Вера

Вера

Среди людей есть и такие, кто с сожалением или с гордостью признается в своем неверии; само слово «вера» является для них неприемлемым, поскольку, по их мнению, подразумевает обязательную религиозность. На самом деле, оно выражает наше отношение не только ко Всевышнему, но и ко всему тому, что составляет нашу повседневную жизнь.

Есть люди доверчивые и есть скептики, но практически каждый человек в той или иной степени является верующим, даже самые упрямые материалисты. Многие совмещают гордыню с рационализмом, пребывая в блаженной уверенности, что их поступки и мысли основаны на точном знании, проверенных фактах и логически обоснованной точке зрения. На самом же деле мы принимаем на веру большую часть получаемой нами информации.

Вера настолько прочно укоренилась в нашей жизни, что мы не можем без нее обходиться, покорно принимая все, чему нас учат в школе и что слышим на улице. Львиная доля получаемой нами информации не только не проверяется нами, но и в принципе не подается проверке, однако, тем не менее, играет важную роль в нашей жизни. У нас нет ни сил, ни времени, ни возможностей самостоятельно выяснить правду обо всем том, что мы привыкли принимать на веру. Так, мы верим данным о высоте Эвереста, хотя даже те, кому посчастливилось подняться на него, не утруждали себя точными измерениями. Мы доверяем информации о машинах, электричестве, порядку подписания контрактов и правилам уличного движения. Мы принимаем как данность столь многое потому, что в какой-то мере доверяем и продавцу машин, и электрику и юристу, рассчитывая на нормальное, порядочное поведение этих людей.

Различие между «принимаемым на веру» и «неоспоримыми фактами» относится скорее не к области рационального, а к принятым в определенном обществе, социальной группе и исторической эпохе нормам. То, что «все знают», не нуждается, с нашей точки зрения, в проверке и принимается на веру.

Некий микробиолог, проводивший исследования в одной из африканских стран, нанял очень смышленого местного юношу посыльным. Однажды он попытался объяснить ему суть своих исследований, рассказывал про крохотных, не видимых невооруженным глазом микробов, живущих повсюду и способных сделать здорового человека больным или даже убить его. На это парень, воспитанный миссионерами, ответил: «Но, сэр, мы, христиане, в это не верим!» Где-то существование дьявола является общепризнанным фактом, каждый точно об этом знает; в других местах по тем же невнятным мотивам в него никто не верит. Поэтому, несмотря на то, что принятые верования различаются, будучи обусловлены разными причинами, природа их повсюду одинакова.

Кризис веры, индивидуальной или коллективной, является результатом культурных изменений, больших и малых. То, что нам выпало родиться именно в эту эпоху, несомненно, дело случая. В разные периоды отношение к вере менялось: то она была в моде, то, наоборот, — в опале. Мода в культуре так же непостоянна, как в одежде. Подобно тому, как дизайнеры вводят моду на женские платья и мужские галстуки, законодатели интеллектуальной моды решают, во что следует верить или не верить людям. Однако имена дизайнеров одежды нам известны, имена же стоящих за интеллектуальной модой зачастую остаются загадкой. (В последние годы Нобелевская премия по литературе потеряла вес в литературных кругах, став инструментом политических игр. Те, кто ее присуждает, имеют довольно странные критерии для определения наиболее талантливого и подающего надежды автора: мужчина, женщина, белый, черный, угнетенный, еще более угнетенный. Но даже в те времена, когда премии давались за чисто литературные заслуги, список награжденных наряду с действительно выдающимися писателями включал людей, которых сегодня никто не помнит. В то время, когда их награждали премией, все они пребывали на вершине славы; сейчас трудно вообразить, каким образом кто-то мог разглядеть в их сочинениях какие-либо литературные достоинства, хотя в свое время они, возможно, определяли модные интеллектуальные направления.)

В те времена, когда вера была в моде, не говорили вслух о своих сомнениях и опасениях, большинство их и не имело, поскольку вера считалась социальной нормой. Другое время — другие нравы. Впоследствии в моду вошел скептицизм, и все стали его последователями, ибо как не внять увещеваниям матери, стремящейся «идти в ногу с веком»: «Почему ты не можешь быть нормальным нонконформистом, как все остальные?» Таким образом, люди становятся приверженцами идей, считающихся правильными и современными в данную историческую эпоху. Лишь позднее, оглянувшись назад, они удивляются, как можно было верить в такую чепуху.

К примеру, не так давно в истории Европы и Америки были модны идеи коммунизма. В коммунисты или, на худой конец, в симпатизирующие им зачисляли всех пользовавшихся авторитетом интеллектуалов и законодателей моды — тех, кто, как предполагалось, знал больше остальных и критически относился ко всему окружающему. То был период, когда последователи этой идеи отличались твердостью убеждений, игнорируя при этом любое доказательство ее несостоятельности. Со временем мода прошла, и сейчас люди, верящие в коммунистические идеалы, выглядят неумными и несовременными. Те же нелогичные посылки, когда-то заставлявшие принять коммунизм, теперь заставляют отказаться от него. А ведь в действительности ничто не изменилось, просто мода прошла.

Мода в культуре влияет не только на понимание искусства, морали и политики — она определяет все аспекты нашей жизни. В соответствии с ней создаются предметы, которые мы покупаем, носим, используем, развешиваем на стенах. Нас не только призывают приобретать их, но и учат получать от них эстетическое наслаждение. Тот же самый закон моды меняет наш внешний вид и отношение ко многим утилитарным вещам. Приобретая дом или мебель, мы руководствуемся не здравым смыслом, а модой. Посмотрите, к примеру, насколько неестественно и странно выглядят небоскребы из стали, стекла и бетона. Иногда были объективные причины построить небоскреб в том или ином конкретном месте, иногда его возводили просто потому, что «сейчас все так строят». Мы сооружаем огромные конструкции из стекла, чтобы внутри было светло, а затем вешаем шторы, ограничивая тем самым доступ этого света. С тех пор как здания из стекла и бетона вошли в моду, мы продолжаем строить их, даже если это противоречит здравому смыслу.

Культурные нормы, принятые в наше время, дают некоторую свободу выбора собственного критерия красоты. В другие эпохи общество было настроено более решительно: поскольку правильным считался только один-единственный стиль, все прочие не подлежали обсуждению, равно как и принципы красоты. Картины древнеегипетских художников написаны в едином стиле, все объекты на них изображены в профиль, независимо от положения тела. Если бы мы мало знали об уровне цивилизации Древнего Египта, то могли бы предположить, что они были слишком примитивны и не умели рисовать. Однако изображения ими животных очень реалистичны, застывшими и неестественными выглядят только люди — все дело лишь в том, что художникам вменялось в обязанность изображать людей в соответствии с установленными правилами. Когда египетским художникам во времена Аменхотепа IV (которого еще называли Эхнатон) и правившего после него Тутанхамона дозволялось писать картины с натуры, это делалось мастерски.

Приверженность моде наблюдается также в архитектуре. У древних египтян не было ни одного здания с арками. Кажется странным, что такая передовая с точки зрения технологии цивилизация не использовала эту функциональную конструкцию. Оказалось, что египтяне знали ее, но применяли для прокладки канализации, и поэтому считали ниже своего достоинства обращаться к ней при возведении жилищ. Это было немодно, поэтому не использовалось.

Культурная норма, или, как ее часто называют, «дух времени», обладает настолько мощным влиянием, что воздействует не только на философию и эстетику, но и на точные науки. В каждой из них был период, когда тот или иной вопрос вдруг становился самым важным и многообещающим; затем он терял актуальность, но через определенный промежуток времени те же проблемы вновь интересовали ученых. Например, резкий скачок в развитии физики (особенно атомной и субатомной) в первой половине двадцатого века по сравнению со второй половиной того же столетия, быстрые темпы развития биологии, биохимии и биофизики, датируемые тем же периодом; в последнее время вдруг заинтересовались (и не только в научных кругах) экологией; все мы помним взлет и падение интереса к космонавтике, утрату и последующее возрождение интереса к синтетической геометрии… Во многих книгах авторы пытались найти объяснение этим переменам и причинам их возникновения. При этом все рассуждения, вне зависимости от того, верны они или нет, не ставили под сомнение факт наличия перемен как таковых.

Периоды существования в согласии с верой сменялись периодами скептицизма или безразличия, а следовательно, не оставалось прежним и отношение к ней. Когда она в моде, ею легко проникнуться. По сути дела, в такое время нет необходимости в вере как таковой; в определенные эпохи и в определенных обществах людям запрещалось даже упоминать о вере в Б-га, ибо факт ее наличия считался столь очевидным, что обсуждению не подлежал. Неверие считалось признаком ненормальности. Кстати, еще совсем недавно советская карательная психиатрия ставила диагноз «шизофрения» лишь на основе «болезненного сомнения» в величии советской власти.

Обычно мы признаем требования общества, не замечая этого. Принимая их как должное, мы спешим с выводами и без тени сомнения соглашаемся с общеизвестными фактами и ежедневными реалиями. Однако когда дело доходит до Веры с большой буквы, все усложняется, ибо многие просто не в состоянии постичь ее.

Конец двадцатого века нельзя назвать эпохой Веры. В общем-то, мы верим, полностью или частично, в тысячи вещей (часть из которых — сущая чепуха), но утратили Веру в высоком смысле слова. Так сложилось, что мы живем в эпоху не рациональности и скептицизма, а, скорее, — легковерия и доверчивости.

Различие между двумя уровнями веры: верой в условную мудрость и Верой в Б-га — носит не психологический, а социальный характер. Человек, который утверждает, будто он ни во что не верит, делает неосторожное заявление. По-настоящему неверующий не смог бы ступить и шагу, ибо в основе каждого действия лежит множество вещей, принимаемых нами на веру.

Все традиционные религиозные конфессии проповедуют идеи, в которые люди должны верить; в то же время они предостерегают от ересей, которым верить не следует. Когда организованная религия вышла из моды, а наука, подменившая ее с девятнадцатого века, стала куда менее догматической и самоуверенной, это открыло широкую дорогу суеверию. (Этому немало способствовали теория относительности, теория первозданного хаоса и квантовая механика.) Интеллектуалы, и в особенности псевдоинтеллектуалы, восприняли это не как несчастье, а, скорее, как естественное явление. Настоящий агностик всегда готов поверить в любое суеверие, ведь для него не существует ничего абсолютно невозможного, как нет разрешенных или запрещенных верований. Он открыт для любой идеи или теории, любого «изма», допуская любую возможность. Такая позиция не позволяет агностику верить во что-либо до конца, но он верит во все частично.

Однажды к одному из величайших физиков двадцатого века Нильсу Бору зашел посетитель. К своему огромному изумлению, он увидел подкову, повешенную у двери «на счастье». Спустя некоторое время между ними завязались дружеские отношения, и гость спросил профессора, верит ли тот в то, что подкова приносит счастье. Бор сказал: «Вовсе нет». На удивленный вопрос: «А зачем же она висит у двери?» — он ответил, что подкова помогает даже тем, кто в нее не верит.

Все мы знаем здравомыслящих, интеллигентных людей, которые не пойдут в синагогу, потому что существование Б-га не доказано. При этом они с энтузиазмом расскажут вам о паранормальных явлениях и экстрасенсах, лечатся при помощи кристаллов, стараются уберечься от злосчастной цифры 13, советуются с астрологом и изучают гороскопы. Конечно, не все образованные люди в наше время подвержены предрассудкам «нового поколения» — некоторые более консервативны: они твердо верят комментариям в «Нью-Йорк Тайм», психоанализу, полагаются на мудрость и вкус театрального обозревателя. Вера таких людей неиссякаема. Но это отнюдь не относится к вере в Б-га. Требуется определенное усилие, чтобы раскрыть Ему душу и разум. Современные общественные нормы во многом схожи с религией, ибо заставляют каждого из нас рассматривать все происходящее с определенной точки зрения и действовать строго соответствующим образом. Общество провозглашает: «Культурные люди этого не делают, так не говорят, в это не верят». Вспомните выражение «это не по-американски». (Есть еще более старое выражение: «не по-английски», — которое убивало в зародыше идеи и новые начинания во времена расцвета Британской империи.) Чтобы выпутаться из сетей общественного давления, человеку приходится применить всю свою способность сражаться, плыть против течения. Для этого нужны силы и решимость.

Несмотря на то, что способность верить у людей не стала меньше, существует глубочайшая пропасть между их верой во что угодно и верой в Б-га. Разница здесь скорее не в сфере рационального, а на уровне восприятия. Тысячи вещей, принимаемые на веру каждым из нас постоянно, не осознаются людьми как требующие веры — отношение к ним обусловлено «здравым смыслом» и «знаниями». По общему мнению, вера нужна там, где кончается знание или меняется норма общества и эпохи. Но Вера — это прорыв: в какой-то момент мы оказываемся перед необходимостью сделать вывод, не являющийся частью общепринятого и дающийся нелегко. Вера с большой буквы имеет гораздо более сложную природу, чем вера в окружающие нас повседневные реалии, и влечет за собой множество последствий, как мировоззренческих, так и практических. Ведь многое принимается нами на веру именно потому, что не воспринимается как важное и значительное. Например, если я спрошу, когда жил Александр Великий, то те, кто помнит историю, назовут приблизительные даты его жизни и смерти. Ни у кого не возникнет сомнений относительно того, существовал ли он на самом деле. Почему? Объяснение очень простое: есть предания и древние источники, которые, по мнению ученых, принадлежат к эпохе Александра Великого. Есть и косвенные подтверждения тому, что Александр Великий действительно существовал, но этот факт не столь уж и очевиден.

Тогда почему люди верят в существование Александра Великого? Причина лежит на поверхности: им все равно. Даже если такого человека и не было, а его кто-то придумал, от этого ничто не меняется, одним полумифическим персонажем больше, вот и все. Существовал он в действительности или нет, в нашей жизни это ничего не определит. Точно так же мы относимся к информации о площади Тихого океана или гареме султана. Вера в подобные вещи не имеет последствий, поэтому по большому счету неважно, верим ли мы в них. Настоящая, серьезная вера очень требовательна, она многое меняет в жизни человека, влияя на мировоззрение, поведение, моральные ценности, представление о добре и зле. Это не тот вид знания, от которого можно отказаться в любой момент. Признание существования Б-га имеет определяющее значение. До тех пор, пока люди не осознают, во что они верят, или пока ленятся быть последовательными в вере (а это относится почти ко всем), они позволяют себе делать что угодно, особо не задумываясь. Люди стараются поменьше думать, потому что так проще жить.

Принять принципы веры не составляет труда, сложнее потом смириться с последствиями этого решения. Можно провести некую аналогию. Есть состояния, существование которых для нас несомненно, хотя мы не можем подтвердить это на основе собственного опыта, и как только человек осознает их неизбежность для себя лично, он в корне меняет свою жизнь. Возьмем, например, смерть. Мы не можем узнать на собственном опыте, что это такое, вся информация о ней получена при наблюдении за другими, а это совсем иное дело. Мы живы и не приемлем мысль о том, что рано или поздно умрем. Когда же человек понимает, что смерть неизбежна (неважно, в каком возрасте такое понимание к нему приходит), его отношение к жизни становится иным: меняются планы, надежды, ожидания и приоритеты. И хотя сознание неизбежности смерти само по себе не есть что-то ужасное, порой бывает непросто, хотя и необходимо, смириться с этим.

Вторая проблема состоит в том, что вера действительно представляет собой скачок, резкое изменение в состоянии человека. На такой шаг нужно решиться самому; люди, как правило, сопротивляются, когда на них оказывают давление. Потребность в вере обычно появляется под влиянием неразрешимых вечных вопросов, зачастую носящих философско-экзистенциальный характер. И Декарт в «Рассуждении о методе»[1] и Льюис Кэрролл в «Алисе в Стране Чудес» рассматривают проблему реальности существования, хотя и с разных позиций. А пророк Исаия приступает к ее решению с принципиально иной точки зрения. Он говорит: «Поднимите глаза ваши к небесам и посмотрите: кто сотворил их? Кто выводит воинство? Он всех их называет по имени…» (40:26).

Однако глобальные вопросы о существовании Того, Кто создал вселенную и поддерживает в ней порядок, терзают лишь очень немногих. Большинство людей, особенно городские жители, вообще никогда не видят звезд. Вряд ли у них возникает желание поднять голову, а если оно и появляется, то вместо звезд они видят огни рекламных щитов. «Зачем все это? Для чего? За что?» — вот вопросы, приводящие к вере. Чаще всего на них нет ответов — до тех пор, пока мы не делаем шаг к ней. Каждый из нас задает их себе, и каждый — по-своему, в свое время. Порой они возникают в тяжелый, критический момент, но чаще всего человек вдруг спрашивает себя: «Моя жизнь расписана по минутам; я что-то делаю, бегаю с места на место, живу, ем, притворяюсь кем-то, но куда я спешу? Какова моя цель, зачем все это?» — и начинает искать ответы.

Идти по жизни — все равно, что блуждать по лабиринту, постоянно разыскивая выход, разгадывая загадки. Неприятно почувствовать, что ты заблудился, но самое страшное — прийти к выводу, что этот лабиринт вовсе не имеет выхода, что ты так и будешь всю жизнь бесцельно бродить по коридорам. Мы не всегда задумываемся о значении чего-либо или о цели, но раз возникнув, эти вопросы могут стать навязчивой идеей. Мы жаждем ответов на них, и ответов нетривиальных, но получаем только стандартные, такие, как «так уж получилось», которые не приносят удовлетворения.

Сама концепция цели существования изначально несет религиозный характер, поэтому поиск ее — духовный путь. Для кого-то это может стать неприятным открытием, в основном для тех, кто с пеной у рта доказывает свою принадлежность к атеистам или агностикам, не верящим ни во что. Даже тот, кто считает, что живет в замкнутом лабиринте, может, тем не менее, иметь достойное представление о жизни как о явлении, полном опасностей, испытаний, красоты, возможности любить, добиваться справедливости, создать семью и заботиться о других. Подобное существование отнюдь не кажется примитивным даже тем, кто верит в то, что смерть означает небытие, конец всего. Чувство прекрасного, благородство и приключения придают жизни особый вкус. Не поминая Б-га, такой человек все равно верующий; он свято верит в то, что жизнь, прожитая должным образом, обретает некий высший смысл.

В этом сущность веры как глубокого понимания и принятия тех понятий, которые нельзя доказать. Нельзя доказать красоту, достоинство, честь, прямоту, но можно прожить всю жизнь с этими нравственными ориентирами. Человек, который способен нестандартно ответить на вопрос, в чем цель и значение жизни, так или иначе говорит о Б-ге, даже если в силу каких-либо причин не хочет использовать это слово. Атеист, ведущий достойную, честную и духовную жизнь, на самом деле — верующий. Если бы не его богоборчество, то он бы понял, что может сформулировать свою веру, а если постарается облечь мысли и образы в подходящие слова, то получит упорядоченную теологию. Как ни назови розу, она всегда останется розой; как ни назови Б-га, Он все равно Б-г.

Кто-то может сказать, что вопрос о цели существования ненаучен. (Если быть точным, то они правы с точки зрения современной науки, однако долгое время ученые занимались этой проблемой, и некоторые телеологические теории появляются до сих пор.) На самом деле это так и есть. У каждой науки и у каждой сферы деятельности есть область приложения; все они — и физика, и математика, и право, и сапожное дело — занимаются определенными аспектами бытия и не могут и не должны касаться других. Тот факт, что на наши вопросы, касающиеся веры, невозможно ответить при помощи изучения перечисленных выше дисциплин, отнюдь не означает, что сами вопросы неуместны, не нужны и не требуют ответа. Влюбившись, человек непременно хочет знать, пользуется ли он взаимностью, и часами может размышлять на эту всеохватывающую тему. Проблема не имеет отношения к науке, но для него она актуальна.

Проблемы веры сугубо индивидуальны. Каждый должен найти свое, единственное их решение, и в тот момент, когда человек ставит их перед собой, он внутренне уже готов совершить переход к вере. Поняв суть вопроса и неизбежность поиска ответа, мы приближаемся к той грани, за которой — истинная вера. Другими словами, если вы оказались среди сплошных ям и рытвин, вам остается только прыгнуть, иначе вы умрете там, где стоите. Можно ли это назвать свободой воли? Конечно же, мы свободны в своем выборе, делая его в соответствии с собственными желаниями, и хотя он не всегда разумен, это — наш выбор.

Прыжок к вере можно осуществить несколькими способами. Для некоторых этот момент становится захватывающим, незабываемым откровением; Уильям Джеймс писал об этом в работе «Разновидности религиозного опыта». Большинство, однако, верят, не испытав ничего подобного. В реальной жизни как у грешников, так и у праведников вера не всегда является таким уж потрясающим, всепоглощающим переживанием. Некоторые даже не подозревают о том, что совершили переход к ней, — они просто сделали никем, даже ими самими, не замеченное движение — и очутились на другой стороне. Только те, кто постоянно занимается самоанализом, в состоянии уловить этот момент.

Многие верят неосознанно — это глубоко верующие люди, которые, тем не менее, не признают сам термин «вера». При определенных условиях или в некоторых социальных группах человеку проще назвать свою веру другим именем. Такие люди не обязательно подобны «марранам» (обращенным насильно), их никто не заставляет верить против воли, но они верят, сами о том не подозревая. Они могут всю жизнь даже не предполагать, что принадлежат к верующим, поскольку не считают себя таковыми.

Для некоторых из этих «бессознательно верующих» внезапно пришедшее понимание, откровение: «У меня есть вера, она была у меня всегда, возможно, я никогда не переставал верить с того момента, когда начал осознавать себя» — является шоком. Им непривычна эта мысль, им кажется, что с ними что-то не так. И, тем не менее, хотя общество и может недоброжелательно воспринимать этих людей, они начинают признавать этот аспект своего «Я» как неотъемлемый и естественный.

Вопрос о том, где больше верующих — в домах молитвы и храмах или вне их, мог бы стать предметом серьезного исследования. Некоторые глубоко верующие люди не принимают формальную молитву или же не поддерживают ни одну из существующих конфессий и поэтому никогда не участвуют в разного рода религиозных мероприятиях и не становятся последователями какой-то определенной религии. При всем том, Вера не является ни далекой, ни абсолютной. Лучше привести цитату из Библии: «Не на небесах она… и не за морем она… но очень близко к тебе слово это: в устах твоих оно и в сердце твоем, чтобы исполнять его» («Второзаконие», 30:12–14).