6.1.2. Святые русские князья[864]

6.1.2. Святые русские князья[864]

На Руси к общецерковному и местному почитанию канонизировано до 50 князей и княгинь.

Почитание святых князей начинается с первых лет христианства на Руси с почитания свв. Бориса и Глеба, усиливается во времена монгольского ига и прекращается одновременно с ним. Предполагают, что широкое распространение княжеской святости пришло на смену святости монашеской, когда, с разорением монастырей, стал исчезать подвиг преподобных.

Чин русских святых князей очень обширен: более половины из русских святых мирян княжеского происхождения. Но при этом о большинстве святых князей не сохранилось никаких сведений ни летописных, ни житийных, остались только их имена и святые мощи.

Почитание святых князей на Руси имеет несколько иные основания, нежели почитание византийских императоров. Последние, как уже говорилось, в первую очередь канонизировались за поддержку Православия в борьбе с ересями в эпоху Вселенских Соборов. В этой канонизации находил свое выражение теократический идеал царского служения. Но русский удельный князь, по общественному своему положению, никак не может быть сопоставлен с царем. Его власть ограничена вечем, дружиной, церковной иерархией. Он воплощает в себе не столько начало власти. сколько начало служения, являясь политическим, и прежде всего военным вождем. А как только Русь усваивает греческий идеал власти и переносит его, вместе с царским титулом, на великих князей Московских, княжеская святость прекращается. Никто из благочестивых царей Московских не был канонизован[865]. Поэтому можно предположить, что канонизация князей не имеет ничего общего с освящением власти.

Чтобы уяснить во всей чистоте и своеобразии сущность княжеского подвига, Г. П. Федотов предлагает выделить в сонме святых князей несколько групп: князей равноапостольных, князей-иноков, князей-страстотерпцев и, наконец, князей, прославленных своим общественным служением.

Сравнение св. князя Владимира и св. княгини Ольги с Константином и Еленой звучит уже в ранних похвальных словах им (XI в.). Общность заслуг перед Церковью была основанием перенесения на русских князей-крестителей имени «равноапостольных». Князь Владимир после Крещения прославился и личным благочестием, особенно обильной милостыней, о чем упоминают практически все русские книжники, говоря о Владимире даже мимоходом.

Вторую группу составляют князья-иноки. Среди них, прежде всего, следует назвать Николу Святошу († 1142), привратника Печерского монастыря, одного из верных духовных чад прп. Феодосия. Еще один пример – юный Заозерский князь Андрей (XV век). Будучи единственным наследником своего удела, он отказался от него и постригся в Спасо-Каменном монастыре на Кубенском озере. Он скончался через пять лет († 1453), в строгом, созерцательном уединении. Его житие показывает, что, несмотря на юность, святой князь достиг высокого совершенства духовной жизни.

Кроме князей-иноков следует сказать и о святых княгинях, игумениях и строительницах монастырей. Преподобные княгини, канонизованные Церковью, – это Евфросиния Полоцкая, Анна Кашинская, супруга св. князя Михаила Ярославича Тверского, скончавшаяся в монастыре в 1368 г.; Евфросиния Суздальская, дочь св. кн. Михаила Черниговского, и Евфросиния (в миру Евдокия) Московская, супруга Дмитрия Донского, постригшаяся незадолго до кончины († 1407) в Вознесенском девичьем монастыре. Наиболее яркий образ святой княгини видим в житии св. Евфросинии Полоцкой († 1173). См. Приложение к теме 6.

Князья-иноки почитаются как иноки, то есть преподобные, а не как князья. В их жизненном пути, общем пути монашеского подвига, мы не увидим во всей полноте особенностей подвига княжеского.

Третья группа – убиенные князья, мученики и страстотерпцы. О подвиге святых страстотерпцев на Руси говорилось выше. Условия же для настоящего мученичества за Христа создало татарское иго. Как мученичество за веру стал пониматься и ратный подвиг, смерть в бою за Русскую землю.

К мученикам от монголов относят свв. князей Романа Олеговича, Васильке Константиновича, Михаила Черниговского, Михаила Тверского и др. К ним, на наш взгляд, можно причислить и мучеников Зарайских– князя Феодора, княгини Евпраксии и младенца Иоанна, о которых говорилось выше. Бесспорным мучеником и самым почитаемым из святых князей, после Бориса и Глеба, был Михаил Всеволодович Черниговский, казненный с боярином Феодором в Орде 20 сентября 1246 г. См. Приложение к теме 6.

В повествовании о гибели князя Василько летопись дает его характеристику, в которой можно видеть идеальный образ древнерусского князя. В нем нет никаких аскетических черт: «Бе же се Василько лицом красен, очима светел и грозен взором, и паче меры храбр, сердцем же легок; а кто ему служил, хлеб его ял, чашу его пил, той за его любовь никако же можаше у иного князя быти, ни служити: излише бо слуги своя любяше; мужество и ум в нем живяше, правда же и истина с ним ходиста, бе бо всему хитр». Эта яркая характеристика, в тех же выражениях, прилагается ко многим святым князьям, в том числе и к Александру Невскому.

Но, пожалуй, наиболее полно целостный идеал княжеского служения отражен в Сказании о Михаиле Тверском, одном из лучших княжеских житий. Князь Михаил был

жестоко убит в Орде (1318), став жертвой политической интриги. Ранее он доблестно бился с татарами – и в борьбе с ними, как и в вольной смерти от них «за Христианы», был одинаково верен своему служению. В жизни этого князя можно увидеть тесную связь двух указанных выше путей княжеской святости – подвига страстотерпца и подвига воина, защитника Русской земли. Собираясь в Орду, он предчувствует свою гибель, но хочет отвратить ею татарский погром от своей земли: «Аще бо аз где уклонюсь, то вотчина моя вся в полону будет, множество христиан избиени будут; аще ли после того умрети же ми есть, то лучше ми есть ныне положити душу свою за многие души».

Многое сближает повесть о св. князе Михаиле Тверском с житиями свв. Бориса и Глеба и св. князя Михаила Черниговского. И все же основной мотив подвига — даже единственный, выдвигаемый здесь, – иной. Это не последование Христу в Его безвинном страдании, не стремление избежать предательства Его участием в языческом обряде, а самоотверженная любовь к народу, готовность отдать свою душу «за други своя». Этот мотив господствует в житиях четвертой группы князей – воителей за Русскую землю.

Среди них первое место, бесспорно, принадлежит Александру Невскому. За ним – Всеволод-Гавриил и Довмонт Псковские и Мстислав Ростиславич Храбрый.

Заключительные слова жития св. кн. Александра выражают христианское осмысление его жизненного подвига: «Тако бо Бог прослави угодника Своего, яко много тружеся за землю русскую, и за Новгород, и за Псков, и за всю землю русскую, живот свой полагая за православное христианство»[866].

В летописном сказании о св. Мстиславе Храбром мы также видим идею жертвенного служения князя родной земле, христианскому народу: «Всегда бо тосняшеться умрети за Русскую Землю и за хрестьяны, егда бо видяше хрестьяны полонены от поганых, и тако молвяше дружине своей: “братья! ничто же имете во уме своем, аще ныне умрем за хрестьяны, то очистився грехов своих и Бог вменит кровь нашю с мученикы”».

Сопоставляя общие, повторяющиеся черты, можно заметить устойчивый образ русского святого князя (ср. описание князя Василько). В нем нет ничего аскетического, он полон мужественной красоты и силы. Благочестие его выражается в преданности Церкви, в молитве, в строительстве храмов и уважении к духовенству. Всегда отмечается его нищелюбие, заботы о слабых, сирых и вдовицах. Его военные подвиги и мирные труды, а нередко и мученическая смерть представляются выражением одного и того же подвига жертвенного служения любви: за свой град, за землю Русскую, за православных христиан. В этой жертвенной любви, конечно, и заключается христианская идея княжеского подвига.

Как уже отмечалось, Церковь не канонизирует национальные или политические заслуги. Поэтому в ряду святых князей мы не находим тех, кто больше всего сделал для славы России и для ее единства. В лике общечтимых святых нет ни Ярослава Мудрого, ни Владимира Мономаха, известных своим благочестием, ни князей Московских, за исключением Даниила Александровича, местночтимого в построенном им Даниловом монастыре и канонизованного не ранее XVIII или XIX века. Но зато Ярославль и Муром дали Церкви святых князей, совершенно не известных летописи и истории. Зато Церковь канонизовала противника Боголюбского – Мстислава, и Михаила Тверского, соперника Москвы.

Отказываясь видеть в канонизации князей освящение определенной политики, нельзя однако сводить ее всецело к личной праведности. Церковь чтит в них если не государей, то национальных деятелей, народных вождей. Их общественный (а не только личный) подвиг является социальным выражением заповеди любви. Их политика может быть ошибочной, но Церковь прославляет и неудачников (Всеволод-Гавриил, Михаил Тверской), оценивая не результаты, а намерения, жертвенную ревность служения. Венцом общественного служения святого князя является жертвенная смерть. Герой-воин всегда готов стать страстотерпием, высшим выразителем княжеской святости.

Если в подвиге князя Церковь чтит национальное служение, то неудивительно, что в княжеском житии мы нередко видим яркое выражение идеи любви к родине, к своему народу. Греческой почвой этой идеи, ее опорой в православной традиции была идея малой родины, города-полиса, который живет под сенью мировой империи. Святые мученики Греции являются стражами – защитниками своего города, который хранит их святые останки. Особенно сильное впечатление на Руси произвел святой Димитрий Солунский, покоящийся на славянской земле. Недаром в княжеских житиях часто вспоминается сказание об одном из солунских чудес св. Димитрия. Князь Михаил Тверской (или составитель его жития) вспоминает «благого отечестволюбца, великого Христова мученика Дмитрия, рекша про отчину свою Селунь град: “Господи, аще погубиши град сей, то и аз с ними погибну, аще ли спасеши и, то аз спасен буду; сей убо (Михаил) такожде умысли сотворити и положити душу свою за свое отечество».

Почитание усопшего князя-воина как защитника города было широко распространено на Руси. Повсюду в старых стольных городах, в склепах или притворах соборов народ благоговейно чтил гробницы древних князей, к которым обращался в годы военной угрозы. Гробницы сохраняли имена небесных заступников, но о деяниях их иногда ни память стариков, ни летописи не могли ничего открыть. Оттого так много святых князей, не имеющих жития и даже не известных истории. Их почитание вырастало не из живой памяти о личности, а из немой гробницы. Для святых князей русских, подобно древним мученикам и в отличие от преподобных-аскетов, именно гробница часто была основой культа. Совершавшиеся над нею чудеса указывали на святость почившего; иногда, в редких случаях, она удостоверялась нетлением. Так из общего почитания княжеских гробниц, из национального культа предков выделялся культ святых князей. Церковь делала свой отбор, руководясь чудотворениями или преданием, уже заглохшим для нас.

Близостью культа святых князей к национальному почитанию предков (усопшие молятся за своих родных, усопшие князья – за свою вотчину, за Русскую землю) объясняется неустойчивость в списках святых князей и недостаточная четкость границы, отделяющей их от почитаемых усопших.

Можно предположить, что из множества неведомых и неявленных святых мирян святые князья выделены и поставлены для общецерковного почитания еще и потому, что круг их жизненного подвига предназначал их к общенародной славе. Понятно, что ни купцу, ни крестьянину или боярину не закрыты пути к святости, что не одно только призвание князя открывает человеку небесную славу. Но канонизация нужна не для неба, а для земли. И на земле именно в святых князьях Древняя Русь большей частью видела общих предков, общих заступников, избранных представителей мирянской святости.