ДО ПЛЕНА

ДО ПЛЕНА

Пастух Амос. Северное Израильское царство, 760–755 гг. до Р.Х.

Израильский пророк Амос, первый из пророков в истории Ветхого Завета, пишет на пергаменте книгу, в которой излагает свои знаменательные видения и вещие предсказания.

По отдельным дошедшим до нас сведениям попытаемся представить себе жизнь Амоса до его призвания. Он был родом из Текои, небольшого городка в Иудее, находившегося в нескольких километрах от Вифлеема. Городок этот располагался на самом востоке населенной части страны. «Далее, — говорил блаженный Иероним, живший в тех местах, — нет ни одного селения… На этой сухой песчаной земле совсем не родится никаких плодов. Поэтому вся она наполнена пастухами, так что бесплодие земли вознаграждается обилием скота».

Но если Амос и был в полном смысле слова человеком из народа, бедным пастухом, то мы ошиблись бы, предположив, что он был невежествен. Напротив, этот простолюдин обладал широким кругозором, был довольно грамотен, тщательно изучал Писание и хорошо знал жизнь окружавших его людей.

Однажды, около 760 г. до Р.Х., с ним произошло нечто, что вынудило его внезапно оставить тихую жизнь в горах и появиться в шумных городах Эфраима. Амос ушел из иудейской земли на север.

Сам Амос говорит о потрясшем его душевном перевороте как о главном событии своей жизни. В одно мгновение, словно вспышки молнии, озарил его необычайно яркий свет: как буря, как гудящее пламя пожара пришло к нему слово Господне.

«Я не пророк и не Сын Пророческий», — говорил Амос. Он не учился у прорицателей, не принимал посвящения от людей.

Пророком его сделал только Бог. В этом проявилась одна из существенных черт библейского Откровения, которая становится особенно ясной при сравнении с другими религиями.

Когда человек задумывался о непонятных ему явлениях природы или искал помощи в своих земных делах, он издавна обращал свои взоры к Божеству. Посещение оракулов и аскетические подвиги, философские искания и совершение ритуальных церемоний — все это в первую очередь говорило о заботах людей, их трудностях, недоумениях и устремлениях. Считалось, что благосклонность богов покупается жертвами, и это было, в сущности, единственное, что могло привлечь их внимание к людям.

Совершенно иной религиозный мир раскрывается в Библии.

Ягве — незримый и созидающий миры, ни на мгновение не остается равнодушным к Своему творению, особенно же к человеку, в котором запечатлен Его образ. Начало диалога с человеком всегда принадлежит Богу.

Божественное Откровение звучит как голос Личности, Которая может вступать в контакт с человеком, но тем не менее бесконечно превосходит всё человеческое.

«Он есть Тот, Кто создал Орион и Плеяды,

Кто превращает тьму в утро

и день — в непроглядную ночь…

Строит Он в небесах чертоги Свои,

и своды Свои утверждает на земле;

Созывает воды морские

и разливает их по лицу земли.

Ягве — имя Ему!»

(Ам 5:8; 9:6)

Амос даже избегает называть Сущего Богом Израилевым. Это имя ограничивало бы Его рамками национальной веры. Амос предпочитает именовать Его Саваофом, Богом Воинств, что означало «Властитель звездных миров», «Господь Вселенной».

То, что Бог «возвещает человеку Свои замыслы», означало вовлечение людей в процесс всемирного созидания. Ягве властвует над миром и открывает людям Свою волю через пророков. Амос утверждает, что Он «не делает ничего, не открыв Своей тайны служителям Своим, пророкам» (Ам 3:7). Через пророков Творец освобождает мир от слепоты и открывает людям возможность участвовать в исполнении Божественных планов.

В Бетеле Амос собирает толпы слушателей, вызывает панику среди духовенства, приводит в смятение весь город.

Что же могло вызвать резкое противодействие властителей проповеди Амоса? Угрозы против царского дома? Несомненно. Но этого мало. Такие угрозы вообще нередко произносились пророками. Самое большое негодование, видимо, вызвало пророчество о гибели Израиля.

Обращения Амоса к народам полны горечи и гнева. В чем же Господь обвиняет через него язычников? Отнюдь не в том, что они исповедуют ложные религии. Их грех заключается прежде всего в попрании человечности. Пусть они заблуждаются относительно Бога, но они должны различать добро и зло. Это то, что апостол Павел назовет законом совести у язычников.

Пророк напоминает о резне, учиненной в захваченных городах, о жестоком обращении с пленными, об издевательствах над беззащитными женщинами и детьми. Все это не останется без возмездия: Бог — Судия мира, и все люди ответственны перед Ним.

Ответственность означала высокое достоинство и причастность к замыслам и делам Творца. Преступления народов есть не просто нарушение земного порядка, но прежде всего противление воле Божией относительно мира и человека.

ЛЮДИ РАВНЫ ПЕРЕД ЛИЦОМ БОЖИИМ — вот благовестие иудейского пастуха Амоса. Чтобы осознать всю новизну и смелость его проповеди, стоит вспомнить, что в те времена египтяне и индийцы называли иноплеменников «сынами дьявола», а греки считали варваров «прирожденными рабами». Но что говорить о древности, когда и сейчас, через двадцать восемь веков после Амоса, ненависть, презрение и отчужденность продолжают порой разделять народы.

У Амоса мы не находим еще проповеди мировой религии, но его универсализм явился важным шагом в направлении к ней. Он считал, что Израиль не потому стал народом Божиим, что он лучше других, но потому, что ему было предназначено принять Откровение, быть его сосудом и носителем.

Это не имеет ничего общего с вульгарным национальным мессианизмом, ибо по своей физической природе израильтяне ничем не отличались от эфиопов и филистимлян. Горькое разочарование ждет тех, кто говорит: «мы лучше других», «мы особые». Правда Божия нелицеприятна.

Самого Амоса новое видение мира потрясло до глубины души. Быть может, и сам он когда–то не был свободен от общепринятых иллюзий. И с тем большей силой стал он теперь проповедовать о неизбежности Суда Господня. Вавилонские поэты прославляли богатырей, египетские — богов, фараонов и женщин, Гомер воспевал доблесть своих героев и их оружие; Амоса же — великого поэта Востока — вдохновляет мысль о Божественной справедливости. Правда — его единственная царчца и героиня.

«В это скверное время, — говорит Амос, — благоразумные помалкивают». Он прекрасно сознавал, какую ненависть возбуждают его речи, но молчать не мог даже перед лицом обвинений и угроз.

Внешняя набожность ни на йоту не оправдывала израильтян в глазах пророка. Религия, в которой подразумеваются сделки людей с божествами и вымогательства, есть оскорбление Неба. Люди должны навсегда расстаться с надеждой, будто от Бога можно откупиться.

«Ненавижу Я, презираю праздники ваши,

не приемлю каждений на торжествах ваших!

Если принесете Мне всесожжения и дары ваши,

Я отвергну их и не взгляну на жертвенных тельцов.

Удали от Меня шум песен твоих, звукам арфы твоей Я не стану внимать;

Но пусть, как вода, потечет правосудие

и справедливость, как могучий поток».

(Ам 5:21–24)

Некоторые исследователи пытались толковать служение Амоса как создание своего, рода «этической религии» и видели в нем лишь социального реформатора, боровшегося с угнетателями с помощью религиозной фразеологии. Но такие попытки лишены всякого основания.

Амос — боговидец, для которого служение правде есть прежде всего исполнение Божьих велений. Он знает надмирный сверхчеловеческий источник добра, и для него Бог и правда едины. В проповеди Амоса социальный протест есть не основное, а вторичное, производное от веры.

В сознании древних мысль о грехе чаще всего сливалась с нарушением установленных правил. Для Амоса же грех есть зло, внесенное в отношения между Богом и человеком.

Не просто «совесть», не просто «гуманность» необходимы человеку, но живое познание Бога, слышание Его слова. И в то же время принятие небесного Слова невозможно без исполнения заповедей.

«Дома из тесаных камней вы построили,

но жить в них не будете!

Виноградники прекрасные развели,

но вина от них пить не будете,

Ибо знаю Я, каково множество

преступлений ваших

и как тяжки грехи ваши».

(Ам 5:11)

Амос предвидел, что Израиль будет изгнан со своей земли, которой он оказался недостоин.

Вряд ли он мог знать подробности событий, происходивших далеко на севере, на берегах Тигра. Тем более восхищает его историческое пророчество. Военный мятеж привел на престол Ассирии Тиглатпаласара III (745—727 гг. до Р.Х.). Его руками была создана невиданная доселе военная машина, подчиненная строгой дисциплине и содержавшаяся на средства государства.

Такая армия была практически непобедимой, и после почти столетнего перерыва началась новая серия походов. Тиглатпаласар в это время ввел еще одно новшество: он понял, что прежняя политика взимания дани приносит мало пользы, и предпринял уже настоящую оккупацию завоеванных земель, уводя из них местных жителей и поселяя там чужеземцев. Такой перетасовкой населения царь хотел исключить возможность возникновения национальных очагов сопротивления. Оторванные от родины люди быстро ассимилировались и превращались просто в «подданных царя».

Недалек был день, когда такая участь должна была обрушиться на Израиль.

Откровение любви Божией. Пророк Осия Самария, ок. 750—740 гг. до Р.Х.

В своих пророчествах Амос был не одинок: в Эфраиме появился проповедник, говоривший о близкой гибели Израиля. То был Осия, младший современник Амоса. Вероятно, он жил в Сама–рии и проповедовал в одном из ее святилищ; есть основания полагать, что он был священником. Религиозное состояние народа и богослужебная практика были ему хорошо известны. Но из того, что Осия говорит о пророках и священниках, можно заключить, что он принадлежал к тем людям, которые осознали духовный кризис Израиля и не желали мириться с застоем и вырождением веры.

Осия смотрел на Синай как на верный ориентир в религиозной жизни народа. Он проверял Моисеевыми заповедями события своего времени и должен был прийти к таким же печальным выводам, что и Амос. Однако Осия не стал лишь предсказателем мрачного конца, не был он похож и на надменного мудреца, который, подобно Гераклиту, бесстрастно судит о людских безумствах с высоты своего превосходства.

Осия временами готов кричать от терзающей его скорби; он охвачен горем, возмущением, страстной тоской по гармонии и миру.

Какие–то не совсем ясные для нас события в жизни Осии подготовили его душу к восприятию новых глубин богопознания.

Что же произошло с Осией? Он рассказывает о своей жизни довольно сбивчиво: в одном месте говорит, что женился на «блуднице», в другом — о своей любви к неверной женщине. Вряд ли перед нами аллегория. По–видимому, и «блудница», и «неверная жена» Осии — одно и то же реальное лицо.

Для Сократа неудачный брак едва ли мог быть трагедией; и дело здесь не столько в личном характере философа, сколько в том, что грек, как правило, не ждал от женщины духовной близости и понимания.

Между тем в Израиле женщины не были безмолвными рабынями. Жены некоторых пророков разделяли со своими мужьями их служение. Поэтому нет ничего странного в том, что Осия искал в своей жене сочувствия и духовной близости. Но вместо этого он нашел легкомыслие, равнодушие и грубость. Кажется, что на какое–то время между мужем и женой произошел полный разрыв. Согласно обычаю, Осия мог обратиться к суду, строго каравшему неверных жен, но любовь не позволила ему сделать это; напротив, она в конце концов взяла верх над горечью измены, и Осия вернул жену в дом. Светлый эпилог Книги пророка Осии говорит о том, что сильное и чистое чувство победило после всех испытаний.

Нравственные страдания, через которые прошел Осия, стали тем опытом для души, в результате которого раскрылся пророческий дар.

Для Осии религия — не столько долг или обязанность, сколько прежде всего любовь к Богу. У него, первого в Священном Писании, брак, любовь мужа и жены становятся символом союза Бога с человеком. В браке есть и долг, и обязанности, но сущность его — в таинственном единении двух существ. Такова и вера. В ее основе лежат не требования, а любовь: доверие, привязанность, неразрывные узы. Здесь Осия предвосхитил уже апостола Павла и Иоанна Богослова.

Трагедия Израиля — в его измене любви Божией.

Но не только прямое отпадение в язычество составляет в глазах Осии измену народу Божия. Он видит ее в искажении самого почитания Ягве. В этом он целиком единодушен с Амосом, проповедником религии Духа.

«Сделали себе литых кумиров, — иронически говорит пророк, — из своего серебра, по своим понятиям, изделие художника. Говорят им: приносите жертву! Человек, целуй тельцов!» (Ос 13:2).

Возмездие готовится руками самих грешников, которые, «посеяв ветер, пожнут бурю» (Ос 8:7). Еще яснее, чем у Амоса, у Осии выражена мысль о том, что в самом отступничестве от Бога уже заложена кара. Не Бог–мститель явится с бичом для воздаяния, а сам грех обрушит его на преступника. Бог лишь создал такое положение вещей в мире, при котором наказание за грех неотвратимо.

Но в тот самый момент, когда приговор кажется уже готов, среди упреков, сетований и зловещих предсказаний неожиданно звучит голос Божий. И это уже не голос непреклонного Судии, а слова, исполненные бесконечной жалости и сострадания.

«Как предам Я тебя, Эфраим?

Отрекусь ли от тебя, Израиль?..

Повернулось во Мне сердце Мое,

Разгорелась во Мне жалость Моя».

(Ос 11:8)

Пророку, любовь которого преодолела все муки измены, явилась неугасимая любовь Божия. Он — возлюбленный. Он — всепрощающий:

«Он уязвил — и Он же исцелит,

Он ранил — Он же и перевяжет раны».

(Ос 6:1)

Отвергнутый и преданный людьми. Бог страдает. Вот непостижимая тайна, открывшаяся пророку Осии. Это страдание — боль неразделенной любви, оно свидетельствует о сокровенных узах, связующих творение и Творца.

Мы нужны Ему! Не чудо ли? В силах ли мы понять эту мысль?

«Божество не страдает, страдание есть признак несовершенства», — говорят в смущении философы. Нет, отвечает им пророк, есть Божественное страдание. Бог страждет из–за нашего несовершенства.

Перед лицом страстей Господних преображается человек. Уже не черви мы, попираемые ногами, не забытый островок мира, а дети Божий, которых Неизреченный держит на руках, которых ОН с болью проводит через испытания, чтобы обратить к раскаянию. Такими увидел людей Осия. Если Амос бросает грешников в бездну ужаса, то Осия возносит кающихся к вратам Неба.

«Я — Бог, а не человек!» — говорит Ягве (Ос 1:9). Это звучит, как удар грома. Но при этом Непостижимый и Вечный, Он полон какой–то глубочайшей живой человечности. Он есть Правда, и поэтому — Судия, но Он же сострадает грешникам. Он же останавливает стрелы гнева; Его любовь сильнее закона воздаяния.

Пророк не только ясновидец любви, но и провозвестник свободы, которая раскрывается в том, что Всемогущий ждет обращения людей Своих.

В эпоху греческой тирании, основания Рима и ассирийских нашествий, в отблеске кровавого заката Израиля Осия, последний пророк Север–я ного царства, говорит о Боге, который есть Любовь и ждет от человека ответной любви. И когда Сын Человеческий войдет под кровы отверженных, презираемых и грешных, он напомнит законникам, кичившимся своим благочестием, эти великие слова Осии: «Милосердия хочу Я, а не жертвы…» (Ос 6:6; ср. Мф 9:13; 12:7).

Исайя и «бедняки Господни». Иерусалим, 742—735 гг. до Р.Х.

Столб дыма над Храмом, зубчатые стены, опоясывающие крепость на холме; крутые выжженные солнцем склоны; волнистая цепь гор замыкает долину. Таким был Иерусалим за восемь веков до Рождества Христова. К тому времени он пережил долгую историю, а впереди его ожидала удивительная судьба. Здесь пересекутся пути многих народов и культур; в течение трех тысячелетий его будут оспаривать друг у друга люди трех материков; к его святыням станут приходить исповедующие три мировые религии.

Город Давида и Христа, город Обетования и Евангелия, Иерусалим от самых своих истоков связан со Священной историей.

В атмосфере этого легендарного города и вырос первый великий пророк, проповедовавший в Иудее, — Исайя. Как Сократ — детище Афин, так и Исайя неотделим от Иерусалима, дух которого ощущается во всех его проповедях, в его учении о святости Божией, об Остатке Израиля и о Мессии.

В биографии Исайи отражена в каком–то смысле история его родного города в ту эпоху. Исайя был призван на служение, когда ему было около тридцати лет, и с тех пор на протяжении почти полувека он оставался духовным отцом Иерусалима, советником царей, неподкупной совестью нации.

Исайя по праву должен быть признан одним из крупнейших писателей Израиля. Его монологи дышат огромной эпической силой.

Когда мы обращаемся к Книге пророка Исайи в ее современном виде, то должны помнить, что это сборник речей, составленный его учениками. Не все в этом сборнике принадлежит самому пророку, часть написана его последователями. Для того чтобы выделить подлинные проповеди Исайи и расположить их в хронологическом порядке, потребовалась работа нескольких поколений богословов. Для составителей древней антологии важно было прежде всего сохранить учение пророка и его школы. Между тем литературный анализ книги помог восстановить последовательность речей в связи с этапами духовного развития и биографией Исайи.

Исайя родился в Иерусалиме около 765 г. до Р.Х. и, по преданию, принадлежал к царскому роду. Даже если это легенда, во всяком случае, он, несомненно, был из аристократической семьи, и та роль, которую он играл в городе, указывает на его знатное происхождение.

Молодость Исайи совпала с годами сравнительного благополучия страны. Однако не в этом видел он знак благоволения Божия. Разделяя общую веру в избранность Сиона, он не связывал ее с ханаанскими легендами и народными поверия–ми. Храм в его глазах был местом особого Богоявления, местом, где Господь открывается людям.

Однажды, когда Исайя молился в Храме, как бы зарница разорвала тьму, и открылось ему, что Сущий здесь, что Он воистину обитает среди Своего народа, идет рядом с человеком.

Что это было? Интуитивное чувство Всевышнего? «Божественная тайна разлита во всем» — кто в минуты просветления хотя бы раз, хотя бы в слабой степени не ощутил этого?

С Исайей же произошло другое. Пророк пережил Богоприсутствие не как трепетное касание незримого, но как реальную, явную почти до боли близость Иного, близость, вызывающую мистический ужас. Это было что–то очень мощное и вместе с тем очень личное, пронизывающее, как пристальный взгляд, подлинное обнаружение Бога рядом с собой. Он, Ягве, шествующий над Синаем и морем, превыше облаков, ветров и звезд, непостижимым образом пребывает в этом суровом святилище среди лампад и золоченых херувимов, обитает в этом Доме и на этой горе, в этом святом граде.

«Я видел, — говорит Исайя, — Господа, сидящего на престоле высоком и вознесенном, и края риз Его наполняли храм». (Ис 6:1).

«Горе мне, я погиб! — пронеслось тогда в сознании Исайи, — ибо я — человек с нечистыми устами и среди народа с нечистыми устами живу, а глаза мои видели Царя Ягве Воинств…» (Ис 6:5). С детских лет его учили, что созерцание Сущего подобно вхождению в огонь.

Но вот через облака курений к Исайе прилетел один из серафимов. В его руках угль от жертвенника, которым он коснулся уст пророка, и все существо Исайи пронизал очистительный огонь.

«Кого пошлю Я? Кто пойдет для Нас?» — прозвучал в глубине голос. Исайя не колебался: «Вот я, пошли меня!» (Ис 6:8).

И тогда он услышал страшные слова о народе слепом и глухом, народе с черствым сердцем, который отвернулся от Бога. Пророк должен возвещать слепцам волю Ягве, но все будет тщетно, ибо они не станут слушать. И все же Исайя обязан говорить. «Доколе, Господи?» — опечалился Исайя. Ответ звучал как приговор:

«Пока города не будут разрушены и опустеют,

дома останутся без жителей.

И земля не обратится в пустыню,

пока не удалит Ягве отсюда людей

и вся страна станет безлюдной…»

(Ис 6:11)

Хотя греховный человек и не в силах созерцать Бога, но Исайя, очищенный, уже с сыновним дерзновением говорит: «Вот я, пошли меня!» Пророк не тонет в Боге, но и не лежит перед ним распростертый ниц, он предстоит Ему и становится соучастником Его деяний.

Явление в Храме было откровением святости Божией. Бог свят — вот альфа и омега провозвестия Исайи, его символа веры.

В Упанишадах и у Платона мы тоже находим мысль о том, что Божество в своей сущности не может быть определено никаким земным понятием. У Исайи эта несоизмеримость Бога и мира выражена в слове «кадош», «святость». Но при этом Сущий не перестал быть для пророка Богом Живым. Он есть Личность, действующая в мире, хотя Лик Его и образ Его действий совершенно иные, нежели у людей. Человек может знать лишь Его волю, но самого Его познать он не в состоянии. И если возможен союз между Творцом и творением, то только потому, что Бог сам ищет его, начиная диалог с человеком. Учение о «святости» напоминало о том, что тайна Божия «всецело иная». Оно предостерегало людей от создания воображаемого Бога по своему образу и подобию.

Радость, рожденная посещением Божиим, омрачалась для Исайи сознанием несоответствия народа идеалу «святости». В применении к людям «кадош», «святость» означала «посвященность Богу». Народ Ягве должен был принадлежать Ему целиком и следовать Его путями. Но что же?

«Виноградник Ягве Саваофа — это дом Израилев,

и мужи иудейские — любимое насаждение Его.

Он ждал правосудия, а здесь — кровопролитие,

Он ждал праведности, а здесь — вопль».

(Ис 5:7)

Если мы сравним проповедь Исайи с речами Амоса, то сразу бросится в глаза их существенное различие. Для Амоса День Ягве — это лишь тьма, разрушительный вихрь, Исайя же усматривает в нем и нечто другое. Обетования Божий не отменяются целиком: среди всеобщего разложения и надвигающейся беды должен сохраниться святой Остаток Израилев. Именно в нем и осуществится все то, что предсказано некогда народу Божию. Ядром возрождения народа Божия станут люди, верные «святости», люди, посвятившие себя небесному Царю.

В те годы все более явственно давало о себе знать религиозное направление, известное под названием «эбионим Ягве», «бедняки Господни». Именно в них мог видеть пророк тот святой Остаток, который будет спасен во время всех исторических потопов.

Пастушеский идеал с его простотой и свободой отвергал узурпацию власти и обогащение. Угнетатель, вероотступник и «пожиратель бедных» нередко был представлен в одном лице.

Однако бедность, порожденную праздностью, Библия недвусмысленно осуждала (Притч 28:19). Неимущий, исполненный злобы, зависти и алчности, не мог быть причислен к «беднякам Господним», которые не считали свою бедность проклятием, а по–своему даже гордились ею.

Поборники истинного благочестия группировались нередко вокруг Храма. Это были и «бедняки Господни», и люди, которые называли себя «анавим». Слово это буквально переводится тоже как «нищие», но по смыслу означает «кроткие» и «смиренные».

Смысл слов «кротость» и «смирение» сильно изменился от неправильного употребления и ложных ассоциаций; смирение легко отождествляется теперь с ханжеской елейностью, низкопоклонством, унизительной покорностью. Между тем смирение в библейской ветхозаветной и христианской традициях лучше всего может быть понято как духовная трезвость и доброта, противоположные опьянению гордыней.

«Кроткие», как и «бедняки Господни», были замечательным явлением в духовной жизни дохристианского мира. Ведь то было время могущества Ассирии, время изощренной жестокости и организованных массовых убийств. Если в XX в. тупое насилие и попрание человечности приобретает небывалый размах, то чувство нравственного возмущения, которое вызывают любые акты бесчеловечности, отличает нашу эпоху от прошлых веков.

Иное дело — эпоха пророков. Анналы тех времен с эпическим спокойствием повествуют о гнусных надругательствах над человеком. Но именно в то время и пробудились в мире силы добра. В эпоху Ветхого Завета к созидателям Царства Божия принадлежали анавим и эбио–ним, в которых Исайя усмотрел святой Остаток Израиля.

Слова «анавим» и «эбионим» и в евангельские дни будут обозначать тех, кто сознательно вступил на путь добра и нестяжания, и именно поэтому через восемь веков после Исайи в Своей Нагорной проповеди Христос прежде всего обратился к «нищим», «кротким», гонимым и ищущим правды; и о Себе Он скажет: «научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим» (Мф 11:29).

Слово о Мессии. Иерусалим и Самария, 736—727 гг. до Р.Х.

Мысль о спасении и потребность в нем могли появиться только на определенном этапе духовной истории, когда люди пришли к убеждению, что Вселенная не есть лучший из миров. Именно тогда возникли учения, предлагавшие, каждое на свой лад, способы освободиться от фатальной власти зла: от страдания, бессмыслицы и смерти.

В Израиле тоже жила мысль о спасении. Но для еврейских пророков спасение было не политической утопией и не отказом от мира, а означало жизнь с Богом. Они говорили о спасении только потому, что верили в пришествие самого Бога в мир.

Грядущее всегда было путеводной звездой для людей Ветхого Завета. Пророк Нафан предрек вечное царство Мессии из дома Давидова; но так как вечность присуща только Богу, это Царство и явится Царством Божиим.

Кого в те времена израильтяне называли мессией? «Мессия», или правильнее «машиах» (по–гречески «Христос»), означает «помазанник», то есть человек, посвященный Духом Господним на служение. Так именовали пророков, священников, но главным образом — царей.

При совершении обряда помазания употребляется елей, масло оливы. Как огонь был символом духовной мощи, а вода — знаком очищения, так елей знаменовал сохранение. Елей, возлитый на избранника, означал постоянное пребывание на нем Божественного посвящения. Его совершали во время торжественной коронации, поэтому в сущности каждый иерусалимский монарх был «мессией». Однако пророчество указывало на Мессию необыкновенного, Того, Который некогда воцарится в нерушимом Царстве, одесную Ягве.

«Ибо из Сиона выйдет Учение и Слово Ягве — из Иерусалима.

И Он будет судить между племенами, говорить ко многим народам;

И они перекуют мечи свои на плуги и копья свои на серпы.

Не поднимет меча народ на народ, и не будет больше учиться войне».

(Ис 2:3–4)

Эти слова о «мече и орале» (плуге) нередко повторяют и в наши дни, с той лишь разницей, что начало пророчества опускается. Между тем библейский поэт не отделял желанный конец кровопролитий от духовного возрождения мира. Пророчество говорит о том, что зло может быть побеждено только тогда, когда люди примут Учение и Слово Господне.

Это было особенно необходимо в те дни, ибо период относительного спокойствия кончился и Иудея вступила в полосу войн. Две великие державы — Ассирия и Египет — готовились к решительной схватке, причем перевес был явно на ассирийской стороне. Перед обоими еврейскими царствами стояла трудная задача: определить свою позицию, пребывая между молотом и наковальней.

Именно в этот критический час пророк Исайя сделал попытку повлиять на царя Ахаза. В присутствии всех окружающих он торжественно провозгласил явление «знака от Ягве», указывающего на неприкосновенность святого града.

«Слушайте! Дом Давидов! Мало Вам испытывать людей, что вы испытываете Бога моего? И все же даст Сам Господь вам знак: вот некая Жена зачнет, и родит Сына, и даст ему имя Эммануил («С нами Бог»). Маслом и медом будет он питаться, пока не научится отвергать злое и избирать доброе. Но прежде чем отрок научится отвергать злое и избирать доброе, будет опустошена земля…» (Ис 7:13–16).

Пророк требовал от царя подвига во имя веры. Но помощь ассирийцев была поставлена выше помощи Ягве. Царь иудейский, не уповая на Господа, доверился монарху великой державы.

Большинство иудейских царей мало походило на идеального Помазанника. Рождение младенца, которого нарекут «С нами Бог», знаменовало не только спасение Сиона от врагов, но и наступление в будущем Царства Божия.

Итак, венец спасения — Божие Царство, властитель его — Мессия–Христос. Тема эта сначала входит в Ветхий Завет робко и неуверенно, но постепенно слышится все громче, захватывает все большее пространство и наконец становится ведущей в уповании Израиля. Мессия–Личность… Помазанник, Который восстановит мир между Творцом и людьми.

Самария и Сион 715–688 гг. до Р.Х.

В 715 г. умер царь Ахаз, и его сын Езекия, которому тогда было уже около двадцати пяти лет, наследовал ему.

Новый царь с первых дней правления связал политику с идеями «партии реформ». Есть все основания считать, что Исайя сразу же стал близким к царю человеком и вдохновил его на проведение религиозных преобразований.

Согласно Библии, Езекия в первый же год своего правления объявил о всенародном и торжественном праздновании Пасхи в городе Давида. До сих пор она не была связана с Иерусалимом. Семьи в каждом городе и селении устраивали в этот день священную трапезу, установленную со времен Исхода. С этим торжеством издавна соединяли праздник Опресноков, когда выпекали пресный хлеб перед уборкой ячменя. Этим праздникам — пастушескому и земледельческому — Езекия хотел придать характер Сионского торжества. Как воспоминание об избавлении от рабства Пасха должна была отныне стать днем прославления свободы, днем благодарственных молитв в Доме Господнем. Под влиянием Исайи царь стремился также пробудить в народе дух покаяния. Объявляя свою волю перед собранием священников, Езекия сказал: «Над отцами нашими тяготел гнев Ягве, и вот теперь я хочу заключить Завет с Богом, чтобы Он отвратил от нас Свой гнев». Таким образом, возвращение к чистоте древней веры стало главным девизом преобразований.

Езекия энергично содействовал религиозному просвещению. При нем был расширен штат писцов, занявшихся приведением в порядок священных книг. Писцы Иерусалима, именовавшиеся «слугами Езекии», собрали речи пророков, предсказывавших падение Самарии, составили новую Священную историю, соединив два ее варианта — северный и южный. Они выпустили сборник изречений «Мудрости». Этот сборник, приписываемый Соломону, знаменовал появление нового жанра в библейской литературе. И не случайно возник он в годы мира и развития просветительства. В Книге Притчей мы не найдем ни проповеднического пафоса, ни бурных обличении, ни мучительных борений души. Вся она — земная, уравновешенная, спокойная; в книге намечен не просто правильный путь жизни, но такой, который был бы в согласии с волей Творца. Поэтому этика Притчей совпадает с нравственным идеалом пророков.

Не более двух лет продолжался спокойный и плодотворный период. Влияние Исайи было парализовано людьми, сорвавшими дело реформ. Ассирийцы уже десять лет не тревожили Палестину, и Исайя пытался любой ценой предотвратить участие Иудеи в готовящейся войне. Но он был отстранен, его советов не спрашивали. В Иерусалиме полным ходом шла подготовка к войне, конец которой оказался плачевен: Езекия и его союзники не только не одолели Ассирию, но потерпели полное поражение. Страна была разорена, тысячи людей угнаны на чужбину. Приходилось признать, что прав был Исайя.

И когда, вероятно около 688 г. до Р.Х., ассирийский царь Синаххериб (Сеннахирим) вторично вторгся в Иудею, Езекии рассчитывать было не на что. Но именно тогда, когда исчезли все земные шансы на спасение, в Исайе произошла внезапная перемена: он стал вестником надежды и утешителем народа; он был отныне уверен, он знал, что нечестивому врагу не дано сокрушить Остаток Израилев.

Тайна и доныне окутывает дальнейшие события похода Синаххериба. Мы знаем лишь одно: какие–то загадочные обстоятельства разрушили все планы завоевателя.

При раскопках Лахиша была обнаружена огромная братская могила. В ней лежали беспорядочно сваленные останки более чем полутора тысяч людей.

Представляется наиболее вероятным, что на армию Синаххериба обрушился противник, перед которым он был бессилен, — эпидемия. Синаххериб больше не возвращался в Иудею.

Спасение Иерусалима подняло как никогда авторитет Исайи. Его школа стала одной из влиятельнейших в городе. Казалось, все испытания позади и Израиль окончательно вышел на верный путь. Но прозорливый пророк знал, что это не так.

Роду Давидову суждено пасть и возродиться. Лишь малый обрубок, пенек, останется от некогда мощного ствола. Это будет пределом унижения народа и царского дома, но в корнях Бог все же оставит жизнь, и в один прекрасный день из полумертвого пня выйдет Нецер, молодая весенняя поросль.

Исайя, как и прежде, не называет Мессию царем, ибо в его пришествии окончательно будет явлено, что единственный Царь — это Господь. Все, чем прославится Нецер, придет непосредственно от Ягве. И мудрость, и богопознание, и благочестие — все это деяния Духа. И сам Помазанник будет действовать силой духовной.

Заключительные стихи величественного гимна, лебединой песни Исайи, не оставляют сомнения в том, что для пророка мессианская эра означает уже не просто свободу и справедливость. Она принесет мир не только как прекращение войн и борьбы, но мир в его глубочайшем, священном смысле.

Библейское слово «шалом» (мир) означает полноту жизни.

«И младенец будет играть у гнезда гадюки, и в нору аспида дитя вложит руку.

Не будут больше творить зла и бесчестия на святой Горе Моей,

Ибо земля наполнится познанием Ягве, как море наполнено водою».

(Ис 11:8–9)

Нередко можно слышать снисходительное замечание, будто Исайя со своей верой в грядущее «в наивной форме» предвосхитил современные идеи социальной справедливости. История европейской культуры доказывает, что эти идеи находятся в прямой связи с Библией.

Пророки, жившие в эпоху духовных и социальных катаклизмов, накануне гибели их отечества, перед лицом торжествующей тирании, узрели Царство Божие. Их проповедь была безумием в глазах мира, даже самих пророков поражала открывшаяся им тайна.

Языческая реакция. Сокровенная Тора. Ниневия — Иерусалим, 687—640 гг. до Р.Х.

Вера, построенная только на чуде, по существу перестает быть истинной верой. Знамение как бы несет посягательство на свободу человека и принудительно навязывает ему спасение.

После ухода ассирийцев современники Исайи, вероятно, прониклись надеждой, что Ягве даст наконец последний бой Ассуру. Но скоро им стало ясно, что ангел Господень не довел расправу до конца, скорее наоборот: мало того, что Синаххериб на несколько лет пережил Езекию, но и царствование его сына Асаргаддона стало апогеем могущества Ниневии.

В Иудее возобладали сторонники проасси–рийского курса. Наметился возврат к политике Ахаза. В кругах иудейской знати большое распространение в то время получил культ астральных [55] богов.

В Иерусалиме быстро расплодились всякого рода заклинатели, маги и знахари. Но самым страшным был возврат к культу Молоха. В долине Генном (Геенне) у юго–западной стены Иерусалима были поставлены жертвенники, на которых все чаще стали совершать чудовищный обряд детоубийства.

Язычество справляло свою последнюю, но самую бурную вакханалию на Святой Земле.

Пророк Исайя не дожил до этих мрачных дней отступничества.

Вместе с религиозными реформами были отвергнуты и социальные требования пророков. Беззаконие и произвол воцарились в стране.

Тем временем в Иерусалиме стала возрождаться религиозная оппозиция. В дни гонений те, кто остался верным Богу, искали в преданиях Моисеева времени руководства и поддержки.

Сформировавшаяся в бурные критические годы и написанная от лица Моисея Тора, или Пятикнижие (первые пять книг Библии), пронизана духом борьбы. О единстве Божием и верности Творцу в ней сказано так, как говорят лишь перед лицом опасности, угрожающей вере.

Возрождение пророчества. Призвание Иеремии. Иерусалим, 640—622 гг. до Р.Х.

Дело пророков, долгое время казавшееся погибшим, в этот тревожный час начало возрождаться. Первым выступил пророк Софония, знатный иеруса–лимлянин из школы Исайи. Во время богослужения в Храме, где полагалось славить Бога и царя, он возвестил, что чаша беззаконий переполнена.

Это те самые слова, которые и доныне потрясают слушателей латинского гимна «День гнева»:

«День тот есть День гнева,

День скорби и тесноты,

День ужаса и опустошения,

День тьмы и мрака,

День тучи и мглы,

День трубы и боевого клича

против крепостей и высоких башен.

И стесню Я людей,

и они будут ходить, как слепые,

за то, что совершили против Ягве».

(Соф 1:15)

Ослабление Ниневии и проповеди Софонии произвели глубокое впечатление на молодого царя Иосию. Когда ему исполнилось шестнадцать лет, он впервые всенародно объявил, что отвергает иноземные культы и будет отныне следовать вере своего праотца Давида.

Борьба за духовное возрождение шла рука об руку с борьбой за независимость и объединение страны. Казалось, рассвет Израиля, которого уже отчаялись ждать, наконец наступает.

Только один человек в Иерусалиме не разделял общей радости и надежды. Это был Иере–мия, сын Хилкии, молодой левит из Анатота.

Подобно тому как у смертного одра Северного царства Израиля стоял великий пророк Осия, так и фигура Иеремии скорбным силуэтом символизирует конец Иудейского царства. Свидетелю его последнего взлета в годы Иосии, очевидцу Иерусалимской трагедии, Иеремии, суждено было присутствовать при агонии страны и покинуть ее вместе со своим народом. Хотя он и не обладал призванием вождя, как Моисей или Илия, не был великим поэтом и основателем школы, как Исайя, тем не менее он оставил неизгладимый след в ветхозаветном религиозном сознании. Не случайно о его жизни и личности Библия говорит больше, чем о других пророках. Но если бы мы захотели искать у него каких–то новых доктрин, то нас ждало бы разочарование: почти все, чему учил Иеремия, было уже сказано его предшественниками. Однако при внимательном чтении его книги нетрудно уловить одну важную черту, которая объясняет тайну его влияния: от главы к главе в ней все яснее вырисовывается яркая индивидуальность автора.

Иеремия — посланник, сохраняющий за собой право особого мнения о том, что ему велено возвещать. Дальше любого пророка отстоит Иеремия от восточного мистицизма с его растворением личности в экстазе.

Мы находим в нем человека, который познал тайну непосредственной живой беседы с Богом.

Неприступный Царь Славы, явившийся Исайе, грозный Судья, вещавший устами Амоса и Софонии, в судьбе Иеремии приближается к человеку, преодолевая дистанцию, открывая Свой живой Лик.

Робость и колебания овладели Иеремией, когда он понял, какой трудный подвиг возлагается на него: он не мог не сочувствовать решению царя Иосии покончить с язычеством в стране, но при этом ясно видел, сколь поверхностным оставалось «обращение» масс.

«Удивительное и страшное делается в этой стране, — говорит Иеремия, — пророки пророчествуют ложь, священники господствуют с их помощью, а народ Мой любит все это» (Иер 5:30—31).

Иеремия не был демагогом и не умел льстить народу. Во имя Израиля он начал борьбу с самим Израилем и не замалчивал его грехи, потому что хотел спасти его. Патриоты возмущались его речами, предпочитая слушать тех пророков, которые от имени Ягве сулили им новые победы. Между тем Иеремия больше, чем какой–либо из пророков, любил свой несчастный народ и многострадальную землю. Такая же суровая любовь позволила Данте назвать Италию рабой и домом разврата.

После ряда неудач Иеремия понял, что его призывы бесполезны, и вернулся в родной городок без всякой надежды на подлинное возрождение Израиля. Но вскоре в Иерусалиме произошло событие, которое, казалось, могло поколебать его пессимизм.

Иерусалимская реформа. Иудея и Израиль, 622—609 гг. до Р.Х.

Царю Иосии шел двадцать шестой год, он был молод, смел, энергичен и почти освободился от опеки старых сановников. При дворе образовался тесный круг поборников реформ.

Царь замыслил осуществить капитальную реставрацию Иерусалимского храма; во время этой реставрации там была найдена книга Торы.

Через несколько дней после находки глашатаи объявили в Иерусалиме, что царь созывает народ в Храм. Поднявшись на возвышение, Иосия громогласно объявил, что в Храме найдена священная книга Торы, в которой Бог возвещает свой Завет Израилю. Царь велел подать ему свиток и стал читать.

Это был знаменательный час в истории Израиля. Рожденный не как нация, а как община верных, народ Божий возвращался теперь к своему истоку. Здесь, перед вратами Храма, после долгих лет забвения и отступничества вновь обозначилась его особая судьба; здесь из национального племенного единства возникало единство иное, духовное, которого чаяли пророки и которое шесть веков спустя будет утверждено на этой самой земле и в этом святом граде.

До нас не дошли сведения о событиях, которыми были наполнены тринадцать лет, прошедшие между находкой Торы и смертью Иосии. Все это время усилия реформаторов, вероятно, не ослабевали. Дух социальной справедливости, которым Тора была проникнута, становится отныне идеалом Иудейского царства. Впервые в истории государство приняло столь человечные законы, защищавшие интересы беднейших слоев населения. Напомним, что в том самом году, когда была обнародована Тора, в Афинах ввели законы Драконта[56], отличавшиеся небывалой жестокостью, о которых сами греки говорили, что они написаны не чернилами, а кровью.

Неудивительно, что эти новшества привели Израиль к быстрому расцвету. И все же Иеремия не стал энтузиастом иудейской реформы. Вероятно, он вообще невысоко ценил внешние перемены в культе и введение новых законов. Трудность его положения заключалась в том, что он не мог быть противником нововведений, но, как человек тонкий и проницательный, видел их слабые стороны и не очень верил в их результаты.

Для пророков самым главным было «богопознание» в целом. Их религиозный идеал можно, пожалуй, сравнить с девизом блаженного Августина: «Люби Бога и поступай как знаешь». Иными словами, образ жизни должен как бы сам собой вытекать из веры.

Но далеко не для всякого человека пригоден такой путь, и порой он может таить в себе даже опасность своего рода морального релятивизма[57]. Поэтому священникам необходимо было создать свою Тору; она была записана, вероятно, в эпоху Иосии. Это так называемый «Закон Святости», охватывающий 17—26 главы книги Левит.

Так же, как Книга Завета и Второзаконие, Закон Святости представляет собой нечто вроде расширенного толкования Моисеева Декалога. Главная мысль кодекса созвучна пророку Исайе:

Ягве — свят, Он бесконечно возвышается над миром. Но поэтому и все, посвященное Ему: жертва, город, народ, — должно отделиться от мира, стать сакральным, чистым, достойным Бога. Живя среди мира, народ Божий должен ощущать себя «святым», т. е. принадлежащим Богу и отгороженным от языческого мира.

Духовная община не сможет укрепляться и возрастать, если не сумеет в чем–то обособиться от мира, в чем–то найти свой путь, свой образ жизни. Для этой цели священники старались окружить всю жизнь израильтян системой норм, которая делала бы ее в корне отличной от жизни язычника.

Наиболее строго Закон судит о трех видах преступлений: идолопоклонстве, суевериях и грехах плоти. Это вполне понятно и в плане историческом, и по существу.

В те годы мировые события тоже могли представляться как знак близости мессианской эры. Мидийский царь в союзе с Вавилоном начал кампанию против Ассирии. Никогда еще не обрушивался на ассирийцев столь сокрушительный удар. Ненависть к империи была столь велика, что она вряд ли могла рассчитывать на серьезную поддержку.

Даже язычники усматривали в судьбе Ассирии кару за ее преступления. Катарсис исторического воздаяния явился как бы благой вестью для тех, кто в мучительном недоумении смотрел на разгул грубой силы.

Крах Ассирии открывал перед египетским фараоном возможность восстановить контроль Египта над сирийскими областями.

Осенью 609 г. до Р.Х. египетская армия выступила на север. Когда царь Иосия получил сообщение о том, что египтяне идут по его земле, он немедленно велел собрать войско, чтобы преградить путь фараону.

Это была ошибка: иудейский царь не рассчитал своих сил, противопоставив их огромной, хорошо обученной армии. К тому же исход битвы был предрешен с самого начала: при первых же выстрелах египетских лучников Иосия, стоявший впереди на колеснице, был тяжело ранен. Лишенное своего вождя иудейское войско в беспорядке отступило. Истекающий кровью Иосия был доставлен в столицу и вскоре умер. Вся страна оцепенела в горе.

Пророк Иеремия написал траурную элегию на смерть царя–реформатора. Он любил Иосию, но к таком исходу дела был готов, ибо не верил в скорое прощение Израиля, считая, что только горькая чаша разочарований, разрыв с патриотическими иллюзиями принесут Израилю исцеление от духовных недугов.

Иеремия против Иерусалима. Иудея, 609–597 гг. до Р.Х.

В эти годы патриотизм, обезоруженный крушением политических надежд, стал вырождаться в болезненный национализм. Как это нередко бывает, бедствия подогревали национальное чувство народа.

Исподволь стали возрождаться старые языческие обряды. Кое–где крестьяне вновь старались умилостивить ваалов, опасаясь засухи, а женщины отыскивали заброшенные амулеты Астарты.

Впрочем, это были уже, скорее, тени прошлого, которые не могли изменить общей картины набожности и спокойствия. В стране царил мир. Египетское иго не было слишком тяжелым, оно ограничивалось взиманием подати.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.