ЧЕЛОВЕК ВО ВСЕЛЕННОЙ

ЧЕЛОВЕК ВО ВСЕЛЕННОЙ

Творение, эволюция, человек

В представлении многих древних народов Творец — это мастер, который своими руками изготовляет необходимую для жизни утварь. На некоторых египетских рельефах можно видеть изображение бога Хнума, делающего человека при помощи гончарного круга. В Индии и Греции считалось, что мир родился из недр Божества.

Только библейское учение противопоставило язычеству и пантеизму[4] всех оттенков идею творения как акта Божественной Воли, Разума и Любви. Этот акт есть звено, связующее Абсолют со всем тварным. Согласно Писанию, созидательная мощь слова Божия, вызвав тварь из небытия, постоянно питает ее и поддерживает ее существование.

Библия рисует космогенез[5] как восхождение от низшего к высшему, от неорганического к высокоорганизованному существу — к человеку. Это понимание истоков Вселенной облекалось, естественно, в форму, соответствующую уровню знаний и типу мышления той далекой эпохи, когда писалась Книга Бытия. Однако дело здесь не только в эпохе. Священный автор говорит о тайне, которая в силу своей природы лучше всего может быть выражена символически. «В начале сотворил Бог небо и землю» — эти слова Писания не есть констатация научного факта, это язык Мифа в высочайшем и священном значении этого слова. Картина, образ, символ, заменяющие абстракцию, — способ, необходимый для выражения непостижимого и присущий языку всех религий.

Интуитивные прозрения, облеченные в миф, нередко опережают развитие науки. Именно в Библии, в отличие от греческих, вавилонских, индийских писаний, мы впервые находим понятие о мире как об Истории, Становлении, Процессе. Мифы и философские системы древности, по существу, стояли вне прошлого и будущего; для них Вселенная вместе с богами, людьми и низшими существами пребывала в бесконечности круговоротов и циклов. Библейским же пророкам первым открылась внутренняя устремленность мира к совершенству.

В XIX в. появилась теория Дарвина. Противники религиозной веры с восторгом уверовали в дарвинизм и с ожесточением обрушились на библейские «дни творения». Дарвинизм стал жупелом, которым пугали благочестивых людей.

Одним из первых понявших подлинно религиозное значение эволюционной идеи был не кто иной, как дед Чарльза Дарвина — поэт и натуралист Эразм Дарвин. «Мир, — писал он в своей «Зоономии», — развивался… образовывался постепенно из небольшого начала, увеличивался благодаря деятельности присущих ему сил… Какая это возвышенная мысль о безграничной мощи великого Зодчего, Причины всех причин, Отца всех отцов. Существа существ! Ведь если бы захотели сравнивать бесконечность, то должны были бы признать, что больше бесконечной силы нужно для создания причин действия, чем для создания самих только действий». В этих словах заключена самая суть христианского подхода к эволюции. Согласно Библии, само существование мира зависит от Творца и постепенно питается его созидательной мощью. Отсюда — понятие о «продолжающемся творении».

Эволюция христианского сознания — это не просто движение вперед, но и возвращение твари на пути, предначертанные Творцом, ибо развитие направлено на создание человека, чье призвание — одухотворить мир и сделать его открытым для новых творческих деяний Бога. Таков смысл развития с точки зрения веры; наука же лишь изучает формы и этапы становления природы; она еще далека от того, чтобы познать все закономерности эволюции.

После возникновения материальных структур вторым чудом природы стала жизнь, которую Эрвин Шредингер называет «самым прекрасным шедевром, когда–либо достигнутым по линии Господней квантовой механики».

Третьим чудом явился человек. Это было еще более чудесным переворотом, чем возникновение жизни. Впервые в истории планеты та Сила, которая движет мирами, — космический Разум, скрытый за миром явлений, — отобразилась в личностном, тварном существе. До сих пор мироздание — и мертвое и живое — только слепо–бессознательно следовало по пути эволюции, но с появлением человека Вселенная в его лице стала обладательницей духа, разума, творческого дара, ей открылся путь высочайшего восхождения.

Антропогенез[6] был уникальным явлением, и все современное человечество представляет собой один вид. Однако едва ли возможно установить, каким образом произошел этот качественный скачок. По–видимому, эволюция психики не может заполнить пробел между разумом высшего животного и личностным интеллектом человека. Этот шаг, по верному замечанию Пьера Тейяра де Шардена, «должен был совершиться сразу». Разумеется, развитие умственной деятельности приматов подготовило среду и условия для этого переворота. Но дух, самосознание личности как таковые — чудо в мире природы, и именно они делают человека человеком.

Наука может пытаться восстановить последовательные ступени в развитии мозга — но не более того. Сам же мозг был лишь необходимым инструментом, способным уловить тончайшие вибрации нематериального плана бытия, стать орудием духа.

В тот момент, когда в существе, обретшем форму человека, впервые вспыхнул свет сознания, когда он стал личностью, произошло соединение двух мировых сфер: природы и духа. «Прах земной» (как называет Библия психофизическое естество человека) сделался носителем «души живой» (Быт 2:7).

Образ и подобие

«И сотворил Бог человека по образу своему, по образу Божию» (Быт 1:27). Библия всегда говорит о Боге как о Начале невидимом. Тема человеческого богоподобия на протяжении веков привлекала внимание богословов, философов и ученых различных школ, исследователей Священного Писания.

Хотя на всей организованной материи можно видеть отпечаток ее разумного происхождения, разум в природе — это, скорее, незавершенная «программа», он безлик, «диффузен», распылен. Только на человеческом уровне он становится подлинным «образом и подобием» своего Творца. Вселенский Божественный Разум — Логос, — проявляющий себя в эволюции мира, более всего отображен в личностном разуме и сознательной воле человека.

Божество открывается людям как Сила, превышающая механическую причинность: как высшая Свобода и высшее Творчество. И то и другое присуще человеку.

Бог, открывающийся как абсолютное Совершенство, приобщает человека к процессу вечного совершенствования. Разумеется, этот процесс не может ограничиваться малым отрезком временного бытия; бессмертие человеческой личности есть залог ее богоуподобления.

Христианская антропология признает в человеке три уровня, которые соответствуют трем основным аспектам познания и тройственной структуре реальности. Первый, наиболее связанный с внешней природой уровень — тело; второй, пограничный — душа, или психика; третий, самый глубокий —дух. Дух образует человеческое «Я» и те высшие свойства человека, в которых отражен «образ и подобие Божие». Первые два измерения — общие у человека и других живых существ. Духом же обладает лишь он один среди всех известных нам творений. Тело и психика изучаются естественнонаучными методами (тело, во всяком случае, всецело); дух же раскрывается преимущественно в процессе интуитивного постижения и самопознания.

Первым свойством духа является то, что он реализуется через «Я», через личность, живущую во взаимосвязи с другими личностями. Христианское учение признает бесконечную ценность каждой отдельной личности, но при этом считает необходимым единение человеческих личностей, образующих в своей совокупности высшее духовное Целое. В христианстве это называется «соборностью», т. е. таким состоянием Целого, в котором все части сохраняют свою индивидуальность и ценность, не нивелируются.

Другим свойством духа является сознающий себя разум. Именно он способен воспринимать и осмысливать общие закономерности развития природы и общества, причинно–следственные связи бытия, смысл происходящих в мире процессов. Сознательная, разумная активность настолько отличает людей от природы, что для обозначения человечества применяется термин «ноосфера»[7].

Третье свойство духа — свобода. Только человек может быть «хозяином своих поступков» и нести за них ответственность. Животное не выбирает — выбирает лишь человек. Только для него существует нравственная оценка поступков.

Разумеется, не следует забывать, что сила волевой энергии человека и относительная свобода его от природных факторов тесно связаны с уровнем его духовного развития. Человек способен реализовать свою потенциальную свободу только благодаря развитию, упражнениям, воспитанию в себе высших духовных задатков. В противном случае он как бы отрекается от своего дара. Тогда он действительно всецело подпадает под действие низменных инстинктов и общественных условий. Он оказывается неспособным противопоставить что–либо ни своей биологической природе, ни своему окружению. Ведь разум — это также потенциальная способность человека, и если он не подвергается воспитанию, то потенция остается в зачатке. Примером этого могут служить дети, которых вскармливали животные. Несколько таких случаев известно и изучено. Выяснилось, что великий дар разума у них подобен зерну, которое бросили в почву, лишенную влаги и питательных веществ.

Итак, индивидуальное становление, развитие человека есть обязательное условие для выявления его высшей природы. Одна из основных особенностей человека заключается именно в преодолении чисто биологических рубежей. На это указывают запросы людей, которые неведомы животным. Природа человека такова, что изобилие земных благ не удовлетворяет его желаний и не сдерживает страстей. Человек ищет в жизни полноты и совершенства, которых не может ему дать одно лишь природное бытие. И дело тут совсем не в обществе и не в «общественных отношениях». У человека, который уже познал свободу, появляются высшие, сверхприродные интересы и влечения. В этом — залог его бесконечного развития.

Желание обрести свободу настолько сильно в человечестве, что даже марксисты, склонные к детерминизму[8], грезят о «прыжке из царства необходимости в царство свободы». Мало того, Маркс утверждал, что это царство «лежит по ту сторону сферы собственно материального производства». Тем не менее он продолжал считать «базисом» свободы социальное и экономическое переустройство. Нет сомнения, поиски оптимальных общественных систем могут служить делу подлинной свободы, но опыт показал, что без признания прав личности и духовных оснований этих прав идея освобождения превращается в свою противоположность: в диктат, насилие, рабство.

Подобная деградация связана еще и с тем, что в человеке наряду с потребностью в свободе живет боязнь ее. Без ориентации на Вечное свобода может пугать и вызывать тоску по рабству. «Человек обречен на свободу», — говорил Жан–Поль Сартр, и в этих словах ощущается скрытый ужас. Но подлинная вера не страшится свободы. Она сознает всю трудность этого дара и радостно идет ему навстречу. Пусть даже иные представители религии превращают ее саму в уютную клетку, где извращается вера. «Комфортабельный атеизм и комфортабельная вера, — по словам Э. Мунье, — встречаются в одном болоте. Для того, кто верен Евангелию, остается всегда живым завет апостола Павла: «К свободе призваны вы, братья» (Гал 5:13)».

Реализацией духовного начала выступает и стремление к творчеству, неотделимому от истории человеческой культуры. Н. Бердяев в книге «Смысл творчества» считает творчество главной отличительной чертой человека, «позволяющей ему прорываться через этот мир к миру иному».

В процессе творчества человек приобщается к мировому духовному бытию, и тут с необычайной силой проявляется его богоподобная сущность. Так, Микеланджело, работая над своими фресками, видел в этом труде священнодействие, которым руководит Дух Божий. По словам Флобера, художники являются «органами Бога», посредством которых Он Сам открывает Свою Сущность; Мицкевич в своем творчестве чувствовал «силу, не от людей идущую». Бетховен свидетельствовал, что в моменты музыкальных озарений «Сам Бог говорил над его ухом». А. К. Толстой посвятил Божественной природе творческого вдохновения стихотворение: «Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты создатель…»

Ценность подлинно художественного произведения заключается прежде всего в том, что его автор создает некий новый, свой собственный мир. Краски и формы, звуки и слова становятся языком духа.

Не случайно творчество для христианства имеет значение космическое: в нем человек как бы продолжает Божественное дело созидания. Это уже не «Земля» или «Вода» с их темной стихийной жизнью, а сознательное существо, творящее свой «второй космос» и тем самым соучаствующее в творчестве Бога.

Именно поэтому созидательный процесс открыт беспредельному совершенствованию. Именно поэтому каждый мастер, закончив свой труд, испытывает неудовлетворенность, которая побуждает его к новым творческим поискам.

Все наше земное творчество есть радость, переплетенная с глубокой тоской по совершенству и идеалу. Мы ощущаем в себе огромные возможности, осуществить которые полностью нам не дано. Горизонт и устремления безграничны, а человеческая жизнь коротка, как мгновение. Это касается не только творчества, но и свободы, и разума.

Откуда же такое несоответствие? Является ли оно неустранимой трагедией духа? Если бы наше тяготение к истине, добру и творчеству имело лишь призрачную основу, оно не владело бы человеком с такой силой. Поскольку эти порывы вложены в нас, они должны иметь возможность для реализации. Только в перспективе бесконечного развития человеческой личности, далеко за пределами нынешних условий ее бытия, обретает она подлинный простор. Только тогда разум, совесть, свобода, творчество приводят человека к вершинам подлинного богоуподобления. Иными словами, вопрос о возможностях человека есть вопрос о его бессмертии.

Человек: смерть и бессмертие

Во все времена людям было свойственно сознание неразрушимости духа. Это сознание такое же древнее, как и сам человек. Ритуальные погребения у охотников каменного века говорят о начальных фазах веры в бессмертие. А в наши дни у такого «первобытного» (в смысле отношения к цивилизации) народа, как, например, бушмены, представление о бессмертии имеет вполне определенные черты. Согласно их религии, после кончины дух умершего еще некоторое время живет у его могилы и может время от времени появляться и разговаривать с родственниками мертвеца, оставаясь невидимым. Такой подход, при всей кажущейся примитивности, уже содержит основы учения о бессмертии, характерного для большинства мировых религий.

Повсеместное распространение веры в то, что смерть не есть полное уничтожение личности, — факт, заслуживающий внимания. Он свидетельствует о почти врожденном чувстве бессмертия «Я», пусть даже не всегда ясно сознаваемом. Иногда его пытаются связать с инстинктом самосохранения, и, разумеется, какая–то связь здесь действительно существует. Однако мысль о бессмертии — не просто биологический феномен. Прежде всего она — проявление духа, интуитивно ощущающего свою целостную природу.

Одним из распространенных доводов, направленных против идеи бессмертия, является то, что вера в бессмертие, в потустороннее ослабляет волю человека, отвлекает его от земных задач. В значительной степени этот довод порожден извращениями той идеи, которую он оспаривает. Ведь не случайно и Ветхий Завет, и Евангелие столь скупо говорят о посмертии: человек должен в этом мире осуществлять свое призвание, а не пассивно ожидать загробной жизни. Горизонт бессмертия только делает перспективу более широкой и труд — более осмысленным. Однако неверно понятое учение о вечной жизни может подорвать творческую активность людей на Земле.

Обычно материалисты связывают веру в бессмертие с уровнем науки прошлых эпох. У людей, живших тысячи лет тому назад, считают они, вера в бессмертие возникла в результате непонимания законов природы и общества. Люди не знали биологических причин смерти, не могли научно истолковать человеческое сознание. Однако неясно, почему в этом случае развитие знаний не привело к опровержению идеи бессмертия. Ведь трудно предположить, что такие ее защитники, как Джозеф Томсон, открывший электрон, или Эрвин Шредингер, создатель волновой механики, знали законы природы хуже, меньше, чем пещерный человек или древний египтянин.

Многие крупнейшие представители человеческой мысли разделяли и философски обосновывали учение о бессмертии.

Гибель тела открывает сознанию путь к переходу в другую форму существования. Материалисты обычно говорят, что со смертью сознание «угасает», но это не более чем плохая метафора. Ведь и в чисто физическом плане бытия «угасание» отнюдь не означает аннигиляции[9], а лишь переход одной формы материи или энергии в другую.

Поскольку дух, как мы видим, способен оказывать огромное воздействие на жизнь тела, то вполне возможно представить его как силу, использующую центральную нервную систему в качестве своего инструмента. Мозг в данном случае окажется чем–то отдаленно напоминающим трансформатор или конденсатор.

Когда приемник или электрическая установка выходят из строя, это вовсе не означает, что радиоволны или электроэнергия «испарились», «исчезли». Нечто подобное происходит, по–видимому, в соотношении мозга и духа. Разумеется, смерть и разложение мозга нарушают его контакт с духом. Но значит ли это, что дух больше не существует? Может ли доказать это «молчание могил»?

Единый организм биосферы растет, одолевая смерть, но одна за другой отмирают и сменяются его клетки. Иное бессмертие — в ноосфере. Для нее части столь же важны, как и целое. Она выступает не как безликая масса, а как единство мыслящих индивидов.

Смерть настигает животное и делает его своей жертвой, и в человеке гибнет только животное начало. Дух же его, говоря словами Тейяра де Шардена, «ускользает и высвобождается». То, что дух оказывается в состоянии пережить распад тела, есть закономерность и важнейший шаг космоса на пути к сверхприродным мирам.

Но если бессмертие — настолько важное для эволюции свойство духа, если оно так желанно для человека, то почему наши представления о судьбе личности после смерти столь неясны и бедны содержанием? На это существует два ответа. По мнению одних, человечеству еще суждено когда–нибудь глубже проникнуть в эти тайны; они лишь мало исследованы, но в принципе — рационально познаваемы. Согласно другой, более вероятной точке зрения, здесь проходит рубеж, который мы не можем преодолеть, находясь по эту сторону бытия. Как невозможно эмбриону понять всю сложность и многогранность человеческой жизни, так и в нашем ограниченном бытии трудно представить иные миры иначе, как в виде символов. И все же развитие личности еще здесь, в земной жизни, приближает ее к созерцанию сверхчувственного мира. Поразительные взлеты человеческой мысли уже являются предчувствием и переживанием бессмертия. Это как бы луч света, который освещает и путь отдельной души, и историю всего человечества. Вопреки тем, кто считает смерть человека концом его жизни, дух в самом своем бытии открывает перспективу вечности. Маленький отрезок, который предстоит человеку пройти по земле, раздвигается в безмерность, когда он ощущает свое бессмертие и единение со Вселенной и Богом. Он трудится, зная, что все прекрасное и подлинное, возникшее в этом мире, достигает в грядущем высочайшего расцвета.

Посмертие невозможно представить себе пустым бездействием, томительной и однообразной «прогулкой в райских садах» — оно явится процессом непрерывного становления и восхождения к вечному совершенству.

«Уверенность в том, что мы продолжаем жить вечно, — говорил Гёте, — вытекает у меня из самого понятия деятельности. И если я, не зная устали, буду деятелен до самого конца, то природа, когда теперешняя моя форма уже не сможет выдержать тяжести моего духа, обязана будет указать мне новую форму существования. Пусть же Вечно Живой не откажет нам в новых видах деятельности, аналогичной тем, в которых мы уже испытали себя. А если Он по–отцовски дарует нам воспоминание обо всем справедливом и хорошем, к чему мы стремились и что уже создали, тогда и мы, конечно, очень быстро ухватимся за зубцы мировой шестерни».

Эти слова великого поэта и мыслителя напоминают нам о том, что посмертие тесно связано со всей земной жизнью, подобно тому, как наследственность и условия существования в теле матери влияют на рождение и жизнь человека. Земное существование дано нам не случайно и не бесцельно. Формируя свой дух на путях жизни, мы готовим его к вечности. И эта подготовка должна выражаться в нашей деятельности на земле. Еще философы Индии и Греции поняли, что кроме физических законов существуют и законы духовно–нравственные и что они действуют с определенной последовательностью. Каждый несет в посмертие то, что он уготовил сам себе здесь. Семя с червоточиной никогда не даст здорового растения. Зло и духовная убогость на земле эхом отзовутся в нашем запредельном бытии. Поэтому призвание каждого человека — уже здесь стремиться к «спасению свой души», т. е. к приобщению к Божественной Жизни. В этом мы должны видеть не эгоизм, а естественную, заложенную в человеке потребность. Эгоизм же, напротив, есть препятствие к этому приобщению.

Но Библия открывает нам и нечто большее. Символ Древа Жизни, который появляется на первых ее страницах, означает потенциальное бессмертие всего человеческого существа, а вместе с ним и всей природы. Человек, согласно Писанию, есть духовно–телесное единство. Поэтому его роль в мироздании не может ограничиться сохранением и совершенствованием одного духа среди общего разложения материи. Незримая энергия, которой он наделен, в земной жизни еще не реализует всех своих возможностей.

Через свое тело человек слит с природным космосом. Эволюция биосферы — это побег от смерти, история же человека — это путь к воскресению и одухотворению материи. Следовательно, неразрушимость духа есть лишь этап, а не вершина прогресса. Эту мысль с парадоксальной резкостью выразил Н. Бердяев: «Вера в естественное бессмертие сама по себе бесплодна и безотрадна, для этой веры не может быть никакой задачи жизни, и самое лучшее поскорее умереть, смертью отделить душу от тела, уйти от мира. Теория естественного бессмертия ведет к апологии самоубийства. Но великая задача жизни предстоит в том случае, если бессмертие может быть лишь результатом мирового спасения, если моя индивидуальная судьба зависит от судьбы мира и человечества, если для спасения моего должно быть уготовано воскресение плоти».

Хотя в этих словах, очевидно, есть спорные моменты, они справедливо указывают на более высокое призвание человека, чем просто выход за пределы материального мира. Преодолеть силой духа косность материи, преобразить ее, возвести через себя на более высокую ступень развития — в этом космическая задача ноосферы, а венец ее устремлений — победа над телесной смертью в природе. Человечество должно было найти путь к бессмертию, стать в мироздании «первенцем из мертвых».

Но этого не произошло. Избегает распада лишь дух; смерть же по–прежнему сохраняет свою власть над ноосферой, разрушая тело человека как любую другую структуру.

Что же затормозило движение и роковым образом повлияло на духовную жизнь и историю мира? Христианство называет эту катастрофу первородным грехом, или поврежденностью человеческой природы.

Перед лицом Сущего

Возвышая человека как «владыку твари» (см. Быт 1:26—28), Библия тем не менее далека от его идеализации. Она одинаково отрицает как приравнивание его к животному, так и лжегуманистическое его обожествление. Очевидную двойственность природы человека, выраженную в поэтической формуле: «Я — царь, я — раб, я — червь, я — Бог», Библия связывает с особого рода духовной болезнью, постигшей человечество на заре его существования. Именно она ослабила и частично парализовала силы, изначально заложенные в ноосферу, отдалила людей от Бога, поставила их в отношения вражды с природой и самими собой. Гармоничный ход развития человека был нарушен, чем и объясняется многое в его истории и современном состоянии.

Мировые войны, уносящие десятки миллионов жизней, массовые убийства мирного населения, тоталитарные режимы, вырастающие из новых вспышек стадных инстинктов, небывалое озверение и ненависть сословная и национальная. Вспоминаются слова Тютчева: «Не плоть, а дух растлился в наши дни». Нигилисты прошлого века глумились над Апокалипсисом, называя его «произведением сумасшедшего». Могли ли они предполагать, что эпоху, которую они так ждали, придется описывать терминами этой провидческой книги?

В своей жизни человек, сознает он это или нет, всегда стоит перед выбором. «Согласились бы мы, — пишет С. Франк, — чтобы Бог с самого начала создал нас такими, чтобы мы автоматически, сами собой, без размышления и собственного свободного решения, как эта река, исполняли его веления? И был ли бы тогда осуществлен смысл нашей жизни? Но если бы мы автоматически творили добро и по природе были бы разумны, если бы все вокруг нас само собой и с полной принудительной очевидностью свидетельствовало о Боге, о разуме и добре, то все сразу стало бы абсолютно бессмысленным, ибо «смысл» есть разумное осуществление жизни, а не ход заведенных часов. Смысл есть подлинное обнаружение и удовлетворение тайных глубин нашего «Я», а наше «Я» немыслимо без свободы, ибо свобода, спонтанность, требует возможности нашей собственной инициативы, а последняя предполагает, что не все идет гладко, «само собой», что есть нужда в творчестве, в духовной мощи, в преодолении преград. Царство Божие, которое получалось бы «даром» и было бы раз навсегда предопределено, совсем не было бы для нас Царствием Божиим, ибо мы должны быть свободными соучастниками Божественной славы, сынами Божии–ми, а тогда мы были бы не то что рабами, а мертвым винтиком какого–то необходимого механизма».

Пользуясь данной ему свободой, человек не только изменил своему призванию, но оказал ему сознательное сопротивление. Библия изображает это в виде посягательства на плоды «древа познания добра и зла» (Быт 2:17), а мотивом нарушения запрета называет желание людей «быть, как боги» (Быт 3:5). Это символическое изображение вечно живой человеческой истории и, возможно, в высшей степени — нашей современной истории. Отпадение, противопоставление своей воли воле Творца не сделало людей богами, а, напротив, подорвало их первозданные силы, отделив их от Древа Жизни. Закон распада и смерти настиг и покорил человека.

Страсти, «воля к власти» терзают дух человека, который стремится к ложному самоутверждению — как бы вновь разыгрывается драма первочеловека. И не отражается ли предмирное грехопадение в нашей горделивой мечте создать мир по своему плану и замыслу? Не есть ли «карамазовский бунт» — уверенность, что мы сотворили бы Вселенную лучше, чем Бог, — лишь слабое эхо предмирного Бунта? Не звучит ли в наших умах, как и в первые дни, змеиный шепот: «Будете, как боги»? Древо познается по плоду, отец лжи — по своему воздействию на людей…

Вся история человечества стала возвратом к утраченной чистоте, но при активном участии собственных сил. Прежде шла борьба хаоса и порядка, жизни и смерти, теперь — борьба между добром и злом. Учение о грехопадении утверждает, что грех праотцев — это прототип греха для всех веков.

Тем не менее, как в космогенезе силы Хаоса не в состоянии были прервать процесс становления, так и человек не целиком покорился демонизму и злу. Извращение путей не привело к его окончательной гибели. В нем сохранился здоровый корень, жажда совершенства и познания, стремление к добру, тоска по Богу. В этой неполной утрате первоначальных даров и заключен залог дальнейшего поступательного движения Адамова рода.

Да, поистине жизнь наша — «юдоль плача» и мир «лежит во зле» (1 Ин 5:19), но даже и в этом несовершенном и скорбном мире осуществляет Свою созидательную цель Божественный Логос. Само страдание, сама дисгармония вызывают в человеке протест, побуждают искать пути их преодоления. В борьбе и преодолении куется человеческий дух.

Христианство не считает страдание добром. Христос утешал страждущих и исцелял болящих. Но на таинственных путях Промысла даже зло может обернуться добром. Недаром многие мыслители говорят, что только в «пограничных ситуациях», перед лицом смерти, отчаяния и страха выявляется подлинная человеческая сущность. Величайшие победы духа рождены были в горниле страданий. На этом пути Бог не оставляет человека одиноким, укрепляет его, озаряя его труд и борьбу светом Откровения. И наконец, творящий Логос Сам входит в мировой процесс, соединяясь с Адамом через Воплощение. Он страждет и умирает вместе с ним, чтобы привести его к пасхальной победе.

«Мужайтесь — Я победил мир», — говорит Христос (Ин 16:33). «Победа, победившая мир, — вера наша!» — восклицает Церковь устами апостола Иоанна, прозревавшего Царство Божие (1 Ин 5:4).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.