Мёртвый Христос

Мёртвый Христос

И потому не случайно служба Страстной пятницы, утреня, включающая в себя чин погребения Тела Иисусова, во многом очень похожа на самый обычный чин погребения усопшего. В Страстную пятницу мы Его действительно хороним. Если, повторю, мифологический герой опускается в царство мёртвых живой, чтобы освободить одного из усопших (Семелу, Эвридику или Алкесту), то Иисус туда спускается Мёртвый, Один, чтобы освободить всех, спускается туда, где нет Бога, на глубину, как сказал Григорий Великий, «большую, чем глубина самого ада».

У Достоевского в романе «Идиот» описывается картина Гольбейна-младшего «Мёртвый Христос» – Он, только что снятый со Креста. Почему именно мёртвый Христос, даже не тело, а, как подчёркивает сам Достоевский, труп Христа привлёк внимание писателя?

Вероятно, это связано с тем, что за столетия истории православия, за тысячу лет христианства на Руси мы не вполне сумели почувствовать, что такое смерть Иисусова. Нам до сих пор ещё нередко кажется, что Иисус умер как-то по-другому, иначе, чем все, потому что Бог не может умереть. А Бог может всё. Нельзя забывать об этом.

Разумеется, каждый образованный православный христианин на Руси знал принятый на Четвёртом (Халкидонском) Соборе догмат, согласно которому Христос – и полностью Бог, и Человек, тоже в полной мере и в полном смысле этого слова. Конечно, каждый священник повторял в течение всей этой тысячи лет за каждой обедней перед Великим Входом слова молитвы, где говорится, что Он, Иисус, «непреложно и неизменно был еси Человек», но при этом, однако, Его человеческая природа была как-то слабо осознана в русской религиозности. Спаситель на Руси всегда легче принимался как Бог, чем как Человек.

Достоевский же на картине Гольбейна разглядел Иисуса именно как Человека и, возможно, благодаря этому понял, что такое Воскресение из мёртвых. Из мёртвых воскреснуть можно, только умерев. А умереть может только человек. Если бы Христос был больше Богом, чем Человеком, Он бы просто не мог ни умереть, ни воскреснуть. Увидев Христа умершим, осознав тайну Его смерти, Достоевский понял сердцем своим тайну Воскресения из мёртвых – этого ни с чем не сравнимого чуда, которое делает человечество жизнеспособным и даёт ему крылья.

До тех пор, пока мы видим в смерти Иисусовой что-то не вполне эквивалентное нашей собственной смерти, мы не в силах понять тайну Воскресения.

Христос проходит до самого конца по той самой дороге, которая предназначена и каждому из нас, и в этом, наверное, заключается Его абсолютная уникальность. Рассказ об этом очень трудно выразить в словах (Nec valet lingua dicere, nec littera exprimere – «Язык не в силах рассказать, не в силах буква передать» – как некогда сказал св. Бернар). Не случайно поэтому о нисхождении во ад прямо, в каких-то конкретных словах, в Евангелии нигде не говорится – в отдельные слова этот рассказ не вмещается, хотя всё Евангелие, если брать его в целом, рассказывает на самом деле прежде всего именно об этом событии. Понять это бесконечно важно. Самые важные истины в Евангелии вообще почти никогда не вмещаются в слова – о них можно рассказать только без слов, передавая весть от сердца к сердцу. Апостол Павел говорит, что, восхищенный до третьего неба, он «слышал неизреченные глаголы, которых человеку нельзя пересказать» (2 Кор 12: 4). «Нельзя» не в том смысле, что это запрещено, нет; нельзя – ибо невозможно, при всём желании. Тайна Креста невыразима в словах именно по своей сути. К ней можно только приблизиться – и перед ней остановиться. Остановиться перед тайной человеческой смерти, через которую Христос поднимает и воскрешает всё человечество.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.