Развитие Бога (продолжение)

Развитие Бога (продолжение)

В прошлый раз мы сталкивались с литературой мудрости в богословском контексте. В теологии Филона — и, как я предполагал в главе 9, в оправданной современной теологии, — накопление человеческой мудрости обозначает проявление божественного замысла. Направление истории, заложенное базовой динамикой культурной эволюции, практично подталкивает людей к полезным учениям, которые, как это ни удивительно, содержат элементы нравственной истины. По мере того как люди все чаще оказываются в ситуациях с ненулевой суммой с большим количеством людей, удаленных географически и культурно, разумное стремление к своей выгоде предписывает признавать интересы, а значит, и качества все большего количества других людей.

Или же перефразируем теологическую мысль в наиболее смелой форме, как в главе 7: возможно, развитие «Бога» означает его существование. То есть если история естественным образом подталкивает людей к нравственному совершенствованию и к нравственной истине, а их Бог, каким они его себе представляют, в соответствии с этим растет, становится более богатым нравственно, тогда, возможно, этот рост — свидетельство некой высшей цели, и можно предположить, что источник данного замысла достоин именоваться божественным.

ЕСЛИ ИСТОРИЯ ЕСТЕСТВЕННЫМ ОБРАЗОМ ПОДТАЛКИВАЕТ ЛЮДЕЙ К НРАВСТВЕННОМУ СОВЕРШЕНСТВОВАНИЮ И К НРАВСТВЕННОЙ ИСТИНЕ, А ИХ БОГ, КАКИМ ОНИ ЕГО СЕБЕ ПРЕДСТАВЛЯЮТ, В СООТВЕТСТВИИ С ЭТИМ РАСТЕТ, СТАНОВИТСЯ БОЛЕЕ БОГАТЫМ НРАВСТВЕННО, ТОГДА, ВОЗМОЖНО, ЭТОТ РОСТ — СВИДЕТЕЛЬСТВО НЕКОЙ ВЫСШЕЙ ЦЕЛИ

Основная линия развития «Бога», которая прослеживается в этой главе, — эволюция учения о межэтнической любви. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что оно не так оригинально, как кажется поначалу, не так впечатляет и не обладает истинным универсализмом. Тем не менее кое-что в ней есть. Идея, согласно которой все люди, независимо от расы и национальности, — равные претенденты на любовь Бога (пока они не упустили такую возможность!), — одна из форм этнического эгалитаризма. А этнический эгалитаризм, вероятно, ближе к нравственной истине, нежели альтернатива.

Значит, для теологических целей было бы неплохо знать: было ли нравственно-прогрессивное учение действительно весьма вероятным итогом исторического процесса? Или это чистая случайность, продукт эксцентричного толкования одним человеком эксцентричной пророческой карьеры другого? В первом случае, если мы имеем дело с естественным результатом истории, скорее всего, «развитие Бога» означает его существование, или, по крайней мере, существование того, что можно назвать божественным, даже если оно отличается от древних представлений о Боге.

Эти вопросы я пытался прояснить, рассматривая Павла лишь в одном ракурсе, как очередного сообразительного и честолюбивого человека, который нашел свое место в религиозном бизнесе. В каком-то смысле любой такой человек рано или поздно начал бы проповедовать межэтническую терпимость и даже любовь, и тогда эти учения можно было бы рассматривать как результаты социальных, политических и экономических обстоятельств тех времен. И в том смысле, в каком эти обстоятельства — проявление естественного сдвига истории к расширению социальных организаций, учения можно рассматривать как отражение самой истории.

Можно осторожно утверждать, что именно так, похоже, и обстояло дело в нашем случае. По мере расширения социальной организации, по мере того, как римские дороги пересекали границы территорий новых народов, а экономические интересы приводили людей в космополитический и многонациональный мир, «Бог любви» развивался в соответствии с этим фактом. Если бы Павлу удалось реализовать свои организационные стремления в масштабах Римской империи, тогда ценности организации были бы приспособлены к этническому разнообразию империи.

Но это еще не все вопросы. Например: имелась ли вероятность осуществления организационных стремлений Павла в масштабе Римской империи? Могла ли Павлова версия христианства очутиться на обочине, не выдержав жесткой конкуренции с другими религиями империи? А если бы христианство Павла действительно сдалось и превалировала какая-нибудь другая религия, какими свойствами обладала бы победительница? Эти вопросы побуждают искать ответ на другой, еще более важный: было ли учение о межэтнической братской любви всегда возможным, обещающим рано или поздно достичь процветания. Определенного ответа на этот вопрос мы не дадим никогда: он предполагает слишком много параметров, не поддающихся учету. Однако следующая глава подведет нас ближе к ответу.