Глава 30. Возмущение в Иерусалиме
Глава 30. Возмущение в Иерусалиме
Примерно через неделю почти такая же трогательная встреча произошла в Тире, на сирийском берегу.
Миновав берега Родоса, судно причалило в одном из больших портов юго-западной Малой Азии, где путешественники перешли на более крупный корабль, совершавший регулярные летние рейсы напрямик через открытое море к финикийскому берегу, в Тир. В Тире происходила разгрузка и погрузка товаров, занявшая неделю. Павел и его товарищи быстро нашли христиан. "Они, по внушению Духа, говорили Павлу, чтобы он не ходил в Иерусалим, но Павел не внял предупреждению. С волнением и радостью встретились христиане Тира и десять путешественников. В день отплытия вся община, с женщинами и детьми, пришла проводить их в путь. В те времена Тир представлял собой город на острове, соединенном с материком длинной дамбой, по обеим сторонам которой образовались песчаные пляжи. Перед тем, как взойти на корабль, все христиане преклонили колени в молитве — на чистом прибрежном песке, под безоблачным небом Средиземноморья.
Следующая остановка была на 30 километров южнее, в Птолемаиде. И снова Павел встретился с местной христианской общиной. На следующее утро, 14 мая 57 года, корабль обогнул мыс Кармел и встал на причал в Кесарии, главном порту и столице провинции Иудея. Прокураторский дворец, так хорошо знакомый Павлу, выделялся среди других залитых солнцем мраморных зданий. Все шло хорошо. Путники стали гостями Филиппа, известного благовестника, проповедовавшего в Африке, вверх по течению Нила. Филипп был одним из тех шести диаконов, с которыми невинноубиенный Стефан некогда помогал вдовам в Иерусалиме. У Филиппа было четыре незамужних дочери; позже все они переехали жить в Иераполь, около Колосс. Дочерям Филиппа мы обязаны массой информации о первых днях христианства. У каждой из них был дар пророчества. Но о будущем Павла они хранили молчание.
Через несколько дней в Кесарию прибыл знаменитый пророк Агав, тот самый, чье предсказание о наступающем голоде побудило Павла вернуться в Иерусалим после многих лет скитаний. Войдя в дом Филиппа, Агав увидел лежащий широкий и длинный пояс. Он взял его в руки, сел на землю и связал себе поясом руки и ноги. "Так говорит Дух Святый", — произнес Агав, — "мужа, чей этот пояс, так свяжут в Иерусалиме Иудеи и предадут в руки язычников". Это был пояс Павла.
Агав не делал никаких выводов или заключений — он просто констатировал будущее. Лука и другие спутники не могли больше видеть, как их любимый учитель подвергает себя неминуемой опасности. Филипп и его семья присоединились к их мнению. "Мы и тамошние просили, чтобы он не ходил в Иерусалим". Они рыдали и умоляли. Почему Павел не может спокойно подождать в Кесарии, пока они отнесут пожертвования в Иерусалим и вернутся назад? Они считали, что он поступает неправильно, не прислушиваясь к предупреждениям. Многие позднейшие комментаторы замечали, что поведение Павла в этом случае резко контрастировало с той готовностью подчиняться велениям Духа, которую он проявлял в ранние годы своего проповедничества в Асии (особенно, когда Дух не пустил его в Вифинию). Жалобы друзей и уверенность Агава произвели свое действие. Павел чувствовал себя истощенным, уставшим от внутреннего противоречия. Он знал, что друзья просят его от всего сердца, желая защитить его. Но после одинокой прогулки из Троады в Асе он чувствовал, что высшая любовь, любовь к Иисусу Христу зовет его в Иерусалим. Может быть нужно, — думал Павел, чтобы его смерть послужила на благо христианству, как послужила смерть Стефана. Может быть, когда он умрет, иудеи примирятся, наконец, с христианами, и все синагоги мира обратятся ко Христу. Если, страстно любя свой народ, Павел готов был "отлучиться от Христа" ради иудеев, то умереть ради них для него было еще легче.
— "Что вы делаете?" — восклицал Павел, — "что плачете и сокрушаете сердце мое? я не только хочу быть узником, но готов умереть в Иерусалиме за имя Господа Иисуса".
Лука пишет: "Когда же мы не могли уговорить его, то, успокоились, сказавши: да будет воля Господня!"
Христиане Кесарии снарядили вьючих мулов, чтобы везти пожертвования в Иерусалим, и приготовили верховых мулов для Павла и его друзей. Послали вперед гонцов, чтобы приготовить апостолу кров и пищу, — Иерусалим в это время года был перенаселен паломниками. Решено было остановиться у давнего ученика Павла, Мнасона Кипрянина, который, в отличие от многих других иерусалимских христиан, симпатизировал верующим языческого происхождения. На каждом повороте 80-километровой дороги, поднимавшейся и спускавшейся среди холмов, путники видели все новые группы паломников — ко дню Пятидесятницы сюда стремились иудеи со всех концов империи. И другие дороги были полны пилигримов из Персии, Аравии, северной Африки и верховьев Нила — каждый из них нес свое приношение Храму и Закону предков, радостно предвкушая великий праздник.
Мнасон принял Павла и его друзей с распростертыми объятиями. Христианам из Асии и Европы хотелось увидеть знаменитый город. Павел водил их по улицам, показывая все замечательные места; нередко встречался он со злейшими врагами своими, асийскими иудеями, которые, конечно же, узнали и его, и Трофима из Эфеса. Приведя друзей в храмовый Двор, Павел не был настолько безумен, чтобы позволить им переступить "порог очищения", отделяющий святую святых от внешних помещений. Если необрезанный переступал эту черту, он сам был виновен в своей смерти.
На следующий день Павел и посланные от языческо-христианских общин были официально приняты Иаковом, братом Господним, и старейшинами Иерусалимской церкви. Пожертвования прибыли по назначению. Петр и другие апостолы отсутствовали — они ушли благовествовать; Фома, согласно традиции, к тому времени уже достиг северной Индии. Суровый аскет Иаков продолжал проводить свою осторожную политику — священники и правители иудеев терпели эту большую группу соплеменников, которые признавали Христа Мессией, но соблюдали в то же время обычаи предков. Большинство старейшин Иерусалимской общины были уверены, что Павел, где бы он ни появлялся, наносил ущерб их дипломатическим усилиям. Павлу их мнение было известно: многие месяцы он беспокоился — примут ли старейшины духовное подаяние от христиан Европы и Асии?
Лука замечает, что Павел и старейшины обменялись горячими поцелуями. Затем посланные выступили вперед, чтобы передать деньги. Павел "рассказывал подробно, что сотворил Бог у язычников служением его". Речь его имела определенную цель: побудить старейшин облегчить свою перенаселенную общину и послать братьев продолжить дело, начатое Павлом, распространять благую весть до тех пор, пока все люди на земле не станут одной паствой Одного Пастыря.
Реакция старейшин была разочаровывающей. Вознеся положенную по случаю молитву, они быстро повернули дело другим боком.
"Видишь, брат", — сказали они, — "сколько тысяч уверовавших иудеев, и все они ревнители закона; а о тебе наслышались они, что ты всех Иудеев, живущих между язычниками, учишь отступлению от Моисея, говоря, чтоб они не обрезывали детей своих и не поступали по обычаям". Старейшины не утверждали, что это их собственная точка зрения — вопрос был поставлен по письменному требованию Синедриона. От Павла требовалось какое-нибудь действие, демонстрирующее его лояльность по отношению к иудеям. "Итак что же?.. Сделай же так, как мы скажем тебе…" Павлу предлагалось поступить согласно древнему обычаю и показать свое послушание закону, взяв на себя издержки за очищение и жертвы четверых бедных паломников. Старейшины выставили вперед четверых бедняков, остригших волосы во исполнение обета, но не имевших средств на покупку жертвенных птиц и животных. "Если ты поступишь по обычаю, то все поймут, что слышанное ими о тебе несправедливо, и что сам ты продолжаешь соблюдать закон".
Павел, таким образом, попал в очень затруднительное положение. Старейшины, без сомнения, знали, что у него нет своих собственных денег, а использовать пожертвования христиан Европы и Асии для исполнения иудейских традиционных обрядов было нехорошо. Кроме того, Павла призывали самому провести черту, разделяющую апостола и его учеников. Старейшины открыто настаивали, чтобы Павел объявил о своем подчинении Моисееву закону и соблюдении обычаев. Но ведь он не соблюдал их! Он лишь уважал их и согласен был вести себя, как иудей, чтобы приобрести соплеменников для Христа, но сам он не считал себя связанным иудейским законом, несмотря на то, что исполнил обет очищения в прошлое свое пребывание в Иерусалиме. Таким образом, от него требовали обмана.
Но такова была его любовь к иудеям, что он согласился с планом старейшин постольку, поскольку это могло помочь иудеям обратиться ко Христу. "Любовь да будет непритворна", — писал он римлянам. Никогда не приведет зло к добру — учил он; теперь он поступал вопреки собственному совету. И ни в чем так не видна его беззаветная любовь к иудеям, как в этой трагической ошибке в Иерусалиме, на Пятидесятницу 57 года по Рождеству Господа нашего Иисуса Христа.
Павел немедленно оставил дом Мнасона и поселился в одном из дворов Храма с четырьмя бедняками, которых он никогда в глаза не видел. Там, по обряду очищения, им предстояло пробыть два или три дня. Павел заплатил требуемые деньги, соблюдал обычаи, постился. И каждую минуту сознавал, что положил голову в открытую пасть льва. Толпы паломников, теснящиеся в Храме, находились в состоянии чрезвычайного возбуждения — несколько лет назад они подняли восстание, когда скучающий римский солдат, несущий службу на стенах крепости Антония, оскорбил их неприличным жестом. Иудеи из Асии и Европы, не выносившие присутствия Павла, видели его в самом святом для них месте!
Обряд очищения подходил к концу. На следующее утро четыре неизвестных бедняка должны были сжечь свои остриженные волосы на жертвенном огне. Павел собирался вернуться в дом Мнасона и вскоре отплыть в Рим.
Нескончаемый поток паломников струился по дворам храма, во всем чувствовалась болезненно напряженная национальная и религиозная гордость. Павел был готов к любой опасности, предупрежденный пророками. И беда нагрянула. Иудеи из Асии, видевшие Павла на улицах в обществе бывшего язычника, необрезанного Трофима из Эфеса, решили, что один из четырех бедняков — это Трофим, которго Павел тайно провел в Храм, совершив страшное святотатство.
— "Мужи Израильские! помогите!" — возопили они, — "Этот человек всех повсюду учит против народа и закона и места сего; притом и Еллинов ввел в храм и осквернил святое место сие".
Все, слышавшие этот призыв, бросились к Павлу, чтобы казнить отступника и святотатца. Возмущение росло, и вскоре человеческий вихрь закружился вокруг апостола. Его вытащили за пределы святыни, где нельзя было проливать кровь. Избитого, израненного, сопровождаемого криками издевательства и ненависти, Павла стащили вниз по ступеням, награждая ударами и пинками. Он слышал, как великие врата Храма захлопнулись за ним, слышал сплошной рев кровожадной массы людей. Теперь или никогда надо было подтвердить его собственный принцип: "Радуйтесь в Господе всегда, и еще говорю: радуйтесь… — и мир Божий, который превыше всякого ума, соблюдет сердца ваши и помышления ваши во Христе Иисусе".
Павел еще не падал, но уже терял силы. Скоро его повалят на землю и начнут рвать на куски. Кто-то выворачивал ему руки, кто-то пытался оторвать ему ухо, глаза слезились под ударами. Ждать оставалось недолго. И он умрет, не в силах сказать ни одного слова?
Сквозь гул толпы прорезался звук металла — шли римские солдаты. О возмущении немедленно доложили римской страже, которой командовал тясяченачальник ("хилиарх" по-гречески) Клавдий Лисий, сразу распознавший все признаки слепого восточного массового помешательства, бросив взгляд с башни на столпотворение около храма. Налицо было гражданское неповиновение, следовало принять меры. Две сотни хорошо обученных опытных солдат, расквартированных в крепости Антония, возвышавшейся над северо-западным углом храма, спустились с крыши портика по специальным ступеням, предназначенным обеспечить быстроту маневра. Стража ворвалась в самый центр беспорядка.
Толпа прервала избиение и уступила дорогу солдатам. В памяти людей еще свежо было последнее восстание, когда тысячи людей погибли, задавленные и растоптанные во время всеобщей паники. Клавдий Лисий подошел, взял Павла под арест и приказал заковать его в двойные цепи. Затем он спросил, кто такой Павел и что здесь делает.
Одни стали кричать одно, другие другое, и узнать что-нибудь было невозможно. Клавдий приказал своим людям отвести Павла в крепость. Когда конвой двинулся к главной лестнице, толпа, лишившаяся своей жертвы, закричала и зашумела: "Смерть ему! смерть ему!"; угрожающим кольцом люди теснились вокруг барьера из щитов и копий. У основания лестницы толпа так сдавила солдат, что Павла буквально вынесли на плечах вверх по ступеням. Тысяченачальник сперва решил, что Павел — это тот самый египтянин, который незадолго перед тем поднял трагически окончившееся восстание: во время мятежа тысячи людей, носившие тайные знаки, терроризировали и убивали своих политических противников. Позже восставшие собрались в укрепленный лагерь на Масляной горе, в ожидании чудесного падения стен Иерусалима и гибели римлян. Восстание было подавлено силой оружия, сотни человек были распяты на крестах вдоль дорог, сотни сосланы на галеры, но предводитель ухитрился сбежать. Теперь, по мнению Клавдия Лисия, он вернулся, и иудеи обрушили свой гнев на соблазнителя, погубившего их соплеменников.
На верхних ступенях лестницы, в краткий момент передышки, когда толпа уже осталась внизу, а до дверей темницы было еще несколько шагов Павел обратился к тысяченачальнику по-гречески: "Я Иудей, Тарсянин, гражданин небезызвестного Киликийского города…"
Лисий был явно удивлен. Избитый преступник оказался образованным и вежливым человеком: находясь на волоске от смерти, он говорил на языке Эврипида. Когда Павел попросил: "Позволь мне говорить к народу", римлянин дал разрешение.
Павел обратился к толпе и поднял окровавленную руку. И римлянин опять удивился. По какой-то непонятной причине толпа стихла и стала слушать этого человека.
Павел обратился к толпе на арамейском языке. Римский военачальник плохо понимал местное наречие и не успевал следить за смыслом речи. Он понимал, однако, что Павел не собирается призывать к восстанию, и потому не вмешивался. Он дивился тому, что этот избитый, пожилой человек имеет еще силы красноречиво убеждать тех, кто только что жаждал его крови — но ему недоступно было все обаяние слов Павла, его тактичное понимание чувств слушателей, которых он решил сначала успокоить, а потом победить. Кровь текла по лицу Павла, когда он произносил эту самую героическую, пусть не самую удачную речь в своей жизни.
"Мужи братия и отцы", — обратился к своим мучителям Павел, — "выслушайте теперь мое оправдание пред вами". Эта испытанная временем формула вызвала уважение; кроме того, арамейский язык был родным языком слушателей. Они совсем притихли.
"Я Иудеянин", — воскликнул Павел, — "родившийся в Тарсе Киликийском, воспитанный в сем городе при ногах Гамалиила, тщательно наставленный в отеческом законе, ревнитель по Боге, как и все вы ныне; я даже до смерти гнал последователей сего учения, связывая и предавая в темницу и мужчин и женщин, как засвидетельствует о мне первосвященник и все старейшины, от которых и письма взяв к братиям, живущим в Дамаске, я шел…" И Павел поведал историю своего обращения. И его выслушали. Наконец он проповедовал большой массе иудеев! Возможность возникла на какое-то мгновение, и он воспользовался ею. Боль была забыта, когда он описывал случившееся на дороге в Дамаск и повторял слова, преобразившие всю его жизнь: "Я Иисус Назорей, Которого ты гонишь". Павел рассказал о своей слепоте, об Анании, "муже благочестивом по закону, одобряемом всеми живущими в Дамаске", о крещении своем. Теперь он достиг самого трудного для объяснения места. Прежде всего надо было объяснить, почему он пошел к язычникам: Павел говорил о видении в Иерусалимском Храме, вспоминал о том, как он спорил с Господом, запретившим ему проповедь в Иерусалиме; "Я сказал: Господи! Тебе известно, что я верующих в Тебя заключал в темницы и бил в синагогах, и, когда проливалась кровь Стефана, свидетеля Твоего, я там стоял, одобрял убиение его и стерег одежды побивающих его". "И Он сказал мне: иди; Я пошлю тебя далеко к язычникам…"
Слова эти зажгли толпу, как спичка стог сена. Тишина взорвалась ненавистью. Павла прервали выкрики: "Истреби от земли такого! Ему не должно жить!" Толпа бросилась вверх по лестнице. Другие, позади, рвали одежды и бросали их, метали куски грязи. Увидев, что возмущение возобновилось, тысяченачальник приказал ввести Павла в крепость.
Удивленный, не знающий, что ему докладывать начальству, старый солдат потерял свое уважение к Павлу, увидев, что тот снова разгневал толпу. Он отдал краткий приказ центуриону и удалился.