23. собеседование аввы Феоны (третье) о словах апостола: доброе, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю

23. собеседование аввы Феоны (третье) о словах апостола: доброе, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю

глава 1

После рассвета, когда мы с большей настойчивостью стали убеждать старца исследовать глубины апостольского изречения, он начал так говорить: свидетельства, которыми вы старались доказать, что апостол Павел не от своего, а от лица грешников сказал: доброе, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех. Ибо по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием, но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих, — напротив, ясно доказывают, что это не может вполне приличествовать лицу грешников, а сказанное относится только к совершенным и пристойно святости только тех, которые явили заслуги апостольские. Впрочем, каким образом может приличествовать лицу грешников сказанное: доброе, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех? Ибо кто из согрешающих нехотя оскверняет себя прелюбодейством? Кто принужденно делает козни ближнему? Кто неизбежно бывает вынужден обижать человека ложным свидетельством, или обворовывать, или желать ограбления другого, или про-\714//ливать кровь? Напротив, как написано, помышление сердца человеческого есть зло от юности его (Быт 8, 21). Ибо настолько все, пылая страстью к порокам, хотят исполнить желаемое ими, что даже с неусыпным старанием ловят удобный случай сделать беззаконие, и своим бесчестием и множеством пороков хвастаясь, по изречению укоряющего апостола, ищут себе некоторой славы в сраме (Флп 3, 19). Также и пророк Иеремия говорит, что они не только не против воли и не с покоем сердца и тела делают преступления, но даже с изрядными усилиями стараются привести их в исполнение, так что и большие трудности не отвлекают их от смертоносного желания беззаконий, говоря: напрягают язык свой для лжи, усиливаются на земле неправдою (Иер 9, 3, 4). Кто скажет, что и это приличествует грешникам: итак, тот же самый я умом моим служу закону Божию, а плотню закону греха (Рим 7, 25), которые, очевидно, ни умом, ни плотью не служат Богу? Или каким образом те, которые согрешают телом, умом служат Богу, когда плоть от сердца получает влечение к порокам, и сам виновник природы той и другого говорит, что источник и начало грехов происходит от сердца? Из сердца, говорит, исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, кражи и т. п. (Мф 15, 19). Таким образом видно, что этого никак нельзя думать о лицах грешников, которые не только не ненавидят, но и любят зло, и Богу не служат ни умом, ни плотью, так что прежде согрешают умом, нежели телом; прежде нежели исполнят удовольствие плоти, предшествует грех ума и помыслов.

глава 2 Авва учит, что в апостолах было много доброго, но исполнение самого добра они имели в одном желании и намерении

Итак, мы должны смысл слов объяснять сердечным расположением говорящего, и что блаженный апостол назвал добром, и что — по сравнению с ним — назвал

\715// злом, это мы должны рассматривать не из простого значения слов, а с его точки зрения, и исследуем мысль его сообразно с достоинством и заслугою его. Ибо тогда произнесенное по внушению Божию изречение мы сможем понять по его намерению и воле, когда, исследуя состояние и заслугу произнесших его, не словом, а опытом войдем в одинаковое расположение, сообразно с качеством которого (расположения) и надо понимать всякую мысль или изречение. Итак, исследуем, что это за добро, которого апостол не мог сделать, когда хотел. Мы знаем многие блага, которые бесспорно блаженный апостол и все мужи одинаковой с ним заслуги имели и по природе, и приобрели по благодати. Ибо благо есть целомудрие; похвально воздержание, удивительно благоразумие, щедродательно человеколюбие, осмотрительна трезвость, скромность, умеренность, благочестиво милосердие, свята правда — все это в апостоле Павле и соучастниках его, без сомнения, было так полно и совершенно, что они изучали религию больше делом, нежели словом. Что это — когда воспламеняются постоянным попечением и бдительной заботою о всех церквах? Какое это благо милосердия, какое совершенство — воспламеняться за соблазняющихся, с немощными быть немощным (2 Кор 11, 29). Итак, когда апостол изобиловал такими дарами, то что это за благо, которого он не совершал, мы не сможем узнать, если не войдем в то расположение, с каким он говорил. Итак, все добродетели, какие он имел — как бы драгоценные, блестящие камни, однако если сравнить их с блестящей и превосходной жемчужиной, ища и желая приобрести которую, евангельский купец продал все, что имел (Мф 13, 46), то их ценность окажется мала, ничтожна, так что после немедленной распродажи их приобретение только одного этого сокровища обогатит продавца бесчисленными благами.

\716//

глава 3 Что это за добро, которого апостол не мог совершать

Что это такое единственное, которое несравненно предпочитается стольким и столь бесчисленным благам, так что после оставления и отвержения всего только одно оно должно быть приобретаемо? Именно это — та лучшая часть, которую по ее важности и вечности Мария предпочла обязанности гостеприимства и угощения, и о которой Господь так говорит: Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно. Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее (Лк 10, 41, 42). Именно это одно есть только созерцание Бога, которое справедливо предпочитается всем заслугам праведности, всем упражнениям в добродетелях. Точно, все то, что было в апостоле Павле, как мы сказали, не только хорошо и полезно, но и велико и преславно. Но как олово, которое имеет некоторую долю пользы и блеска, в сравнении с серебром гораздо дешевле, а ценность серебра уменьшается в сравнении с золотом; также и само золото ставится гораздо ниже драгоценных камней, а блестящая белизна одной жемчужины превосходит множество и самых драгоценных камней — так и все заслуги святости, хотя не только для настоящей жизни хороши и полезны, но и вечное блаженство приобретают, однако если сравнить их с заслугами божественного созерцания, то окажутся маловажными и, так сказать, менее ценными. Это сравнение подтверждает и свидетельство Св. Писания, которое вообще о всем, сотворенном Богом, говорит: и увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма (Быт 1, 31). И еще: все, что Бог сотворил, хорошо в свое время (Сир 39, 41). Итак, существующее в настоящем веке признается не только просто хорошим, но с прибавлением — весьма хорошим. И действительно, для нас, пребывающих в этом мире, все приспособлено к употреблению в жизни, или к врачеванию тела, или к какой–нибудь неведомой для нас

\717// пользе, или, по крайней мере, в том весьма хорошо, что дает нам возможность усматривать невидимые совершенства Бога, вечную силу Его и божество, видимые от создания мира через рассматривание творений (Рим 1, 20), созерцать Его в такой громаде мира, устроенного в таком порядке, и из всего, что в нем существует. Впрочем, все это не удержит за собою имени блага, если будет сравнено с будущим веком, где нет никакого изменения благ, никакого расстройства в истинном блаженстве, которого бы (расстройства) следовало опасаться. Блаженство этого мира так описывается: свет луны будет, как свет солнца, а свет солнца будет светлее всемеро, как свет семи дней (Ис 30, 26). Итак, это великое, преславное для взора и дивное, если будет сравнено с будущими обетованиями веры, окажется суетою, как говорит св. Давид: все они, как риза, обветшают, и, как одежду, Ты переменишь их, и изменятся; но Ты — тот же, и лета Твои не кончатся (Пс 101, 27, 28). Итак, поскольку нет ничего постоянного, ничего неизменяемого, ничего доброго, кроме одного Бога, а все творения если и достигают вечного или неизменного блаженства, то достигают этого не по своей природе, а по причастию с Творцом твоим, и по благодати, потому они (творения) и не могут удержать за собою этой заслуги — благости, если сравнить ее с Творцом их.

глава 4 Человеческая благость и правда не есть благая, если сравнить ее с божественной благостью и правдою

Если бы мы захотели эту мысль подтвердить более ясными свидетельствами, то указали бы, что в Евангелии многое называется добрым: и дерево доброе, и сокровище доброе, добрый человек, добрый раб, ибо говорится: не может дерево доброе приносить плоды худые (Мф 7, 18); добрый человек из доброго сокровища выносит доброе (Мф 12, 35); хорошо, добрый и верный

\718// раб! (Мф 25, 21). Нет сомнения, что все они сами по себе добры. Но если рассматривать в отношении к благости Божией, то никто из них не будет признан добрым, как говорит Господь[167]: никто не благ, как, только один Бог (Лк 18, 19). В этом отношении и апостолы, которые по важности избрания во многих отношениях превосходили благость рода человеческого, называются злыми, как говорит им Господь: если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим, тем более Отец Небесный даст Духа Святаго просящим у Него (Лк 11, 13). Наконец, как благость наша в сравнении с высочайшей благостью будет худостью[168], так и правда наша в сравнении с правдою Божией будет подобна одежде, замаранной месячным очищением, как говорит пророк Исайя: вся праведность наша, как одежда во время месячного очищения (Ис 64, 6). Чтобы яснее еще это представить, скажем, что и животворные заповеди самого закона, который преподан через ангелов рукою Посредника (Гал 3, 19), о котором апостол говорит: закон свят, и заповедь свята, и праведна, и добра (Рим 7, 12), — если сравнить с евангельским совершенством, то окажутся менее добрыми, как говорит Сам Бог: и попустил им учреждения недобрые и постановления, от которых они не могли быть живы (Иез 20, 25). Также и апостол подтверждает, что слава закона помрачается светом Нового Завета, так что он в сравнении с евангельским блеском и не считается славным, говоря: то прославленное даже не оказывается славным с сей стороны, по причине преимущественной славы последующего (2 Кор 3, 10). Это сравнение также удерживает Св. Писание и с противной стороны, т. е. в оценке заслуг грешников, так что тех, которые гораздо меньше нечестивы, оправдывает в сравнении с худшими, говоря: и Самария половины грехов твоих не нагрешила; ты превзош

\719//ла их мерзостями твоими, и через твои мерзости, какие делала ты, сестры твои оказались правее тебя (Иез 16, 51). Так и заслуги всех вышеупомянутых добродетелей, хотя сами по себе хороши и ценны, однако в сравнении с славным созерцанием они затмеваются. Ибо многих святых, занятых упражнением хотя и в добрых делах, однако земных, отвлекают от созерцания высочайшего блага (Бога) и замедляют в стремлении к Богу.

глава 5 Никто не может непрерывно стремиться к высочайшему благу — Богу

Кто, похищая беспомощного из руки сильнейших его, бедного и нищего от грабящих его, кто, сокрушая челюсти нечестивых и из зубов их исторгая похищенное, в самом действии заступничества спокойным духом будет созерцать славу Божественного величия? Кто, доставляя пропитание бедным или с услужливым человеколюбием принимая толпы пришельцев, в то самое время, когда озабоченным духом развлекается услужением братьям, будет созерцать безмерность вышнего блаженства? И когда скорбями и заботами настоящей жизни возмущается, будет ли рассматривать состояние будущего века сердцем, возвышенным от земных привязанностей? Потому блаженный Давид, только это считая благом для человека, желает непрестанно прилепляться к Богу, говоря: а мне благо приближаться к Богу! На Господа Бога я возложил упование мое (Пс 72, 28). И Екклезиаст, утверждая, что этого никто из праведных не может совершать безупречно, говорит: нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил бы (Еккл 7, 20). Ибо можно ли верить, чтобы кто когда–либо, даже самый лучший из всех праведников и святых, связанный узами этого тела, мог обрести это высочайшее благо, так чтобы, никогда не отступая от Божественного созерцания, даже и на короткое время не отвлекался земными помыслами от Того, Кто один есть благ; кто бы никогда не имел

\720// никакого попечения ни о пище, ни об одежде, ни о других плотских потребностях; заботясь о принятии братьев, о перемене места, о построении кельи, никогда не желал бы какой–либо человеческой помощи, или, удручаемый крайней нищетою, не подвергался прощению Господа, Который говорил: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться (Мф 6, 25). Наконец, мы смело утверждаем, что и сам апостол Павел, который многочисленностью скорбей превосходил труды всех святых, никак не мог исполнить это, как сам свидетельствует ученикам в Деяниях Апостольских: сами знаете, что нуждам моим и нуждам бывших при мне послужили руки мои сии (Деян 20, 34); или как пишет фессалоникийцам: мы занимались трудом и работою ночь и день (2 Сол 3, 8). Этим, конечно, приготовлялась ему большая награда за заслуги; но дух его, хотя бы святой, возвышенный, при внимании к земному делу не мог иногда не отвлекаться от небесного созерцания. Наконец, когда видел, что он обогащается такими и столькими плодами, а с другой стороны сердцем ощущал благосозерцание, как бы на одной весовой чаше взвешивал успех стольких трудов, а на другой — услаждение божественным созерцанием, то после долгого испытания своего сердца, когда с одной стороны утешала его безмерная награда за труды, а с другой желание единения и неразлучного общения с Христом побуждало к разрешению от плоти, он в недоумении наконец восклицает: не знаю, что избрать. Влечет меня то и другое: имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше; а остаться во плоти нужнее для вас (Флп 1, 22—24).

глава 6 Насколько апостол желал спасения братьев

Итак, хотя превосходство этого блага апостол во многих отношениях превознес перед всеми плодами даже своей проповеди; однако в сравнении с любовью, без кото-\721//рой никто не угодит Господу, оно ставится ниже; и для тех, которым, как кормилица, преподавал еще молоко от евангельских сосцов, он не отказывается быть на время в разлуке со Христом, хотя и вредной для него, но необходимой для прочих (Флп 1, 22—24). Ибо к избранию этого он побуждается необыкновенной силою любви, по которой для спасения своих братьев, если бы это возможно было, он не отказывается подвергнуться даже крайнему злу отлучения. Я желал бы сам, говорит он, быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти, т. е. израильтян (Рим 9, 3), другими словами, желал бы подвергнуться не только временным, но и вечным мучениям, чтобы только все люди, если бы это возможно было, наслаждались общением со Христом. Ибо я уверен, что спасение всех вожделеннее для Христа и для меня, нежели мое спасение.

глава 7 Подобны подслеповатым те, которые считают себя свободными от всякого греха

Итак, чтобы можно было совершенно достигнуть этого высочайшего блага (т. е. наслаждаться созерцанием Бога и постоянно прилепляться к Христу), апостол желает разрешиться от тела, которое, как тленное и затрудняемое многими потребностями из–за своей немощи, не может не отвлекать от общения с Христом. Ибо наслаждаться божественным созерцанием невозможно всегда и духу, который развлекается столь частыми заботами, затрудняется столь тягостными, столь различными печалями. Да и может ли быть у святых столь ревностное старание и столь твердое намерение, которым бы хитрый клеветник (дьявол) когда–нибудь не препятствовал? Кто, удалившись в пустыню, уклонился от сообщения со всеми людьми так, чтобы никогда не погрешал суетными помыслами и видением вещей или занятием земными делами не отвлекался от созерцания Бога, которое одно есть истинное благо? Кто настолько мог когда–нибудь поддер-\722//жать горячность духа, чтобы иногда, во время самой напряженной молитвы увлекаемый мятущимися помыслами, вдруг не обращался от небесного к земному? Кто из нас, не говорю о прочих временах развлечений, даже в то время, когда молясь Богу, возносит дух на небеса, не погрешил даже невольно в том, чем надеялся получить прощение грехов? Кто настолько искусен и бдителен, чтобы во время пения псалмов в честь Бога дух его никогда не отвлекался от смысла Св. Писания? Кто настолько близок к Богу и настолько соединен с Ним, чтобы и на один день имел удовольствие исполнить повеление, которым апостол заповедует нам непрестанно молиться (1 Сол 5, 17)? Хотя все это некоторым, преданным грубым порокам, кажется легким и почти чуждым греха, но знающим совершенство бывает весьма тягостно множество даже самых малых недостатков. Положим, что в какой–нибудь большой дом, занятый многими инструментами, сосудами, разными домашними вещами, вместе вошли один, имеющий здоровое, острое зрение, и другой, с глазами, залепленными гноем. Тот, у кого негодное зрение, не подумает ли, что тут нет ничего, кроме шкафов, диванов, скамеек, перегородок, что попадается не столько на глаза рассматривающего, сколько под руки осязающего; напротив, тот, кто светлым взором рассматривал даже прикрытое, скажет, что тут есть много весьма малых вещей, которые едва ли могут быть и перечислены, которые, если бы когда–нибудь были собраны в одну кучу, численностью малых вещей, замеченных им, составят большую величину. Так и святые, как зрячие, заботятся о совершенстве, зорко усматривают в себе и то, чего помраченный взор нашей души не видит, и строго осуждают, так что хотя они не омрачили чистоты совести даже и легким грехом, как ка–жется нам, нерадивым, однако считают себя нечистыми, если в святилище духа вкрадется, не говорю, непотребный, суетный помысел, но если и добрый помысел придет неблаговременно и во время молитвы отвратит внимание молящегося от главного предмета в сторону. Ибо если мы упрашиваем начальника, не говорю, о жизни и

\723// спасении нашем, а о какой–либо прибыли, удобстве, то обращая только на него взор ума и тела, с беспокойством ожидаем его мановения, опасаясь, чтобы какое неприличное, несообразное слово не отвратило его милосердие; также, если мы, находясь в палате мирских судей, в присутствии нашего противника, во время судопроизводства и прения позволим себе кашель, харканье, смех, зевоту, сон, то бдительный враг, с ненавистью обратив на это внимание судьи, не возбудит ли гнев его против нас? Тем более, когда при угрожающей опасности вечной смерти мы молимся Богу, знающему все сокровенное, особенно когда нам противостоит хитрый обольститель и обвинитель (дьявол), сколь внимательной и заботливою молитвой нам нужно упрашивать милосердие Судии? Справедливо вменяется не в легкий, а в тяжкий грех нечестия, когда кто–либо, изливая молитву Господу, вдруг увлекшись суетным помыслом, удаляется от лица Его, как будто Бог не видит и не слышит. А те, которые очи сердца своего закрывают толстым покрывалом страстей и, по изречению Спасителя (Мф 13, 14), видя, не видят, и слыша, не слышат и не разумеют, те, в тайниках своего сердца, едва усматривают даже большие и главные пороки, а злых помыслов, неуловимых, скрытных страстей, которые таким острым жалом уязвляют дух, и оков души своей не могут видеть ясно, но, всегда блуждая постыдными помыслами, не знают даже скорби об этом. Когда отвлекаются от созерцания Бога, которое есть единственное благо, то не имеют скорби об этом лишении, потому что, развлекая свой дух приходящими по их желанию помыслами, они вовсе не видят, — к чему главным образом стремиться, или чего всячески желать. Подлинно, эта причина доводит нас до того заблуждения, что мы, совсем не зная, что такое безгрешность, думаем, будто не можем навлечь на себя никакой вины этими праздными, непостоянными развлечениями помыслов, но приведенные как бы в исступление, как пораженные слепотою глаз, ничего не видим в себе, кроме главных пороков, и считаем нужным избегать только того, что осуждается строгостью мирских за-\724//конов; если мы хоть немного сознаем, что мы в этом невиновны, то думаем, что в нас нет вовсе никакого греха. По близорукости, не видя в себе малых, но многих нечистот, мы вовсе не имеем спасительного сокрушения сердца, если и коснется нашего чувства горечь печали, не скорбим, будучи подстрекаемы тонким прилогом тщеславия; не плачем о том, что лениво или холодно воссылали молитву, не ставим в вину того, что во время псалмопения или молитвы мы допустил и нечто другое, кроме самой молитвы или псалма. Многое, что постыдно говорить или делать перед людьми, мы не стыдимся воспринимать сердцем и не боимся, что это открыто для взора Божия, противно Ему; даже истечения от скверных сновидений не очищаем обильным излиянием слез; не плачем и о том, что в самом благочестивом деле милостыни, когда услуживаем потребностям братьев или доставляем пищу бедным, недоброхотство от скупости затмевает достоинство благотворительности; не думаем, что терпим какой–либо вред, когда, оставив память о Боге, помышляем о временном и телесном, так что к нам относится следующее изречение Соломона: били меня, мне не было больно; толкали меня, я не чувствовал (Притч 23, 35).

глава 8 Очень немногие знают мерзость и тяжесть грехов

Напротив, те, которые сущность всякого удовольствия, радости и блаженства своего видят только в созерцании духовных, божественных предметов, когда хоть немного и невольно отвлекаются от него насильственными помыслами, — подвергают себя наказанию покаяния, как за какой–нибудь род святотатства, и, оплакивая, что маловажную тварь, к которой обратился взор ума, они предпочли своему Творцу, приписывают себе, почти можно сказать, порок нечестия. К созерцанию блеска славы Божией обращая с высшей живостью взоры своего сердца, они не переносят даже скоротечных теней плотских по-\725//мыслов, отвращаются всего того, что отвлекает взор ума от этого света. Блаженный апостол, желая внушить всем такое расположение, говорит: не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей. Ибо все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего. И мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек (1 Ин 2, 15—17). Итак, святые отвращаются всего, что в мире есть мирского; но невозможно, чтобы они и кратковременным поползновением помыслов не увлекались к тому, и теперь никакой человек (исключая Господа и Спасителя нашего) не сдерживает рассеяния духа так, чтобы, пребывая всегда в созерцании Бога и никогда не отвлекаясь от него, не погрешал услаждением в какой–либо мирской вещи, как говорит Св. Писание: и звезды нечисты пред очами Его (Бога) (Иов 25, 5). Вот, Он (Бог) и святым Своим не доверяет, и в Ангелах Своих открывает неправоту (в русском: и небеса нечисты в очах Его); а в исправленном переводе (Вульгате) читается: вот, и между святыми Его нет никого неизменяемого, и небеса нечисты в очах Его (Иов 15, 15).

глава 9 Удаляться от Бога — гибельно, настоящая смерть

Итак, святые, которые, постоянно содержа Бога в памяти, как бы на цыпочках ходят по растянутым на высоте веревкам, правильно сравниваются с ходящими по канатам. Они, сущность своего спасения и жизни видя на узкой стезе той веревочки (т. е. памяти Бога), думают, что тотчас подвергнутся жестокой смерти, если нога их, хоть немного поколебавшись, сойдет с пути или переступит за черту спасительного направления. Те же (акробаты), с удивительным искусством шествуя в пустом пространстве, если с осторожным, заботливым равновесием не сохранят стезю, слишком узкую для ступни, то земля, которая для всех есть как бы природное основание и твер-\726//дый, крепкий фундамент, бывает для них настоящая, явная гибель, не потому чтобы природа ее изменялась, а потому что они из–за тяжести тела стремглав падают на нее. Так и неистощимая благость Божия, при неизменном существе своем, никого не оскорбляет; но мы, уклоняясь от небесного и стремясь к земному, сами себя подвергаем смерти, даже само уклонение становится смертью уклоняющемуся. Бог говорит: горе им, что они удалились от Меня; гибель им, что они отпали от Меня! (Ос 7, 13). Еще: горе им, когда удалюсь от них! (Ос 9, 12). Накажет тебя нечестие твое, и отступничество твое обличит тебя; итак познай и размысли, как худо и горько то, что ты оставил Господа, Бога твоего (Иер 2, 19). Беззаконного уловляют собственные беззакония его (Притч 5, 22) К ним прилично относится и следующая угроза Господа: вот все вы, которые возжигаете огонь, вооруженные зажигательными стрелами, идите в пламень огня вашего и стрел, раскаленных вами (Ис 50, 11). Еще: кто возжигает зло, тот погибнет от него (Притч 19, 9).

глава 10 Стремящиеся к совершенству истинно смиряются и всегда чувствуют нужду в благодати Божией

Итак, поскольку святые чувствуют, что они ежедневно обременены тяжестью земных помыслов, ниспадают с этой высоты духа невольно, даже сами не зная, как увлекаются в закон греха и смерти, и не говоря уже о прочем, даже теми, выше упомянутыми, хотя добрыми и праведными, однако земными делами отвлекаются от созерцания Бога; потому подлинно имеют о чем воздыхать к Богу, имеют из–за чего поистине смиряться и сокрушаться, не только на словах, но с искренним чувством называют себя грешниками и во всем, в чем они, ежедневно побеждаемые немощью плоти, погрешают, постоянно прося прощения и благодати Божией, непрестанно проливают ис-\727//кренние слезы покаяния. Поскольку видят, что их, даже до последнего часа жизни, обуревают те же самые страсти, из–за которых они постоянно сокрушаются скорбью, даже молений своих не могут возносить без смущения помыслов. Итак, опытом познав, что при сопротивлении плоти они не могут достигнуть человеческими силами желаемой цели, не могут по желанию своего сердца соединиться с преимущественным, высочайшим благом; но плененные увлекаются от созерцания Его к мирскому; и обращаясь к благодати Божией, оправдывающей нечестивых, говорят с апостолом: бедный я человек! кто избавит меня от сего тела смерти? Благодать Божия чрез Иисуса Христа, Господа нашего (Рим 7, 24, 25). Ибо чувствуют, что не могут совершать того добра, которого желают, но делают то зло, которого не хотят и ненавидят, т. е. всегда подвергаются смущению помыслов и заботе о телесных вещах.

глава 11 Толкование изречения: по внутреннему человеку нахожу услаждение в законе Божием

Хотя они находят удовольствие в законе Божием по внутреннему человеку, который, возвышаясь над всем видимым, старается всегда соединяться с одним Богом; но видят другой закон в членах своих, т. е. насажденный в природе человеческой, который противоборствует закону ума и увлекает чувство, плененное насильственным законом греха, т. е. побуждает его, оставив главное благо, порабощаться земным помыслам (Рим 7, 22, 23). Хотя они кажутся необходимыми, полезными для тела, когда допускаются по какой–либо священной потребности; однако в сравнении с тем благом, которое увеселяет взор всех святых, они считаются злом, коего надо избегать; потому что из–за них они хоть на малое время отвлекаются от наслаждения совершенным блаженством. Это подлинно есть закон греха, введенный в род человеческий преступлением его виновника (Адама), на кото-\728//рого, ради его повреждения, произнесено определение праведнейшего Судии: проклята земля за тебя; … терние и волчцы произрастит она тебе;… в поте лица твоего будешь есть хлеб (Быт 3, 17—19). Этот закон насажден в членах всех смертных; он противоборствует закону ума нашего и отвлекает его от божественного созерцания; эта проклятая земля в делах наших, после познания добра и зла, стала покрываться тернием и волчцами помыслов, которые заглушают природные семена добродетелей, чтобы этот хлеб[169] наш, который сходит с неба и укрепляет сердце человека, мы не могли есть без пота нашего лица.

глава 12 Изъяснение слов: знаем, что закон духовен

Итак, вообще весь род человеческий без всякого исключения подвергается этому закону. Ибо нет никого, даже святого, кто вышесказанный хлеб принимал бы не с потом лица своего, — с заботливым напряжением сердца. Духовен тот закон, который повелевает нам в поте лица нашего есть тот истинный хлеб, который сходит с неба (Ин 6, 51); но продажа греху делает нас плотскими. Что же это за грех и чей он? Без сомнения, Адамов, преступлением которого, как бы обманчивым торгом, мы проданы. Ибо обольщенный уверением змея, он все свое поколение, отчужденное вкушением запрещенной пищи, подверг игу всегдашнего рабства. Ибо такой обычай соблюдается между продающим и покупающим: желающий подчинить себя чужому господству получал от своего покупателя какую–нибудь плату за потерю собственной свободы и обречение себя на всегдашнее рабство. Мы ясно видим, что это исполнилось между Адамом и змеем. Ибо он, от змея получив плату за свою свободу вкушением от запрещенного дерева, лишился природной свобо

\729//ды и захотел подчинить себя тому, от кого получил смертоносную цену запрещенного плода. Потом, связанный этим условием, он все свое потомство отдал во всегдашнее рабство тому, кому сам сделался рабом. Ибо что другое может рождать рабское супружество, как не рабов? Итак, что же? Неужели этот хитрый, лукавый покупщик похитил у Господа, истинного и законного, право господства? Нет. Итак, он захватил лукавством одного обмана все достояние Божие, чтобы лишился силы своего владычества истинный Владыка, Который и самого покупщика (т. е. дьявола), как перебежчика и противника, подчинил игу рабства. Но поскольку Творец всем разумным творениям даровал свободу воли, то тех, которые продали себя преступлением по страсти обжорливой, не должен был насильно возвращать к природной свободе. Виновник правды и благочестия отвращается всего, что противно благости и справедливости. Ибо было бы зло, если бы он лишил дарованной свободы; было бы несправедливо, если бы свободного человека стесняя и пленяя своим могуществом, не допустил пользоваться полученной свободой тому, спасение которого Он отложил на будущие века, чтобы правильным порядком совершилась полнота установленного времени. Ибо надлежало его потомству столько находиться в приключившемся состоянии, пока, освободив его от первоначальных уз, возвратив в прежнее состояние свободы, первый Владыка по благодати не преобразует его ценою Своей крови, которую Он по внушению любви и тогда мог бы уплатить, но не хотел, потому что справедливость не позволяла Ему нарушить Свое определение. Хочешь ли знать причину твоей продажи? Слушай Самого Искупителя твоего, Который через пророка Исайю ясно говорит: где разводное письмо вашей матери, с которым Я отпустил ее? или которому из Моих заимодавцев Я продал вас? Вот, вы проданы за грехи ваши, и за преступления ваши отпущена мать ваша (Ис, 50, 1). Хочешь ли ясно узнать, почему тебя, подчиненного игу рабства, Он не хотел искупить силою Своего могущества?

\730// Слушай, что Он прибавил к предыдущими словам, которыми тех же рабов греха упрекает за причину вольной продажи: разве рука Моя коротка стала для того, чтоб избавлять, или нет силы во Мне, чтобы спасать? (Там же, 2). Но что всегда препятствовало этому всемогущему милосердию, тот же пророк показывает: вот, рука Господа не сократилась на то, чтобы спасать, и ухо Его не отяжелело для того, чтобы слышать. Но беззакония ваши произвели разделение между вами и Богом вашим, и грехи ваши отвращают лицо Его от вас, чтобы не слышать (Ис 59, 1, 2).

глава 13 Изъяснение слов: знаю, что не живет во мне доброе

Итак, поскольку первое проклятие Божие сделало нас плотскими, осудило на пожатие терния и волчцов, и отец наш беззаконной торговлею продал нас, так что мы не можем делать добро, которого хотим, когда, отрываясь от памяти о всевышнем Боге, вынуждены помышлять о том, что относится к слабости человеческой. Когда, пылая любовью к чистоте, мы по большей части невольно возмущаемся прирожденными влечениями, которые желали бы вовсе не знать, то понимаем, что не живет в плоти нашей добро, т. е. всегдашнее, постоянное спокойствие, чистота и созерцание. Но произошел в нас такой злой и плачевный разлад, что когда умом хотим служить закону Божию, никогда не отрывать свой взор от божественного видения, однако покрытые плотским мраком, как бы законом греха, вынуждены отрываться от того, что признаем добром, с высоты ниспадая умом к земным помыслам и заботам, на которые осудил нас закон греха, т. е. определение Божие. Потому блаженный апостол ясно свидетельствует, что он и все святые связаны неизбежностью этого греха, однако смело объявляет, что из–за этого никого из них нельзя осуждать, говоря: итак, нет ныне никакого осуждения

\731// тем, которые во Христе Иисусе живут не по плоти, но по духу, потому что закон духа жизни во Христе Иисусе освободил меня от закона греха и смерти (Рим 8, 1, 2), т. е. благодать Христова всех святых своих от этого закона греха и смерти освобождает, когда просят у Господа отпущения своих долгов. Итак, видите, не от лица грешников, а от лица истинно святых и совершенных блаженный апостол произнес это изречение: доброе, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю…. но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих (Рим 7, 19, 23).

глава 14 Возражение: кажется, что ни к неверным, ни к святым не относятся слова апостола: не делаю то доброе, которого хочу

Герман. Мы говорим, что это не может относиться ни к предающимся важным порокам, ни к апостолу или старающимся достигнуть меры его, а думаем, что это следует думать собственно о тех, которые после благодати Божией и познания истины, желая воздерживаться от плотских пороков, еще давней привычкою, как бы естественным законом, насильно господствующим в членах их, увлекаются к врожденному вожделению страстей. Ибо частое повторение грехов становится как бы природным законом, который, будучи насажден в членах человеческой природы, пристрастием души, необученной упражнением в добродетелях, но еще находящейся в состоянии, так сказать, первоначальной и слабой чистоты, как пленников увлекает к порокам, и, по древнему закону подвергая их смерти, подчиняет игу господствующего греха, не позволяя им достигнуть блага чистоты, которое любят, но побуждая больше делать зло, которого отвращаются.

\732//

глава 15 Ответ на предложенное возражение

Феона. Ваше мнение немало изменилось, и вы стали уже утверждать, что это не может относиться к лицу совершенных грешников, а собственно приличествует тем, которые стараются воздержаться от плотских пороков. Поскольку вы уже отделили их от числа грешников, то мало–помалу вы присоедините и к сонму верных, святых. Ибо какие грехи, говорите, они могут делать после крещения и благодатью Христовой опять освободиться? Или о каком теле смерти, думаете, апостол сказал: кто избавит меня от сего тела смерти? Благодать Божия Иисусом Христом, Господом нашим (Рим 7, 24, 25). Не ясно ли, как и вас самих истина побудила признаться, что здесь упоминается не о тех членах главных пороков, которыми приобретается жалованье вечной смерти, т. е. человекоубийства, блуда, прелюбодейства, пьянства, воровства, грабительства, но о вышесказанном теле, которому помогает ежедневная благодать Христова? Ибо всякий, кто после крещения и познания Бога впадает в это тело смерти, тот должен знать, что ему нужно очищаться не ежедневной благодатью Божьей, т. е. легким прощением, которое обычно дарует нашим погрешностям ежеминутно умоляемый Господь наш, но или должен быть очищен продолжительным сокрушением покаяния, наказывающей скорбью, или в будущем должен быть предан за них мучению в вечном огне, как говорит апостол: не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники — Царства Божия не наследуют (1 Кор 6, 9, 10). Или что это за закон, воюющий в членах наших, противоборствующий закону ума нашего; и хотя нас, противящихся, он делает пленниками закона греховного и заставляет служить ему плотью, однако дозволяет умом служить закону Божию? Думаю, что закон греха здесь не означает преступлений, нельзя понимать вышесказанных

\733// пороков таким образом, что если кто делает их, тот не служит умом закону Божию, от которого необходимо ему отступить душою прежде, нежели сделает какой–нибудь из них плотью. Служить закону греха значит исполнять то, что велит грех. Что же это за грех, которым пленяется такая святость и совершенство? Однако апостол не сомневается, что благодатью Христовой будет он освобожден, говоря: бедный я человек! кто избавит меня от сего тела смерти? Благодать Божия Иисусом Христом, Господом нашим избавит (Рим 7, 24, 25). Какой, говорю, закон, по вашему мнению, находится в наших членах, который отвлекает нас от закона Божия и, пленяя законом греха, делает нас скорее несчастными, нежели преступными, так что мы не осуждаемся на вечные муки, а воздыхаем как бы о прерванном блаженстве и, ища помощника, который бы привел нас к тому, мы с апостолом взываем: бедный я человек! кто избавит меня от сего тела смерти? Ибо быть пленником закона греха что иное значит, как не быть в состоянии и делании греха? И какое есть иное главное благо, которое не могут исполнить святые, как не то, в сравнении с которым, как выше сказано, все не считается благом? И точно, мы знаем, что в этом мире есть много благ, особо упомянем целомудрие, воздержание, милосердие, умеренность, благочестие — но все это не может сравняться с тем высшим благом и может быть исполнено не только апостолами, но и людьми обыкновенными; а которые не исполнили, те наказываются или вечным мучением, или, как сказано выше, тяжким трудом покаяния, не освобождаются ежедневной благодатью Христовою. Итак, остается нам признать, что это изречение апостола правильно прилагается только к лицу святых, которые, ежедневно подвергаясь этому закону греха, но не пороков, будучи уверены в состоянии своего спасения, не впадают в преступления, но, как часто было говорено, от божественного созерцания отвлекаемые в окаянство плотских помыслов, часто лишаются того истинного блаженства. Ибо если бы они чувствовали, что ежедневными беззакониями вовлекаются в этот закон сво-\734//их членов, то обвинялись бы в потере не счастья, а невинности, и апостол Павел не сказал бы: бедный я человек; но — нечистый, или порочный я человек! И желал бы он освободиться не от этого тела смерти, т. е. смертного состояния, но от преступлений и пороков этой плоти. Но поскольку по состоянию немощи человеческой он чувствовал себя плененным, т. е. увлеченным к плотским заботам, которые производят закон греха и смерти, то, стеная об этом законе греха, которому невольно подвергался, тотчас прибегает к Христу и спасается искуплением благодати Его. Следовательно, какие заботы произвел и на земле апостольского сердца этот закон греха, естественно рождающий терние и волчцы помыслов и заботы смертных, те тотчас исторгает закон благодати. Потому что закон духа жизни во Христе Иисусе, говорит он, освободил меня от закона греха и смерти (Рим 8, 2).

глава 16 Что значит «тело греха и смерти»

Итак, это есть неизбежное тело смерти, в которое и все совершенные, вкусившие, сколь благ Господь, ежедневно вплетаясь, чувствуют с пророком, какое зло и как горько для них удаляться от Господа Бога своего. Это есть тело смерти, которое, отвлекая их от небесного видения, низводит к земному, которое поющих и повергающихся на молитве заставляет представлять человеческие образы, или речи, или занятия, или действия суетные. Это есть тело смерти, что ревнующие об ангельской святости и желающие постоянно прилепляться к Господу, однако, не могут достигнуть совершенства, потому что препятствует тело смерти; но делают зло, которого не желают, т. е. умом увлекаются к тому, что не принадлежит к преуспеванию в добродетелях и совершенству. Наконец, блаженный апостол, чтобы ясно показать, что он это сказал о святых и совершенных, подобных ему, как бы пальцем и осязанием указывая на самого себя, прибавляет: я же, Павел, т. е. тот, который произношу это, раскрываю тайны своей

\735// совести, а не другого. Такой образ речи апостол обыкновенно употребляет, когда хочет указать собственно на себя, как например: я же, Павел, убеждаю вас кротостью и снисхождением Христовым (2 Кор 10, 1). Еще: сам я не обременял вас (2 Кор 12, 16, 13). Я сам Павел говорю вам: если вы обрезываетесь, не будет вам никакой пользы от Христа (Гал 5, 2). А можно и так понимать, что он этим хотел сказать о себе с большей выразительностью: вот я, Павел, т. е. которого вы знаете как Христова апостола, которого со всем благоговением почитаете, о котором думаете, как о высшем и совершенном, и в котором говорит Христос, сознаюсь, что хотя я умом служу закону Божию, однако плотью служу закону греха, т. е. по развлечению, неизбежному в настоящем человеческом состоянии, от небесного уклоняюсь к земному, и с высоты мой ум ниспадает к заботам о низких вещах, чувствую, что я ежеминутно пленяюсь этим законом греха, так что хотя непоколебимым желанием и пребываю в законе Божием, однако сознаю, что не могу избежать насилия этого плена, если не буду постоянно прибегать к благодати Спасителя.

глава 17 Все святые искренно сознавались, что они нечисты и грешники

И потому все святые при ежедневном воздыхании, сокрушаясь о такой немощи своего естества, когда исследуют разнообразие помыслов, тайники и сокровенности своей совести, смиренно взывают: не входи в суд с рабом Твоим, потому что не оправдается пред Тобой ни один из живущих (Пс 142, 2). Кто может сказать: «я очистил мое сердце, я чист от греха моего?» (Притч 20, 9). Нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил бы (Еккл 7, 20). Таким образом, они сознавали, что человеческая праведность слаба, несовершенна и всегда недостойна милости Божией, как один из тех, нечистоты и грехи которого Бог очистил по-\736//сланным с жертвенника огненным углем своего слова, после чудного созерцания Бога, после откровения небесных тайн и видения высших серафимов говорит: горе мне! Ибо я человек с нечистыми устами, и живу среди народа также с нечистыми устами (Ис 6, 5). Думаю, что пророк, вероятно, и тогда бы не сознал нечистоту своих уст, если бы не удостоился, созерцая Бога, узнать истинную, нетленную чистоту совершенства, при видении которой он вдруг познал свою нечистоту, прежде им не сознаваемую. Ибо когда говорит: горе мне! Ибо я человек с нечистыми устами, то исповедал это о нечистоте своих уст, а также и народа, как это видно из следующего: живу среди народа с нечистыми устами. Также, когда, молясь, исповедует нечистоту всех, как грешников, то объемлет общим молением не только народ нечестивый, но и праведных, говоря: вот, Ты прогневался, потому что мы издавна грешили; в них мы всегда были, и спасемся. Все мы сделались — как нечистый, и все правды наши — как одежды во время месячного очищения (Ис 64, 5, 6). Что может быть очевиднее этого изречения, которым пророк, объемля не одну только, но все наши правды, и рассматривая все, что кажется нечистым или отвратительным, захотел сравнить их (правды) с одеждою месячной, грязнее которой, сквернее нет ничего в жизни человеческой?

глава 18 Даже праведники и святые бывают не без греха

Итак, напрасно вы возражаете против очевидной истины, так как немного прежде вы сказали: если нет никого без греха, то нет никого святого; а если нет никого святого, то, следовательно, никто и не спасется. Этим свидетельством пророка может развязаться узел этого вопроса. Вот, Ты прогневался, говорит он, потому что мы издавна грешили, т. е. когда за возношение нашего сердца, или нерадение, отвратившись, Ты лишил нас Своей помощи, то пучина грехов тотчас поглотила нас; все

\737// равно, как если бы кто сказал блистающему солнцу: вот ты закатилось, и от того покрыла нас густая тьма. Однако, когда Исайя говорит, что он согрешил, и не только согрешил, но и всегда пребывал в грехах, то не отчаивается совершенно в спасении, а прибавляет: в них мы всегда были, и спасемся. Это изречение: вот! Ты прогневался, потому что мы издавна грешили, — я сравниваю с апостолом: бедный я человек! кто избавит меня от сего тела смерти? ??, что пророк прибавляет: в них мы всегда были, и спасемся, — согласно с следующими словами апостола: благодать Божия Иисусом Христом, Господом нашим. Также слова пророка: горе мне! ибо я человек с нечистым устами, и живу среди народа также с нечистыми устами, — кажется, согласны с вышесказанными словами: бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти? Также следующее у пророка: и вот прилетел ко мне один из серафимов, и в руке его уголь, который клещами он взял с алтаря, и прикоснулся к устам моим и сказал: вот, это коснулось уст твоих, и отнимется нечестие твое, и грех твой очистится (Ис б, 6, 7) — кажется, согласно со сказанным апостолом: благодать Божия Иисусом Христом, Господом нашим. Итак, видите, как все святые не столько от лица народа, сколько от своего истинно исповедывали, что они грешники, однако не отчаивались в своем спасении, но полноту оправдания, которое по состоянию человеческой немощи не надеются получить сами собою, ожидают от благодати и милосердия Божия.

глава 19 Из образцовой молитвы Господней доказывается, что нет никого без греха

Данный текст является ознакомительным фрагментом.