Насколько универсален универсализм?

Насколько универсален универсализм?

Возможно, с трудом верится в то, что учение об истинной, чистой, безграничной любви могло возникнуть из стратегических императивов предпринимательства, пусть даже в области религии. И это действительно маловероятно. Если что и возникло вместе с ранним христианством, то отнюдь не бог универсалистской любви в строгом смысле слова. Напомним, что сущностью призыва ранней церкви была «братская любовь» — одна из форм «родственной любви». А родственная любовь по определению разборчива: она направлена внутрь, а не вовне, предназначена не для каждого, а для родных.

Любовь такого рода обычно проповедует Павел, — любовь, направленную в первую очередь на других христиан. «Будьте братолюбивы друг ко другу с нежностью», — наставляет он римлян. «Любовью служите друг другу», — убеждает галатов. Он напоминает фессалоникийцам, что они «сами научены Богом любить друг друга; ибо вы так и поступаете со всеми братиями по всей Македонии. Умоляем же вас, братия, более преуспевать»[819].

Это не значит, что в проповедях Павла не предлагается оснований для истинно универсалистской любви. Он часто призывает христиан распространять великодушие и гостеприимство на необращенных, иногда заходит еще дальше. Так, он говорит фессалоникийцам: «Вас Господь да исполнит и преисполнит любовью друг ко другу и ко всем». Тем не менее не в его правилах ставить христиан и нехристиан точно на одну доску. Галатам он пишет: «Будем делать добро всем, а наипаче своим по вере»[820].

Павел балансирует на тонкой грани: периодически призывая «любить» нехристиан, но считая, что эта любовь должна быть менее эффективным стимулом к великодушию, нежели «братская любовь», к которой он неустанно призывает в среде христиан. Как ни парадоксально, но это балансирование — ключ к первым успехам христианства.

С одной стороны, христианство снискало славу, распространив свое великодушие на нехристиан. Некоторые из них присоединились к церкви, другие, несомненно, остались высокого мнения о ней, а на наблюдателей произвело впечатление сочувствие церкви к обездоленным.

Но христианство не могло до бесконечности распространять свое великодушие на нехристиан. Ведь церкви как организации требовался рост, а основной приманкой в христианстве служили блага, которые оно обещало своей обширной семье, в том числе материальную помощь в трудные времена. Если бы каждый мог пользоваться этими благами, не обращаясь в христианство, сколько народу приняло бы его? И потом, разве может небольшая группа позволить себе бесконечно помогать всем, кто в этом нуждается, если те, кто пользуется такой помощью, никогда не принесут ничего взамен? Залог развития христианства — благосклонность к посторонним, но не бесконечная благосклонность; разумеется, если эти чужаки становятся своими, им положено не только получать, но и отдавать.

ЗАЛОГ РАЗВИТИЯ ХРИСТИАНСТВА — БЛАГОСКЛОННОСТЬ К ПОСТОРОННИМ, НО НЕ БЕСКОНЕЧНАЯ БЛАГОСКЛОННОСТЬ; РАЗУМЕЕТСЯ, ЕСЛИ ЭТИ ЧУЖАКИ СТАНОВЯТСЯ СВОИМИ, ИМ ПОЛОЖЕНО НЕ ТОЛЬКО ПОЛУЧАТЬ, НО И ОТДАВАТЬ

Эта разборчивость христианской любви более чем через столетие после Павла нашла отражение в словах христианского теолога Тертуллиана: «Что отличает нас в глазах наших врагов, так это наша любовь и милосердие: „Только посмотрите, — говорят они, — смотрите, как они любят друг друга!“»[821] Друг друга, а не всех подряд.

Та же разборчивость отражена в известном высказывании Иисуса в Евангелии от Матфея. Иисус объясняет своим последователям, что даже к самым жалким и ничтожным они должны относиться, как к самому Иисусу, чтобы в Судный день он мог сказать им: «Алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне». Эти слова могли бы показаться призывом к безграничному состраданию, если бы за ними не следовало уточнение, на которое редко обращают внимание. После того как последователи Иисуса озадаченно спрашивают: «Когда мы видели Тебя больным, или в темнице, и пришли к Тебе?» Иисус отвечает: «Истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших [иногда переводится как „членам моей семьи“], то сделали Мне»[822]. Братьям? Членам семьи? В раннем христианстве этими выражениями пользовались для обозначения других христиан.

Конечно, если Павел одним из первых пользовался этим лексиконом, тогда, возможно, такие выражения, как «братья», имели другие, более универсалистские, коннотации во времена Иисуса. Но Евангелие от Матфея было написано уже после Павла, так что его язык следует толковать именно в таком свете. А это значит, что приведенный отрывок настолько согласуется с применяемой Павлом в качестве инструмента идеей братской любви, что остается лишь предположить: может, Иисус и не говорил этих слов, может, их вложили ему в уста, чтобы оправдать стратегию, которая ко временам написания Евангелия от Матфея уже доказала свою ценность. (Этих слов нет в самом раннем из евангелий, от Марка, или в раннем, гипотетически восстановленном источнике Q, — только у Матфея.)

Хотя принадлежность к одной из церквей Павла позволяла радоваться братской любви, она еще не гарантировала пожизненность этой привилегии. Став братом, каждый становился предметом пристального внимания, и чрезмерное потакание своим слабостям могло стать причиной отторжения. В том же Первом послании к Коринфянам, где фигурирует знаменитая ода Павла к любви, содержится следующий отрывок: «Я писал вам не сообщаться с тем, кто, называясь братом, остается блудником, или лихоимцем, или идолослужителем, или злоречивым, или пьяницею, или хищником; с таким даже и не есть вместе… извергните развращенного из среды вас»[823]. В церкви Павла действовали широкие критерии для приема в число братьев, но и строгие основания для исключения из таковых.

Эта политика членства помогает объяснить, каким образом христианство могло позволить себе принимать представителей всех классов общества, в том числе неимущих. Пока они не злоупотребляли чужой щедростью и не предавались пороку, они могли считаться полезными. В сущности, христианские церкви становились инструментами социальной мобильности, давая образование целеустремленным ученикам. Один христианин II века отмечал: «Не только богатые среди нас проявляют интерес к нашей философии, но и бедные получают наставления даром… Мы принимаем всех, кто имеет желание слушать»[824].

Формула отличается четкостью: обращайся ко всем, держись за честных и усердных. Но подтекст этой формулы — недопущение, чтобы «всеобщая любовь» стала поистине «универсалистской». За пределы христианского братства ее распространяли осторожно и с оговорками; во всей полноте любви отказывали тем, кто не присоединялся к братству, и тем, кто присоединился, но не отрабатывал членство. Результатом должна была стать органически сплоченная церковь. Как высказывается Павел, «мы многие составляем одно тело во Христе, а порознь один для другого члены»[825].

Смысл предписания Еврейской Библии любить ближнего как себя самого всегда зависел от определения «ближнего». Павел изменил его, но не придал ему всеохватности. «Ближний» — это не просто любой «иудей или грек». Как писал Питер Браун о Римской империи III века, «учение церкви объяснило христианину, кто не является ему ближним: ближний христианина не обязательно его родственник, не сосед по району, не соотечественник и не земляк; ближний христианина — его собрат-христианин»[826].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.