Постскриптум к первой беседе

Постскриптум к первой беседе

Вообще, приезд в Волжскую Булгарию году такого наблюдательного и образованного человека, как ибн Фадлан, можно считать для татарского краеведения необыкновенной исторической удачей. На фоне той трагической судьбы, которая постигла большую часть татарских исторических источников, его отчет о поездке, сохраненный в пересказе Йакуба, полон чрезвычайно важных и ценных сведений, проливающих свет не только на образ жизни древних булгар, но и на их политико-торговые связи с другими странами мира.

При всем том сам отчет ибн Фадлана как относительно достоверный исторический источник еще подлежит глубокому изучению в ряде аспектов, в том числе географическом и историко-лингвистическом. Поэтому, рассказывая о его пребывании у булгар, мы остановим наше внимание еще на одном небольшом, но чрезвычайно интересном отрывке:

«Как-то переводчик царя рассказал мне, что однажды в их страну попал какой-то человек из Индии и некоторое время оставался у царя на службе. И был он очень ловок и понятлив. Однажды группа булгарских купцов решила отправиться по своим торговым делам, и этот индиец попросил царя разрешения ему ехать вместе с ними. Царь же запретил ему это. А индиец все настаивал на своем и, наконец, добился своего. Итак, он отправился вместе с ними по воде. В пути булгары убедились, что он подвижен, сметлив, и, сговорившись между собой сказали: «Этот человек подходит для служения нашему богу, так отправим же его к нему.» В это время как раз они плыли мимо леса. Вывели индийца на берег, накинули на шею веревку и подвесили на вершине высокого дерва. Потом отправились дальше[196]».

То, что ибн Фадлан называет неудачливого купца «человеком из Индии», говорит, что этот человек вряд ли являлся мусульманином. Его появление в Волжской Булгарии произошло, видимо, за несколько лет до приезда ибн Фадлана, то есть где-то между 910–922 годами. Дело в том, что к началу X века собственно Индия еще практически не знала ислама. Разве что в древних портовых городах, таких как Каликут в Керале и Тана (Бомбей), ислам был известен благодаря купцам, которые освоили эти рынки еще задолго до пришествия ислама в Аравию.

О религии человека, которого Ибн Фадлан называет «индусом», мы еще поговорим, но сейчас более важный вопрос состоит в том, как и каким образом он попал попал в Волжскую Булгарию? Из какой части Индии мог он приехать и какими географическими сведениями руководствовался при выборе своего маршрута?

Отдавая должное переводческой скрупулезности А. П. Ковалевского, можно, тем не менее, с уверенностью предположить, что географический термин «Индия» в указанном отрывке соответствует арабскому термину «Хинд». Дело в том, что древние арабские географы и историки четко разделяли современную Индию на две отдельные части по линии реки Инд, и у них не было термина, покрывающего всю Индию. Взамен единого было два термина: «Синд» и «Хинд». Если название «Синд» относилось в большей степени к современному Пакистану, включая в себя собственно Синд, Белуджистан, часть Пенджаба и северо-западные горные провинции, то к стране «Хинд» арабы относили практически все страны Юго-Восточной Азии, то есть не только современную Индию, но и Индонезию, Малайзию и так далее.

Исламская история Индии, вернее, Пакистана, начинается в 711–712 годах, когда после первичных арабских завоеваний на востоке Синда образовались два хорошо известных в истории княжества – Мультан и Мансура. Эти княжества долгое время были опорой исламской цивилизации в Синде, однако их роль постепенно сошла на нет после того, как основное направление проникновения ислама в Индию пошло с севера, из нынешнего Афганистана, из государства Газневидов. Это, впрочем, случилось почти через век после описываемых Ибн Фадланом событий. То, что «индиец» не был мусульманином, подчеркивается и тем фактом, что булгарские купцы вообще решились избавиться от него. Приезжие мусульмане, как мы уже знаем, пользовались во властных кругах Волжской Булгарии большим авторитетом. Они были либо купцами, либо послами, либо просто образованными людьми. Убийство мусульманина было, таким образом, чревато серьезными дипломатическими осложнениями в тот исторический момент, когда Волжская Булгария всячески искала союза с мусульманским миром против засилия хазар на нижней Волге.

Таким образом, мы можем предположить, что приезжий индиец был родом не из омусульманенных провинций нынешнего Пакистана, но из собственно Индии, следовательно, мог быть либо индусом, либо буддистом, либо даже христианином, коль скоро христианство стало распространяться в срединной Индии (Мадрас) с IV века нашей эры. Само его появление в Волжской Булгарии свидетельствует о широкой известности булгарского рынка даже в столь отдаленных краях, как южная Индия и Цейлон, поскольку ибн Фадлан не выражает ни малейшего удивления его появлением. Географические пути того далекого времени уже давно связывали Индию с остальным миром, а драгоценные северные меха, так же, как и гиперборейское золото, пользовались у индусов неизменным спросом. Сама Индия торговала в это время, то есть, в IX веке, в основном, тончайшими хлопковыми полотнами из Бенгалии, обувью, мечами и саблями, красным деревом из Ассама, алмазами из Кашмира, жемчугом из Таны (Бомбея), ввозя в страну золото, меха и лошадей. Легко предположить, что индийский купец мог, подобно своим коллегам, отправиться в Волжскую Булгарию с грузом легчайших индийских тканей, с намерением возвратиться с грузом мехов, нажив, таким образом, большую прибыль.

Как мог он добраться до Волжской Булгарии? Это вопрос чрезвычайно важен для нашего исследования. При том, что географические сведения Индии раннего средневековья очень скудны и ненадежны, отраженность в них устойчивых торговых путей могла бы, по всей видимости, помочь и нашему исследованию.

Из Индии всегда было два главных пути. Первый путь – сухопутный, через гряду гор в Афганистан и Центральную Азию, откуда караванный путь шел в Волжскую Булгарию. То есть, при использовании сухопутного пути купцы должны были пересечь Афганистан, достичь Хорезма, а далее следовать тем же путем из Ургенча, каким следовал сам ибн Фадлан. Это путь был, как мы знаем, сложен, чреват опасностями и лишениями, но арабские путешественники шли в указанное время именно этим путем из-за дипломатических осложнений в отношениях Халифата и Хазарского государства.

Был и другой путь, водный. Этот путь был, хотя и опасен, но столь удобен, что им пользовались и пятьсот лет спустя, особенно после того, как монгольское нашествие перезало сухопутный путь в начале XIII века. Афанасий Никитин в своем «Хожении за три моря» описывает именно этот путь: вниз по Волге до нынешней Астрахани, далее морем до Дербента, далее морем до Рея, оттуда по суше через Иран до порта Ормуз в Персидском Заливе, из Ормуза через Аравийское море в Индию, в Тану или Каликут.

Каким же путем прибыл индиец в Волжскую Булгарию? Если он не был мусульманином, он мог использовать оба пути, даже несмотря на то, что, как мы уже говорили, в 913 году восточное и южное побережье Каспия подверглось жестокому разграблению со сторону русских варягов. Думается, однако, что такое бедствие не могло надолго разрушить торговых связей, идущих из глубины веков. Хазары пропускали по Волге купцов, не имевших прямых связей с Багдадом, и брали с них пошлину. То, с какой готовностью индиец настаивал на поездке с булгарскими купцами «по воде», также указывает на то, что проблемы это для него не составляло.

Конечно, на примере Афанасия Никитина мы видим, что судьба могла забросить купца в дальние страны и помимо его воли. Никитин отправился в Индию, чтобы вернуть долг своим заимодавцам после того, как был ограблен до нитки. Он передвигался от одного пункта к другому, приторговывая то тем, то этим, пока не поплыл в Индию, чтобы сторговать что-то за купленного в Ормузе коня. Однако устойчивость торговых путей говорит и о том, что у купцов существовали определенные навигационные знания, карты и устные сведения, которые могли им позволить рисковать как своими товарами, так и самой жизнью.

Что же знала Индия о северных странах, какими географическими сведениями располагали собственно индийские купцы? Как называли они те страны, откуда приходили в Индию драгоценные северные меха? Известно, что с древних времен Индия торговала с Ближним Востоком и Китаем, и эти связи не порывались в эпоху начальных арабских завоеваний.

Адам Мец в главе «Торговля» своей знаменитой книги «Мусульманский ренессанс» говорит, что

«Наряду с вавилонянами, персами и евреями, наиболее активным торговым людом в империи были также греки и индийцы[197]».

Не все части Индии были доступны для чужестранных купцов, в частности, Кашмир, однако сами индийские купцы проникали повсюду. В книге Бузурга ибн Шахрияра «Аджаиб аль Хинд», то есть «Чудеса Индии», говорится, что

«Кашмирцам требуется 70 дней пути до Мансуры. Они спускаются по Инду, который в то же время, что и Тигр и Ефрат, имеет наивысшее стояние воды. Они упаковывают корни косуса в мешки, по 700–800 фунтов в каждый, помещают эти мешки в кожаные меха, смаззывают их смолой, так что в них не проникает вода, связывают затем эти мешки попарно, вяжут их так, что они могут на них стоять и сидеть. Таким образом, они за 47 дней добираются до порта Мансура и корни при этом остаются сухими»[198].

Вряд ли, однако, кашмирскому купцу нужно было отправляться на Волгу таким кружным путем. Тюрки Кашгарии и Синдзяня старались добираться до северных мехов устойчивым сухопутным путем, тем самым, которым отправился из Ургенча в Булгар сам ибн Фадлан. При всех бесконечных междоусобных войнах многочисленных князей и князьков, ислам, пришедший в Центральную Азию в VIII веке, все же обеспечивал функционирование основных торговых путей. Ургенч был главным узловым пунктом, где сходились Великий Шелковый Путь и путь в Индию с севера. Думается, что все сведения, которыми пользовались кашмирские купцы, торговавшие с северными для них странами, являлись уже известными нам арабскими сведениями, сведенными воедино в трактате «Индия» Бируни.

Более интересен путь из центральной и южной Индии. Однако и здесь подробные исследования показали, что, помимо мифологических сведений о древней географии, индусы мало чем располагали. Древняя география и космогония Индии изложена в религиозных эпосах Махабхарата и Рамайяна, в Ведах и писаниях Брахманов. Коль скоро нас интересует только север, мы можем сказать, что на севере индусы предполагали наличие Гималайев, за которыми находилась страна Айравата Варша, за которым находится Молочный океан и страна мрака[199]. В центре плоской Земли, согласно представлениям индусов, находилась Гора Меру, от которой и производился отсчет, не имеющий, надо сказать, никакого практического смысла. Каким же образом индусы оказались столь отважными и ловкими купцами, как о том пишут их арабские современники?

Оказывается, индусы побережья Центральной и Южной Индии чрезвычайно хорошо разбирались в направлениях морских ветров и практически никогда не ошибались. Христианский миссионер отец Буше в своем письме от 1719 года писал:

«Кстати, в Кочине я был просто поражен, как точно знают индусы направление румбов. Они обучаются этому с детства. Если индусу указать путь согласно направлению ветра, он никогда не ошибается[200]».

Отсюда ясно, что индийские купцы направлялись в Персию и оттуда в Европу и Булгарию по направлению преимущественных ветров. Тем не менее, попытки обнаружить какие-то картографические документы древней Индии не прекращаются и сейчас. В совсем недавнем исследовании П. Л. Мадона «Индийская Картография: Историческая Перспектива[201]» в главе «Туземные карты» автор разочарованно пишет:

«К несчастью, никакой древней туземной литературы по этому предмету (картографии)… пока не обнаружено. Ранние индусские авторы посвящади большую часть своей энергии развитию индусской религиозной и философской литературы и астрономической математике. История развития индийской литературы на языках Санскрит, Пали и других древних языках, включая тамильский и другие южные языки, подтверждает именно это. Позднее, буддийская литература упоминает о путешествиях индусов к другим странам Индийского Океана, в особенности в Южную и Юго-Восточную Азию. Однако и эта литература ничем не помогает в отношении поставленных нами проблем. Как бы странно это ни показалось, в древнеиндийских языках не существует древнего слова, адекватного по смыслу термину «географическая карта»…. Все вышесказанное свидетельствует о том, что Индия не внесла никакого достойного упоминания вклада в картографию древнего мира».

И однако, пристальное изучение карт, имеющих пусть и очень позднее, но индийское происхождение, позволяет предположить, что по крайней мере древний Болгар был хорошо известен в Индии в Центральной и Южной Индии. Автор делает этот вывод не только на основании существующих карт, о которых речь впереди, но и основываясь на известном консерватизме индусов. Индусы, которые считают вполне современными произведениями свои древние эпосы и остальные религиозные писания, обладают, как мы уже отметили выше, невероятно развитой исторической памятью на мифы. Как бы баснословно эти мифы не звучали и ни выглядели, они упорно передавались из поколения в поколение, поскольку были освящены национально-религиозной памятью предков. Автор сам убедился в этом в своем путешествии по штату Керала, где находятся города Кочин и Каликут. Ему довелось посетить не только двухысячелетний храм Кали, в котором древность сохраняется лучше и строже, чем в любом музее, но и домашний храм жреца храма Кали. Сам жрец принадлежит в многовековой династии жрецов-брахманов, и внутренний храм его дома, куда никогда не допускались женщины, насчитывает восьмисотлетнюю историю. При таком отношении к древности немудрено, что древне-мифические географические сведения также передавались из поколения в поколения, пока не оказались зафиксированным на наивных картах. Карты, о которых идет речь, не являются средневековыми, но очевидно срисованы с каких-то средневековых карт. Такой вывод позволяет сделать то, что, во-первых, они явно носят следы знакомства их авторов со средневековыми арабскими картами, а во-вторых, носят следы средневековых индусских представлений о мировой географии.

Такие карты чрезвычайно подробно исследованы в труде Сьюзан Коул «Индийские Карты и Планы». Это также совсем недавнее исследование, в которое вошли практически все известные картографические документы индийского прошлого. Поразительно, что при всей невероятной скупости этих карт на географические названия, имя Булгар является непременной принадлежностью всех мировых карт в книге Сьюзан Коул. Это относится и к карте 37 шестнадцатого века, где город Болгар соседствует с такими немногими названиями как Арабия, Египт, Стамбул, Голландия, и к карте 38 с миниатюрами из Искандер наме[202]. Эти карты, несмотря на свое позднее фактическое происхождение, основаны как на картине мира Птолемея, так и на арабской карте Казвини (1275 год). Вид и характер этих карт безусловно связывает их с арабскими картами раннего средневековья, но они не столь подробно, словно картограф выполняет заказ собственных клиентов, сообразуясь с их интересами. Таким образом, на этих картах нет ничего, что неинтересно индийскому путешественнику, то есть, иными словами, купцу. Булгар, однако, находится в самом фокусе внимания потенциальных клиентов картографа. По всей видимости, эти карты срисованы с неизвестного оригинала, бывшего в ходу гораздо раньше и служившего надобностям индийских купцов. Именно по такой относительно наивной картографии они и ориентировались в географическом пространстве своего времени. Север для них означал Булгарию, вскоре за которой кончался обжитой мир. Одной из самых примечательных карт в книге С. Коул является так называемая «непальская карта» 67, срисованная с неизвестного оригинала в начале XIX века. Эта карта показывает главные города мира, окруженные садами. Автор карты словно бы рисует картину индусских представлений о мире и старается отразить все известное ему на карте. Эта цветная карта сориентирована с Юга на Восток и в середине ее протекает река, которую автор называет Аму Дарья. У него Аму-Дарья впадает в Ледовитый Океан (Молочный Океан страны Айравата Варша). На левом берегу этой реки находятся с севера на юг Булгар, Ургенч, Самарканд, Бухара, Кашгар. Автор окружает эти города многочисленными фруктовыми садами и указывает число мечетей в городах. В Булгаре указано три больших соборных мечети.

Самое интересное, что Булгар отстоит от «Аму-Дарьи», в которую превратилась в индусских представлениях далекая северная Волга, на довольно большом расстоянии, а вплотную к реке изображено чудо природы – «Пылающая Гора» с многочисленными языками пламени. Сьюзан Коул считает, что эта гора огней соответствует в представлениях индийского автора карты нефтяным огням древнего зороастрийского Баку.

Как ни разочаровывающе звучит вывод, что подлинных средневековых индийских карт пока не найдено, очевидно одно: Булгар был известен купцам Центральной и Южной Индии с незапамятных времен. Добраться же до него можно было привычным путем – морским до Ормуза и далее через Каспий на Волгу. Индусам сделать это было проще, чем мусульманам, поскольку у них не было преткновений с хазарами, владевшими в начале десятого века устьем и нижним течением Волги. Религиозная принадлежность индийского купца из отчета ибн Фадлана, таким образом, могла сослужить ему вначале хорошую службу, позволив приехать по Волге и не испытать трудностей наземного путешествия, описанных нашим героем. Та же самая религиозная принадлежность вкупе с любопытством или шпионским умыслом и подвела его впоследствии.

Вернемся теперь к собственно вопросу о его религиозности и религиозности окружавших его людей. Ибн Фадлан излагает инцидент с индийцем как свидетельство о булгарских верованиях, замечая:

«Если же булгары встретят человека, одаренного ученостью, то говорят: «Этот более всех достоин служить богу.» После этого они накидывают ему на шею веревку и вешают на дереве».

Однако, как бы ярко ни бытописал нравы древних булгар указанный отрывок и какое бы впечатление ни произвело на ибн Фадлана это злоключение индуса, вряд ли ли один инцидент может служить доказательством о существовании у булгар подобных человеческих жертвоприношений. Ни в одном из трудов по шаманистским верованиям и обычаям финно-угорских или древне-тюрских племен мы не находим убедительного довода в пользу широко развитой практики бытовых человеческих жертвоприношений.

К тому же булгарское общество находилось на самом пороге официального принятия ислама, а уважение к исламу равнозначно уважению к учености, и кажется странным, что именно булгарские купцы, в ту пору наиболее тесно связанные с представителями мусульманского мира и являвшиеся благодаря собственным интересам как бы опорой новой исламской идеологии в массах, должны были принести какого-то человека в жертву в силу его видимой учености. Не следует ли поэтому видеть в описанном инциденте нечто иное, вовсе и не связанное с древними религиозными верованиями жителей Волжской Булгарии? Куда так настойчиво просился у царя несчастный индиец? Скорее всего, булгарские купцы, с которыми ему так хотелось поехать, отправлялись на север своей страны. Ехать на юг по Волге не имело для них особого смысла, так как на нижней Волге хозяйничали хазары, к тому же главным торговым богатством были меха, которые добывались в Заволжье и Закамье, следовательно, экспедиция булгарских купцов снаряжалась, вероятнее всего, для отправки вверх по Каме в сторону Биармии (нынешней Перми) или, что еще вернее, вверх по Волге с заходом в Казанку.

Путешествие в Биармию вверх по течению было продолжительным и было сопряжено с неисчислимыми трудностями и опасностями. Там была для индуса страна вечного холода. Вряд ли он напрашивался на настоящее путешествие сроком во многие месяцы. Гораздо вернее предпложить, что просился он в относительно недалекое путешествие – через Каму и вверх по Волге и далее – вверх по Казанке до того места, где ныне находится город Арск.

Известно, что волжские булгары стремились не допускать чужестранцев в наиболее богатые мехами места Заволжья и Закамья, иными словами, в легендарную Артанию древней географии. Артан в описаниях арабских географов – это страна, где живут чрезвычайно опасные люди, которые никого не подпускают к своим владениям, и выходят торговать с другими, «спускаясь по воде». Лейденская «Энциклопедия Ислама» говорит, что:

«Артанию, видимо, следует искать вблизи Волги или в Волжско-Окском бассейне, в этом свете были сделаны попытки идентифицировать артанов с некоторыми финно-угорскими народами. Следует в этой связи отметить, что арабо-иудейские документы называют Волгу Арта (Artha) и меха, привезенные оттуда, носили название арти (arthi).»

Думается, что рассказ переводчика царя под прикрытием рассказа о местных религиозных нравах служил тому же, чему служили и страшные сказки об Артании. Переводчик хотел отвадить ибн Фадлана от стремления увидеть в Волжской Булгарии больше, чем ему было положено видеть. Переводчик специально указывает, что царь сначала отказывал, но потом уступил настойчивым уговорам индийца, но тому это не пошло на пользу. Представляется вполне достоверным, что данный случай был рассказан ибн Фадлану специально, с намеком на то, что он и сам просится у царя в те места, которые закрыты для чужеземных глаз и кошельков.

Вышесказанное еще раз указывает на то, что военно-торговые соображения древней Булгарии должны были подвигнуть ее жителей на возведение постов и укреплений на подходе к Артании – будущему Заказанью. Так же, как Чертово Городище встало на Каме, запирая Артанию с востока, в устье Казанки должен был оказаться пост, запирающий подступы к ней с запада – с Волги. Этим постом и должна была стать древняя пра-Казань.

Таким образом, эпизод с индусом лишь первый взгляд может отнести к вопросу о религиозных верваниях древних жителей Булгарии. Этот эпизод говорит о гораздо большем – о запретных местах древней географии Булгарии. Отсюда следует вывод, что древнюю пра-Казань следует искать на месте Арска, который соответствует Артании древности – сокровищнице знаменитых северных мехов, по тысячелетней традиции известных всей ойкумене раннего средневековья.

В этом смысле удивительным представляется факт, что и сейчас Арский район связан с производством меха и торговлей мехами. Знаменитый Бирюлинский зверосовхоз имеет, таким образом, связь с самыми древними географическими сведениями о Казанском крае.

Вышеприведенные соображение не следует считать отклонением от нашего главного пути: помимо всего прочего, они указывают, что ибн Фадлан был не только секретарем посольства, вероучителем, строителем мечетей и писателем, но и должен был по мере возможностей заниматься во имя экономики и политики Халифата и разведывательной деятельностью, да и то: промышленный шпионаж принадлежит к самым древним человеческим профессиям. Он действительно много странствовал по Волжской Булгарии и примечал все диковинки, о которых намеревался рассказать своим высокопоставленным арабским читателям. Некоторые сказочные места его путевого отчета заставляют сначала сомневаться в его правдивости, однако, по зрелом размышлении, всему этому есть вполне трезвое и прозаическое объяснение. Например, история с великаном из племени Гог и Магог, череп и кости которого ибн Фадлан, как он пишет, сам видел в лесу недалеко от царской ставки. Не углубляясь в существо вопроса, которое опять уведет нас к Геродоту, можно с большой долей уверенности сказать, что указанные кости, скорее всего, принадлежали мамонту, останки которых в X веке были рассеяны и по Среднему Поволжью.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.