Глава 32. Царь, царица и прокуратор
Глава 32. Царь, царица и прокуратор
Влажная средиземноморская зима уступила лету 58 года; дули свежие ветры с моря. Павел, прикованный легкой цепью к сопровождающему его солдату, мог свободно гулять по берегу и в городе. Аристарх из Фессалоник поселился в тюрьме, чтобы помогать и прислуживать Павлу. Тимофей уехал проповедовать в Европу или Малую Азию: в нем все еще оставалась юношеская живость, но уже появилась способность к сосредоточенности. И другие посланники церквей вернулись в Европу и Асию, за исключением Луки, который решил остаться в Иудее, чтобы собрать все возможные устные и письменные свидетельства о жизни, смерти и воскресении Иисуса, а также о жизни первых христиан.
Лука возвращался в Кесарию навестить Павла после долгих бесед с Марией, матерью Господней или Марией Магдалиной (если та была еще жива) и рассказать апостолу все, что узнал. Беседовал Лука и с Заккаем, и с прозревшим нищим из Иерихона. В Кесарии Павел, Лука и безотлучный стражник часто сидели и слушали рассказы Филиппа о первых днях после сошествия Святого Духа, о Стефане, которого Филипп хорошо знал. Павел добавлял свои замечания и воспоминания. Некоторые считают, что именно в это время Павел написал свое Послание к Евреям. Послание не подписано, и авторство не установлено точно. Через сто пятьдесят лет после смерти Павла Климент Александрийский говорил, что Павел написал это послание по-еврейски, а Лука перевел его на греческий, и в этом виде оно досталось нам. Современные исследователи сомневаются, что это перевод. Преемник Климента Ориген считал, что Павел руководил составлением послания, но написал его кто-то другой. Тертуллиан решил, что послание написано Варнавой. Другие ученики считали его произведением Аполлоса: этой же точки зрения придерживался Лютер, и в наши дни она особенно популярна.
Как бы то ни было, в эти спокойные дни у Павла появилась, пусть ограниченная, возможность общаться со своим народом. Кроме того, он надеялся обратить в веру двух высокопоставленных учеников. Прокуратор Феликс соблазнил молодую принцессу из Иудейского царского рода, Друзиллу. Она развелась с царем Коммагены, чтобы стать третьей женой Феликса. Может быть ее, иудейку, нарушившую этим закон предков, мучила совесть; или просто в ней сильно было врожденное любопытство, но она нередко уговаривала Феликса пойти послушать Павла.
Павел признавал авторитет правителя. Он не был анархистом. Он писал христианам Рима, жившим в опасном соседстве с Нероном, чтобы они рассматривали императора, как Божьего слугу; власть дается от Бога. У Павла был свой рецепт решения политических проблем — не кровавые революции, а смягчение сердца и преобразование душ правителей. Когда Феликс пожелал послушать его, апостол откликнулся с готовностью. Он свободно говорил о вере в Иисуса Христа, не опасаясь прокуратора, с сердцем раба, который, как и его предшественник Пилат, полагал, что обладает властью оправдывать и осуждать. С точки зрения Павла, по учению Господа любая власть и суждение давались свыше. Феликс, на совести которого было слишком много политических преступлений и прелюбодеяний, решил, что Павел "копает слишком глубоко". Лука пишет: "И как он говорил о правде, о воздержании и о будущем суде, то Феликс пришел в страх и отвечал: теперь пойди, а когда найду время, позову тебя".
Друзилла потеряла интерес к проповеди, но Феликс продолжал часто посещать апостола: раскаиваясь в глубине души, он, в то же время, надеялся, что Павел даст ему большую взятку, и тогда он решит дело в его пользу. Павел, Лука, Аристарх, старец Филипп и его дочери молили Бога о спасении Феликса, но прокуратор так и не обратился в веру.
Весной 69 года, после восстания в Кесарии, Феликс был отозван в Рим и попал в опалу. Влияние брата спасло Феликса от наказания — его не принудили к самоубийству, но он никогда больше не занимал общественных должностей. Перед отъездом он легко мог освободить Павла, но не сделал этого, не желая рвать последние полезные связи с иудейскими старейшинами. По крайней мере, он не хотел давать им повода обвинить его перед императором в неоправданных действиях. Осторожный до конца, он оставил Павла в заключении.
Новым прокуратором Иудеи стал Порций Фест, человек более высокого происхождения и более высоких принципов. Напряженные попытки навести порядок в беспокойной провинции подорвали его здоровье — он умер на посту через два года.
Как только бразды правления перешли к нему в июле 59 года, Порций Фест выехал из Кесарии в Иерусалим. Случайно, среди обсуждения многих других проблем, первосвященник поднял вопрос о Павле. Члены синедриона решили, что новый прокуратор захочет произвести благоприятное впечатление, и просили его начать суд над Павлом побыстрее, в Иерусалиме: сорок молодых фанатиков, поспешившие поклясться не есть и не пить, пока не убьют Павла, ждали случая смыть с себя позор и наверняка попытались бы напасть на Павла по пути в Иерусалим. Фест разрушил их планы, хотя и непреднамеренно. Отказавшись проводить суд в Иерусалиме, он велел старейшинам явиться в Кесарию: просто, чтобы не причинять себе лишних хлопот. Он обещал им не откладывать слушания.
Через восемь или десять дней Фест вместе со своими чиновниками и офицерами вернулся в Кесарию и на следующее же утро приступил к обязанностям Верховного Судьи провинции. Дело Павла рассматривалось первым. Когда Павел вошел в помещение суда, иерусалимские иудеи готовы были наброситься на него в ярости — столько злобы накопилось в них за два года; но в присутствии прокуратора они не посмели выражать свои чувства иначе, как злобными выкриками. Фест позднее говорил царю Иудеи: "Обступивши его, обвинители не представили ни одного из обвинений, какие я предполагал; но они имели некоторые споры с ним о Богопочитании и о каком-то Иисусе умершем, о Котором Павел утверждал, что Он жив". Позже иудеи все же представили обвинения, вроде тех, которые сочинил Тертулл, но не смогли вызвать свидетелей. Лука пишет, что Фест выслушивал обвинение за обвинением и просил доказательств, но доказательств не было.
Павел попросту отрицал всякий состав преступления: "Я не сделал никакого преступления ни против закона Иудейского, ни против храма, ни против кесаря".
Фест видел необоснованность обвинений. Но он не разбирался в религиозных вопросах и боялся оскорбить своих новых подданных. Он вспомнил о просьбе синедриона: "Хочешь ли идти в Иерусалим, чтобы я там судил тебя в этом?" — спросил он Павла.
Павел знал, что даже если ему удастся в живых добраться до Иерусалима, там найдут способ от него избавиться. Но иудеи сами допустили ошибку: если бы их обвинения ограничивались рамками нарушения храмовых правил и религиозных обычаев, они могли бы добиться перенесения суда в Иерусалим, и Фест не смог бы помочь Павлу. Но обвинения были слишком широко сформулированы — Павла объявляли во всемирном вредительстве, его называли язвой общества. Политическое обвинение, также как и религиозное, грозило смертной казнью, но Павел решил придать делу скорее политический оттенок, чтобы суд оставался в пределах римской юрисдикции.
Без колебаний Павел ответил Фесту: "Я стою пред судом кесаревым, где мне и следует быть судиму; Иудеев я ничем не обидел, как и ты хорошо знаешь. Ибо, если я не прав и сделал что-нибудь достойное смерти, то не отрекаюсь умереть; а если ничего того нет, в чем сии обвиняют меня, то никто не может выдать меня им; требую суда кесарева".
Выслушав такое формальное требование, Фест стал советоваться со своими приближенными. Любой римский гражданин имел право апеллировать к императорскому суду, но прокуратор должен был решить, достаточно ли серьезно дело, чтобы передавать его в высший суд.
Требование Павла, неожиданное для Феста, не было внезапным решением для самого апостола. У него было два года, чтобы обдумать свой следующий шаг. Он должен был ехать в Рим, так или иначе. И теперь представлялась возможность. Кроме того, решение Галлиона, официально признавшего христианское вероисповедание, могло потерять свою силу: другой чиновник мог отменить его. Единственным выходом из положения было попытаться добиться положительного решения в высшем, императорском суде. Да, императором был Нерон. Но в 59 году он был еще молод и, несмотря на сомнительный путь к власти, оставался другом брата Галлиона, Сенеки, и прислушивался к его советам — а Сенека был умным человеком. Ни Павел, и никто другой не мог предсказать в 59 году, что со временем Нерон превратится в ужасного тирана, само имя которого станет синонимом распущенности и садизма, жестокости и коррупции. Апелляция к императорскому суду требовала больших расходов, но Павел не тревожился. Бог всегда давал ему все необходимое — и тогда, когда запросы его были ничтожны, и теперь. Вполне возможно, что Павел получил наследство, оставшееся после отца, как единственный живой наследник по мужской линии.
Все зависело от того, пожелает ли Фест предоставить Павлу такое право апелляции. Если да, то колеса медлительной судебной машины завертятся и ничто их уже не остановит. Судьи закончили совещание. Фест занял свое место на возвышении и произнес официальную формулу:
— "Ты потребовал суда кесарева, к кесарю и отправишься". Фест оказался в затруднительном положении. Он сам разрешил Павлу апелляцию, и узник должен был быть препровожден в Рим. Но Фест не мог представить императору никаких ясных обвинений против Павла, ему самому это дело представлялось запутанным. А в самом начале своего правления он не хотел показаться императору несведущим. К счастью, в Кесарию скоро прибывал царь небольшого иудейского государства, искусственно образованного римлянами на северо-востоке Палестины, Ирод Агриппа Второй. Царь был язычником по происхождению, но высокое положение давало ему право рассмотреть обвинения и вынести решение.
Агриппе Второму было тридцать два года. Его отец, царь Иудеи Ирод Агриппа Первый, пытавшийся казнить апостола Петра, умер в Тире после освобождения Петра из темницы. Римляне сочли, что наследник слишком молод, чтобы править Иудеей, и ввели в стране прямое императорское управление. Через четыре года Ирод унаследовал от своего дяди крошечное царство Халкиду — между горами Ливана и горой Хермон в юго-западной Сирии. Постепенно владения его расширялись, с ведома и согласия Рима, и теперь он правил значительной территорией. Агриппа был неженат, но ходили слухи, что он сожительствует с сестрой своей Вереникой, вдовой его дяди. Друзилла, жена бывшего прокуратора Феликса, приходилась ему тоже сестрой.
В последние дни пребывания Агриппы в Кесарии Фест изложил перед ним дело Павла. Агриппа пожелал выслушать Павла. Аудиенция была назначена на следующий день. Павел тщательно приготовил свою речь, желая не столько защитить себя, сколько проповедать учение Иисуса перед высокопоставленными слушателями.
На слушание были приглашены все высшие официальные лица в Кесарии, в том числе и военное командование. Среди них были и язычники, и иудеи. Присутствовали члены семьи прокуратора, занимавшие лучшие места у открытых окон. Досталось место и Луке — его описание событий не оставляет сомнений, что он видел их своими глазами. Он замечает, что Агриппу и Веренику проводили к их тронам "с великой пышностью", при звуках труб; слуги размахивали опахалами из павлиньих перьев, офицеры отдавали честь. Без сомнения, Лука был удивлен тем, что прокуратор устраивает такие почести царю, которого мог уничтожить одним движением руки.
Привели Павла. Невысокий, почти хромой, кривоногий человек с седой бородой предстал перед царем и прокуратором, В нем сохранилась еще врожденная живость движений, и два года относительного покоя и комфорта благоприятно сказались на его здоровье, тем не менее израненное, покрытое следами ушибов лицо его резко контрастировало с лицом молодого солдата-конвоира.
Фест. открыл слушания: "Царь Агриппа и все присутствующие с нами мужи! вы видите того, против которого все множество иудеев приступали ко мне в Иерусалиме и здесь, и кричали, что ему не должно более жить. Но я нашел, что он не сделал ничего достойного смерти, и как он сам потребовал суда у Августа, то я решился послать его к нему… Я не имею ничего верного написать о нем государю; посему привел его пред вас и особенно пред тебя, царь Агриппа, дабы, по рассмотрении, было мне что написать. Ибо мне кажется, нерассудительно послать узника и не показать обвинений на него".
Прокуратор сел. Агриппа сказал Павлу: "Позволяется тебе говорить за себя".
Павел поднял руку, не призывая к тишине, но как бы благословляя молодого царя, душа которого теплилась в надушенном теле кровосмесителя, и начал спокойно:
"Царь Агриппа! Почитаю себя счастливым, что сегодня могу защищаться пред тобою во всем, в чем обвиняют меня Иудеи, тем более, что ты знаешь все обычаи и спорные мнения Иудеев. Посему прошу тебя выслушать меня великодушно. Жизнь мою от юности моей, которую сначала проводил я среди народа моего в Иерусалиме, знают все Иудеи…" Они могли засвидетельствовать, если бы захотели, что Павел жил, как фарисей, "по строжайшему в вероисповедании учению". Тут Павел выдвинул тот же аргумент, который вызвал яростные споры в синедрионе два года назад — он подчеркнул, что его предали суду за чаяние исполнения обещания Божия, данного их предкам. "Что же? Неужели вы невероятным почитаете, что Бог воскрешает мертвых?"
"Правда, и я думал, что мне должно много действовать против имени Иисуса Назорея". Павел описал свое жестокое преследование первых христиан. От личной исповеди, самого лучшего способа привлечь внимание слушателей к учению Христа, Павел перешел к самому главному. Он рассказал о встрече с Иисусом на дороге в Дамаск. Он не упомянул на этот раз Ананию, неизвестного иудея, чье имя ничего не говорило его слушателям, но подробно истолковал слова Божий, обращенные к нему, чтобы ясно дать понять — Иисус Сам послал его открыть глаза иудеев и язычников, обратить их от тьмы к свету, от сатаны к Богу. "Чтобы верою в Меня получили прощение грехов и жребий с освященными", — повторил Павел слова Иисуса. — "Поэтому, царь Агриппа, я не воспротивился небесному видению", — поэтому он и проповедовал язычникам и иудеям, "чтобы они покаялись и обратились к Богу, делая дела, достойные покаяния". Все почувствовали, что последние слова эти обращены непосредственно к Агриппе и Веренике.
Многие из присутствующих были захвачены этой смелой проповедью, и не исключено, что с этого дня жизнь царя и его придворных могла пойти по-другому; апостол развертывал свою мысль, голос его звучал все более взволнованно:
— "За это схватили меня Иудеи в храме и покушались растерзать. Но, получив помощь от Бога, я до сего дня стою, свидетельствуя малому и великому, ничего не говоря, кроме того, о чем пророки и Моисей говорили, что это будет; то есть, Христос имел пострадать и, восстав первый из мертвых, возвестить свет народу Иудейскому и язычникам…"
Но тут прокуратор громким голосом прервал его и разрушил общее впечатление:
— "Безумствуешь ты, Павел! Большая ученость доводит тебя до сумасшествия!"
— "Нет, достопочтенный Фест", — мягко ответил апостол, — "я не безумствую, но говорю слова истины и здравого смысла: ибо знает об этом царь, пред которым я и говорю смело; я отнюдь не верю, чтобы от него было что-нибудь из сего скрыто; ибо это не в углу происходило". И Павел обратился к царю, будто забыв о прокураторе. — "Веришь ли, царь Агриппа, пророкам? Знаю, что веришь".
Агриппа отвечал: "Ты не много не убеждаешь меня сделаться христианином".
Павел отозвался: "Молил бы я Бога, чтобы мало ли, много ли, не только ты, но и все, слушающие меня сегодня, сделались такими, как я, кроме этих уз".
Агриппа не хотел больше слушать. Страх и раздражение были его реакцией, тем более сильной, что внутренне он почувствовал, что склоняется на сторону Павла. Слова апостола о том, что высшая радость и для царя, и для обычного человека — в любви Иисуса Христа, заставил Агриппу подняться с трона и закончить слушание дела. Царица и ее приближенные тоже встали. Только удалившись в помещения, недоступные для посторонних, прокуратор и царская семья показали, какое чувство охватило их, говоря друг другу, что "этот человек ничего достойного уз и смерти не делает". Если бы он не потребовал кесарева суда, его можно бы было уже сейчас освободить.
Агриппа и Вереника правили Иудеей еще семь лет, до начала великого восстания, которое царица тщетно пыталась предотвратить. Они бежали в Рим, где Вереника, по-видимому, стала любовницей императора Тита, полководца, взявшего восставший Иерусалим, истребившего все его население и сравнявшего Храм с землей.