская» жизнерадостность, но в то же время в них высказывается и вполне «языческое» представление о загробной жизни. Саддукеи сохраняли как раз древние иудейские представления. Но уже в эпоху Екклезиаста зарождались прямо противоположные воззрения.

Жизнерадостность вполне соответствовала народному настроению в эпоху здорового, процветающего крестьянства. После разорения крестьян любовь к этой жизни, радость ее наслаждениями могла сохранять только аристократия; напротив, у низших классов эта жизнерадостность исчезала тем скорее, чем мучительнее становилась их жизнь. Но они еще не зашли так далеко, чтобы отчаиваться во всякой возможности улучшения этой жизни. Чем хуже складывалась последняя, тем крепче хватались они за надежду на восстание, которое принесет им лучшую жизнь и вернет им старую жизнерадостность. Мессия — это была революция, которая, правда, тем больше должна была опираться на сверхчеловеческие силы, на чудеса, чем больше реальные силы складывались не в пользу угнетенных и эксплуатируемых масс.

Но по мере того, как росли вера в чудо и доверие к чудотворной силе грядущего мессии, росла также масса страданий и жертв, которых требовала борьба против угнетения, росло число мучеников, погибших в борьбе. Неужели все они напрасно ждали и страдали, неужели именно самые преданные и мужественные провозвестники мессии будут лишены всех благ счастливой жизни, которую должна была доставить победа мессии его избранникам? И неужели им, что ради дела святого и избранного народа отказались от наслаждений жизни, что пожертвовали даже самой жизнью, неужели им не суж-дена была никакая награда? Неужели они должны были вести безрадостное существование в шеоле в то время, как их победоносные товарищи в Иерусалиме будут господами всего мира и наслаждаться всеми его радостями?

Те, кто верил, что у мессии достаточно сил, чтобы справиться с Римом, могли, конечно, верить, что он справится и со смертью. Воскрешения мертвых не считались тогда чем-нибудь невозможным.

Так приходили к взгляду, что передовые бойцы иудейства, павшие в борьбе, после победы мессии восстанут из могил своих во всей своей телесности и начнут новую жизнь, полную радости и. наслаждений. Не о бессмертии души шла в этом случае речь, а о воскресении плоти, которой в торжествующем Иерусалиме предстояли очень реальные наслаждения. Обильное угощение вином играло в этих ожиданиях немалую роль. Не забыты были и радости любви. Иосиф Флавий рассказывает об одном евнухе Ирода, что фарисеи привлекали его на свою сторону, обещав ему, что грядущий мессия вернет ему способность к совокуплению и рождению детей.

Но если мессия мог вознаграждать верных ему, то нетрудно было прийти к заключению, что ему принадлежит и карающая сила. И действительно, так же как для борцов была невыносима мысль, что мученики останутся без воздаяния по заслугам своим, мучительна была для них и мысль, что все их угнетатели, умершие в счастье, уйдут от наказания, что они в подземном мире будут вести такую же безразличную жизнь, как и тени праведников. Поэтому и их тела также должны были воскреснуть и после быть отданы в жертву ужаснейшим мукам.

При этом первоначально вовсе не думали о воскресении всех мертвых. Воскресение должно было быть заключением борьбы за самостоятельность и мировое господство Иерусалима. Оно должно было поэтому охватить только тех, кто пал в этой борьбе с одной и другой стороны. Так, в Книге пророка Даниила о дне победы иудейства сказано следующее:

«И многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление» (Дан. 12:2).

Так называемое Откровение Иоанна принадлежит, как мы уже заметили, к тому же кругу идей. В сохранившейся христианской переработке оно говорит о двух воскресениях. Первое из них не есть воскресение всех людей, а только мучеников — в сохранившейся редакции, конечно, только христианских, — которые ожили, чтобы царствовать на этой земле тысячу лет. «…Души обезглавленных за свидетельство Иисуса и за слово Божие, которые не поклонились зверю, ни образу его, и не приняли начертания на чело свое и на руку свою. Они ожили и царствовали со Христом тысячу лет. Прочие же из умерших не ожили, доколе не окончится тысяча лет» (Откр. 20: 4–5).

Вера в воскресение была боевой доктриной. Порождение фанатизма долгой и упорной борьбы с могуществен ным врагом, она может быть объяснена только им. Понятно поэтому, что вера в воскресение сама питала и укрепляла этот фанатизм.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.