Глава 3

Глава 3

Али из Рея. – Его сын Хасан Сабах. – Хасан направлен на учебу в Нишабур. – Встреча с Омаром Хайямом и Низамом аль-Мульком. – Заключенное между ними соглашение. – Хасан представлен Низамом султану Малек-Шаху. – Хасан вынужден покинуть двор. – Притча о нем. – Его собственное изложение обращения в исмаилиты. – Поездка в Египет. – Возвращение в Персию. – Хозяин Аламута

Был такой человек по имени Али, который жил в городе Рей в Персии. Он был рьяным шиитом и утверждал, что его род изначально прибыл из Куфы в Аравии. Однако жители Хорасана считали, что его семья всегда жила в одной из деревень вблизи города Тус, в этой провинции, и потому его притязания на арабские корни были ложными. Али, по всей видимости, был склонен скрывать свои убеждения и в самых клятвенных заверениях убеждал наместника провинции, сурового суннита, в своей правоверности. В конце концов он удалился в монастырь, чтобы провести остатки своих дней в медитационных размышлениях. В качестве еще одной попытки очистить себя от обвинений в ереси он отправил своего единственного сына Хасана Сабаха[21] в Нишабур в обучение к известному имаму Моуафеку в его обители. Чему он научил молодого Хасана и что они могли обсуждать в последующем общении друг с другом, история умалчивает.

Слава об имаме Моуафеке была велика во всей Персии, в те времена существовало убеждение, что те, кто удостоился счастья изучать Коран и Сунну[22] под его началом, обеспечивали свое существование и в загробной жизни. Соответственно, его школа была полна молодежи, жаждущей знаний и признания в будущем. Здесь Хасан встретил и очень близко сошелся с Омаром Хайямом, прославившимся впоследствии как поэт и астроном, а также с Низамом аль-Мульком (Управление королевством), который стал визирем у монархов королевства сельджуков. Последний в книге, которую он написал о себе и о своем времени, приводит следующий пример того, как рано в Хасане стали проявляться амбиции. Однажды, когда все трое, являвшиеся наиболее преуспевающими учениками имама, были вместе, Хасан сказал: «Считается, что воспитанники имама обеспечены счастливым будущим. Это правило может быть проверено на одном из нас. Давайте же поклянемся друг перед другом, что тот из нас, кто преуспеет, поможет двум другим разделить свою счастливую участь». Два его товарища охотно согласились, и клятва была дана.

Низам аль-Мульк пошел в политику, где его таланты и выдающиеся способности могли проявиться со всей полнотой. Он прошел через различные должностные ступеньки, пока, наконец, не получил высший пост в королевстве – визиря при Альп Арслане (Могучий Лев), втором монархе в династии Сельджукидов. Взлетев столь высоко, он не забыл своих старых друзей и, стараясь сдержать данное им обещание, с величайшей любезностью принял Омара Хайяма, который дожидался его, чтобы поздравить с таким повышением. Новый визирь предложил использовать все свои возможности, чтобы получить пост в правительстве для своего друга. Однако Омар, который был привержен эпикурейским наслаждениям и избегал всяческих трудов и забот, поблагодарив своего друга, отказался от предложенных услуг. Все, на что визирь смог его уговорить, – это согласиться на ежегодную пенсию в размере 1200 дукатов из казны Нишабура, в котором тот поселился, чтобы провести свои дни в тишине и спокойствии.

По-другому все было с Хасаном. В течение 10 лет правления Альп Арслана он держался вдалеке от визиря, возможно вынашивая собственные планы на будущее. Но когда на трон взошел молодой принц Малек-Шах (Король Королей), он понял, что его время пришло. Внезапно появившись во дворе молодого монарха, он стал ожидать могущественного визиря. Эта история рассказана самим визирем в его книге, озаглавленной «Васайя» (Политическое устройство), по которой ее излагает Мирхонд.

«Он пришел ко мне в Нишабур в год, когда Малек-Шах, избавившись от Каварда, усмирил волнения, вызванные его восстанием. Я принял его с величайшими почестями и со своей стороны исполнил все, что можно ожидать от человека, который является верным своей клятве и рабом заключенных соглашений. Каждый день я представлял ему новые доказательства своей дружбы и старался угождать его желаниям. Однажды он сказал мне:

– Ходжа (господин), ты принадлежишь к числу ученейших и достойнейших, ты знаешь, что блага этого мира не более чем кратковременные наслаждения. Неужели ты позволишь себе нарушить свои обязательства, дав обольстить себя привлекательной силой величия и любви народа? И не попадешь ли ты в число тех, кто нарушил клятву, данную пред Всевышним (выделено автором. – Пер.).

– Да хранят меня Небеса от этого! – ответил я.

– Хотя ты осыпаешь меня почестями, – продолжал он, – и хотя проявляемые тобой ко мне милости не имеют числа, ты не можешь не знать, что это совсем не то, как следует выполнять данную нами когда-то клятву не забывать друг друга.

– Ты прав, – сказал я, – и я готов сделать для тебя то, что я обещал. Весь почет и власть, которыми я обладаю, которые получены от моих предков и добыты мною самостоятельно, принадлежат тебе наравне со мной.

После этого я ввел его в окружение султана, дал ему чин и необходимые титулы и рассказал владыке обо всем, что было между нами в прошлом. Я настолько хвалебно отзывался об уровне его знаний, отличных способностях и высоких моральных качествах, что он получил пост министра и доверенного лица. Но, как и его отец, он был плутом, лицемером, тем, кто умел обманывать, и негодяем. Он настолько хорошо владел искусством прикрываться внешне честной и добродетельной натурой, что в короткое время целиком овладел расположением султана и внушил ему такое доверие к себе, что владыка слепо следовал его советам в большинстве вопросов такого значения и важности, какие требовали огромной честности и искренности, а для монарха всегда решающим было лишь мнение Хасана. Все это я рассказал для того, чтобы было понятно – именно я был тем, кто привел его к такому успеху. И вот, как следствие его дурной натуры, между мной и султаном начались трения, неприятным результатом которых, похоже, стало то, что в течение многих лет завоеванные и работавшие на меня положительная репутация и расположение превратились в пыль, были уничтожены. И в завершение злобность Хасана внезапно вырвалась наружу, а сила его зависти проявила себя самым ужасным образом в его действиях и словах».

Фактически Хасан сыграл роль предавшего друга. Все, что происходило в диване (государственный совет в Турции. – Пер.), подробнейшим образом передавалось султану и истолковывалось в самом дурном свете, а в удобные моменты делались намеки на некомпетентность и нечестность визиря. Сам визирь оставил описание, как он считает, самой худшей интриги своего бывшего школьного товарища, которую тот пытался провернуть. Султан, видимо желая точно и регулярно видеть баланс доходов и расходов своей империи, дал указание Низаму аль-Мульку подготовить его. Визирь запросил на выполнение этой задачи больше года времени. Хасан посчитал, что это хорошая возможность проявить себя, и дерзнул предложить выполнить требование султана за 40 дней, то есть меньше чем за одну десятую времени, которое требовалось визирю. Все работники финансового департамента немедленно были предоставлены в распоряжение Хасана. Сам визирь признает, что к концу 40-го дня баланс уже был готов к тому, чтобы быть представленным султану. Тем не менее в момент, когда можно было бы ожидать триумфа Хасана, наслаждающегося высочайшим расположением монарха, он опозоренным покидает двор и обещает отомстить султану и его министру. Этот случай остался без разъяснений со стороны «Гордости королевства», который тем не менее со всей наивностью (выделено автором. – Пер.) признает, что если Хасан не был принужден покинуть двор, то мог уйти и по своей воле. Другие же историки сообщают, что визирь в страхе перед последствиями прибегнул к помощи уловки и сумел выкрасть часть бумаг Хасана, так что, когда тот предстал перед султаном полным надежд и гордости и начал свой доклад, то ему пришлось остановиться из-за нехватки одного из самых важных документов. Поскольку он не смог объяснить причины заминки, султан пришел в ярость, посчитав это попыткой обмануть себя, и Хасан немедленно в величайшей спешке был вынужден покинуть двор.

Низам аль-Мульк, твердо настроившись не сдерживать себя в действиях с человеком, который пытался разрушить его жизнь, решил уничтожить его. Хасан бежал в Рей, но, не чувствуя себя там в безопасности, отправился дальше на юг и нашел убежище у своего друга – рейса[23] Абу эль-Фазла (Отец Совершенства) в городе Исфахане. Каковы были его планы до этого момента, неясно, но теперь, похоже, они приобрели определенную форму, и он беспрестанно размышлял о том, как отомстить за себя султану и визирю. Как-то в беседе с Абу эль-Фазлом, который, по всей видимости, согласился с его все же спорными убеждениями, Хасан, излив свою обиду на визиря и его хозяина, страстно завершил свою речь:

– Эх, если б только у меня было два верных друга, абсолютно преданных мне! Быстро б я опрокинул этого турка и крестьянина.

Под последними, естественно, понимались султан и визирь. Абу эль-Фазл, который был одним из наиболее ясно мыслящих людей своего времени и который еще не успел постичь дальновидные планы Хасана, предположил, что разочарование смутило рассудок его друга, и, будучи уверенным, что в данном случае убеждения не помогут, стал подавать ему с едой ароматные напитки и блюда, приготовленные с шафраном, с целью успокоить его мозг. Хасан, ощутив намерения его гостеприимного хозяина, решил покинуть его. Абу эль-Фазл напрасно задействовал все свое красноречие, чтобы уговорить того продлить свое пребывание. Хасан уехал и вскоре после этого обосновался в Египте.

Двадцать лет спустя, когда Хасан осуществил все, что замышлял, и султан с визирем были оба мертвы, а союз ассасинов уже был полностью сформирован, рейс Абу эль-Фазл, являвшийся одним из наиболее рьяных его поборников, нанес ему визит в крепость Аламут.

– Ну что, рейс, – заявил Хасан, – кто из нас был сумасшедшим? Кто из нас – ты или я – больше нуждается в ароматических напитках и блюдах с шафраном, которыми ты когда-то потчевал меня в Исфахане? Видишь, я сдержал свое слово сразу, как только нашел двух верных друзей.

Когда Хасан в 1078 году покинул Исфахан, халиф Мостансер, человек достаточно энергичный, занял трон в Египте, и миссионерами каирского общества стали предприниматься значительные усилия во всей Азии по привлечению новых приверженцев. Среди них оказался Хасан Сабах, и описание его перехода в другую веру, которое, по счастью, сохранилось в его собственном изложении, представляет интерес, поскольку доказывает, что, как Кромвель и, как было предположено выше, Мухаммед, а также все те, кто пришел к мирской власти через религию, он начинал с искренней веры и сам был введен в заблуждение прежде, чем начал вводить в заблуждение других. Он рассказывает следующее:

«С самого детства, уже с семи лет, моим единственным стремлением было приобретение знаний и навыков. Как и мой отец, я был взращен на учении двенадцати имамов, а потом я познакомился с другом (рифиик), исмаилитом по имени Эмир Дареб, с которым нас сплотили тесные узы дружбы. Я придерживался мнения, что принципы исмаилитов имели много схожего с учениями философов и что правитель Египта был принят в их общину. Поэтому, как только Эмир начинал говорить что-либо в поддержку этого учения, я вступал с ним в спор, и множество противоречий по вопросам веры возникло в результате между ним и мной. Я не уступал ни в чем, что Эмир говорил, хуля нашу веру, тем не менее все это оставило глубокий след в моем сознании. Между тем мои пути с Эмиром разошлись, и я впал в крайне болезненное состояние, в котором я бранил самого себя, говоря, что несомненно учение исмаилитов является правильным и что только из-за своего упрямства я не пришел к нему, а теперь, если смерть настигнет меня (избави меня Бог от этого!), я умру, не постигнув истины. Со временем я оправился от этой болезни, и теперь встретил другого исмаилита по имени Абу Нейм Зарай, которого я попросил раскрыть мне истину их учения. Абу Нейм объяснил мне ее наиподробнейшим образом так, что я смог проникнуть достаточно глубоко в ее суть. В конце концов я встретил дая по имени Мумин, которому шейх Абд аль-Мелик (Слуга Господа) бен-Атташ, руководитель иракской общины, позволил выполнять эту роль. Я стал умолять его принять от меня клятву верности (именем халифа Фатимида), но он поначалу отказался сделать это, поскольку я был более высокого положения, чем он. Однако после того, как я надавил на него вне всяких мер, он уступил и дал согласие. Теперь, когда шейх Абд аль-Мелик приехал в Рей и нас познакомили друг с другом, мое поведение очень порадовало его, и он пожаловал мне звание дая. Шейх молвил мне:

– Ты должен идти в Египет и разделить счастье служения имаму Мостандеру.

Когда шейх Абд аль-Мелик уехал из Рея в Исфахан, я направился в Египет»[24].

В изложении своих мыслей и ощущений Хасаном Сабахом есть нечто крайне интересное, особенно если учесть, что речь идет о человеке, который впоследствии создал общество ассасинов, на длительное время ставшее бичом Востока. Здесь, с его собственных слов, он видится человеком, трепещущим от мысли, что может умереть, не обратившись в истинную веру, между тем позже, если доверять восточным историкам, он пришел к убеждению, что любые деяния человека остаются без последствий. К сожалению, подобный отход от добродетели к пороку происходил столь часто, что позволяет усомниться, имело ли место нечто подобное в случае с Хасаном Сабахом. Эта история наводит еще и на другие размышления: есть ли что-нибудь более абсурдное, чем вопросы, по которым мусульмане раскололись на разные секты? И еще: до каких глубин задействовалось при этом сознание и искренне ли принимались и отстаивались эти убеждения? Не похоже ли это в определенной степени на расхождения среди христиан, которые разъединены на части не по существенным догматическим вопросам своей религии, а по вполне второстепенным моментам?

Хасан по прибытии в Египет, куда слава о нем добралась раньше, был принят со всеми проявлениями почета. Его известные таланты, а также сведения о высоком расположении и уважении, какими он пользовался при дворе Малек-Шаха, позволили халифу считать его самым ценным приобретением для дела исмаилитов, поэтому не было стеснения в средствах для ублажения и потакания гостю. У ворот его встречали дай-аль-доат, шериф Тахер Касвини и несколько других высокопоставленных особ. Влиятельные государственные и придворные особы ожидали его, как только он вступил в Каир, где халиф предоставил ему удобное жилище и обеспечил его почетом и другими знаками своего расположения. Однако халифы-Фатимиды привыкли жить настолько изолированно, что в течение восемнадцати месяцев, которые, как утверждается, Хасан провел в Каире, он ни разу не видел Мостансера, притом что монарх всегда демонстрировал всяческое внимание к нему и не говорил о нем иначе, как с высочайшим одобрением.

Пока Хасан жил в Египте, встал вопрос наследования трона, явившийся (как и всегда в восточных монархиях) причиной раздора и ожесточенных споров при дворе. Халиф объявил своим наследником старшего сына Несара. Однако Бедр аль-Джемали, Эмир аль-Джуйуш, главнокомандующий армией, который пользовался почти неограниченной властью при Фатимидах, отстаивал первоочередное право наследования второго сына халифа Мусти-али. Хасан Сабах не очень дальновидно, как оказалось, принял сторону принца Несара, чем навлек на себя враждебность Бедра аль-Джемали, который задумал уничтожить его. Не желающий этого халиф напрасно бился с могущественным и влиятельным Эмиром аль-Джуйушем и в итоге был вынужден издать указ о тюремном заключении Хасана в замке Дамиетта.

Когда Хасан находился в заключении в Дамиетте, одна из городских башен рухнула без всяких видимых причин. Поскольку сторонники Хасана и халиф восприняли это как чудо, его враги, чтобы не дать возможности извлечь какую-либо пользу из этого события, спешно переправили узника на борт судна, отправлявшегося в Африку. Не успело судно выйти в море, как началась страшнейшая буря. Морские волны вздымались как горы, гремел гром и сверкали молнии. Ужас обуял всех, кто был на борту, за исключением Хасана, который спокойно и невозмутимо смотрел на буйство стихии, в то время как прочие в агонии глядели на перспективу скорой смерти. Когда его спросили о причине такого спокойствия, он дал ответ, подражая, возможно, святому Павлу: «Наш Владыка (сейдна) обещал, что ничто дурное не случится со мной». Вскоре после этого шторм стих и море успокоилось. Команда и пассажиры считали его теперь человеком, находящимся под особой защитой Небес, а после того, как поднялся свежий западный ветер, принесший их к берегам Сирии, никто уже не стал противиться тому, чтобы он покинул судно и сошел на берег.

Хасан направился в Алеппо, где он на некоторое время задержался, а потом взял курс на Багдад. Из этого города он перебрался в Персию, преодолел провинцию Хузистан и, посетив города Исфахан и Йезд, продолжил путь в восточную провинцию Керман, повсеместно приобретая сторонников своих взглядов. Потом он вернулся в Исфахан, где остался на четыре месяца. Следующие три месяца он провел в Хузистане, остановив свой взор на городе Дамаган и его окрестностях в Ираке как на месте, предназначенном для концентрации власти, которую он задумал приобрести. Три года Хасан провел здесь, набирая сторонников среди местных жителей. С этой целью он задействовал самых красноречивых даев, каких только мог найти, и поручил им всеми средствами завоевывать умы жителей многочисленных городов-крепостей, которыми изобиловали холмы этого региона. Пока его даи работали, Хасан перебрался дальше на север в районы Джориан и Дилем, а когда посчитал, что пришло подходящее время, вернулся в иракскую провинцию, в которой Хусейн Каини, один из его наиболее рьяных проповедников, уже давно убеждал жителей хорошо укрепленной крепости Аламут присягнуть на верность халифу Мостансеру. Доводы дая показались убедительными для подавляющего большинства жителей, однако начальник Али Мехди, честный и достойный человек, чьи предки построили эту крепость, оставался вместе с немногими другими верным своему долгу и не собирался признавать других духовных правителей, кроме аббасидского халифа в Багдаде, и никакого другого правителя, кроме сельджукского Малек-Шаха. Мехди, когда впервые узнал о распространении исмаилизма среди своего населения, изгнал тех, кто принял эту веру, но потом разрешил им вернуться. Уверенный в сильной поддержке со стороны общины в городе, Хасан якобы использовал против правителя такую же уловку, какой королева Дайдо, как утверждается, обманула ливийцев[25]. Он предложил Мехди 3 тысячи дукатов за такое количество земли, которое он сможет охватить воловьей шкурой. Простодушный правитель согласился, и Хасан, постоянно отрезая по тонкой полоске от шкуры, целиком окружил ею стены Аламута. Мехди, поняв, что его провели, отказался выполнить соглашение. Хасан обратился к правосудию и к силе оружия своих сторонников внутри крепости, при помощи которых вынудил начальника крепости покинуть Аламут. Когда Мехди был готов отправиться в Дамаган, куда он собрался удалиться, Хасан вручил ему послание к правителю замка Кирдку рейсу Мозаффару следующего содержания: «Рейсу Мозаффару следует уплатить Мехди, последователю Али, 3 тысячи дукатов в качестве платы за крепость Аламут. Да прибудут в мире Пророк и его семья! Да прибудет с нами Бог, самый совершенный из всех правителей!» Мехди не верилось, что столь значительный человек, как Мозаффар, который занимал важное место в правительстве сельджукских султанов, уделит малейшее внимание указанию какого-то авантюриста вроде Хасана Сабаха. Тем не менее он решил, то ли из любопытства, то ли, как утверждается, под давлением нужды в деньгах, попытаться узнать, что произойдет. Поэтому он вручил послание и, к своему огромному удивлению, немедленно получил 3 тысячи дукатов. На самом деле рейс уже давно втайне являлся одним из наиболее преданных последователей Хасана Сабаха.

Рис. 1. Горная крепость

Историки стараются не уделять особого внимания дате, когда Хасан Сабах стал хозяином Аламута, которому суждено было стать главным местом сосредоточения сил исмаилитов, а именно в ночь среды, шестого числа месяца риджиб в 483 году от Хейры. Этот год соответствует 1090 году от Рождества Христова, следовательно, ассасины приобрели собственные владения всего лишь за 9 лет до того, как христиане Запада создали собственную империю в Святой земле.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.