II. Искусство. Что оно такое вообще и каким должно быть?

II. Искусство. Что оно такое вообще и каким должно быть?

С объективной точки зрения, искусство есть сознательная или бессознательная попытка отобразить небесную

действительность в области земных вещественных предметов и отношений. Оно есть уменье, или талант, изображать вещи так, чтобы они производили приятное впечатление. На это есть глубокие внутренние причины. Душа наша, по существу, есть враг всякого беспорядка и безобразия, потому что она призвана к вечному блаженству, где во всем -красота и гармония, и потому что в нее саму заложено стремление быть красивой и совершенной. Потому-то, оторвана она от Бога или нет, — она влечется к красоте и тяготится безалаберностью, грубостью, неправильностью, негармоничностью, беспорядком, уродством. Если она просвещена благодатью, то красоту видит в одном, духовном; если же нет, ослеплена страстями, то видит ее в другом, страстном. Отсюда следует:

1. Поскольку человек ограничен страстной душой и телом, искусство, понимаемое с вышеуказанной точки зрения, не осуществимо в полном масштабе, ибо — не говоря уже о том, что красоту небесных селений сподобляются видеть

47

единицы из многих тысяч подвизающихся и что «едва кто из рода в род» достигает божественных (а не бесовских — разница!) созерцаний (а художники, судя по тому что они сами о себе говорят печатно, не стесняясь, и просто-то не верят и не исполняют самых простых правил христианских), — конец красоты всякой, вещественной и умосозсрцаемой, есть Бог, а Он — неприступен в Своем существе.

2. Человек может только подходить более или менее близко к верному отображению Красоты потустороннего мира и духовных добродетелей, отпечаток которых лежит отчасти на окружающей, так называемой «девственной»

-87-

природе, то есть не испорченной, не исковерканной и не правленной еще по художественным «канонам эстетики». Или, наоборот, — что мы обычно видим в быту, — удаляться от верного воспроизведения духовной Красоты, ограниченного пределами материальных средств.

3. Таким образом, цель искусства только прикладная. Принцип «искусство для искусства» есть чистое язычество, в котором, вместо отвратительного идола с широким носом, оттопыренными ушами и безобразными формами тела, подставлен изящный торс Аполлона Бельведерского или Венеры Милосской.

4. Думать, что освободить искусство от всякого служения и какой-либо зависимости — значит дать ему возможность найти себя и приобрести глубину и широту размаха, - глубокая ошибка. Зависимость христианского прикладного искусства от церковных канонов и его мнимая скованность ими, на самом деле, дают ему больше возможностей для развития и достижения высокой художественности благодаря тому, что оно имеет дело с духовными сущностя-

48

ми .

5. Но опыты и примеры в окружающей жизни говорят как будто о другом? — Да, и это только показывает, что художников и в то же время истинных духоносных христиан очень мало, а вернее, нет совсем, и что мы не можем отли-

чить в художественных произведениях плотское и страстное от духовного и истинно прекрасного.

С субъективной стороны, искусство есть самообман или, лучше сказать, просто обман. Действительно:

1. В искусстве видят средство отвлечения мыслей, чувств и желаний человека от окружающей пошлости, «мещанских» интересов, грязи жизни в сторону «возвышенных» идеалов, «высокохудожественных» образов; средство для воспитания чувства «прекрасного». Так называемая публика, которая «тоже» хочет быть «образованной» и для сего в точности копирует своих идейных руководителей, следя за каждым их движением (как горничная, недавно попавшая в «барыни», во всем подражает порядочной даме), обычно бывает довольна этим набором «умных», «ученых» слов. Не привыкнув относиться критически к утверждениям законодателей общественной жизни, она принимает их на веру, думая, что в них заключается невесть какая премудрость. «Образованные» люди говорят, что так, значит -

-88-

так. Но на самом деле, люди, именуемые образованными, вовсе не знают, что это действительно «так». Если спросить, что они конкретно понимают под подобными красивыми словами, то они вам на это наскажут кучу других, еще более красивых и интересных, но не скажут ничего определенного. Все так и останется парением «ввысь», «куда-то»49 — одним словом, «философией» в дурном смысле. Но ведь жизнь не в отвлеченных рассуждениях заключается, а в делах, и вот мы видим, что пока образованные люди ведут ученые диспуты относительно существа и природы искусства и расплываются душой в неопределенных, туманных, истерично-странных чувствах за изучением его образцов, считая те за верх совершенства и нечто великое (что должно быть относимо к положительному-де влиянию и ценности искусства50), в это время публика, подобно известному ученику Поля Бурже51 или писателю Фонвизину в юности52, пытается заученную теорию переложить в практику, и, как показывает опыт жизни, последняя всегда далеко не такова, как описывается в «умных» книжках. Что же, публика виновата? — Нет, ученые, поэты, художники. Они ее обманывают. Желая оправдать свое собственное сластолюбие, они говорят ей о каких-то «неземных» переживаниях у развитых по настоящему-де, в художественном смысле, людей при питье тонкого вина, смотрении на голых женщин, слушании музыкальных пиес и не говорят, что это те же ощущения, которые испытывают в кабаках, публичных домах, балаганах. Разница только в том, что одно дело топором сделано, а другое скобелем и подпилком. Истинное художество и его восприятие состоит не в туманных переживаниях «высокоинтеллектуального» или «истерического» свойства в театрах и музеях или чувственно-срамного в кафе-шантанах, но в определенных духовных деланиях, именно — в добродетелях. Если человек неправильно верует и подвизается, то вместо добродетелей у него развиваются пороки. Для православного верующего все это ясно, понятно до мелочей. И христианин должен так сказать этим самозванным учителям: что ты мне разными иностранными терминами-то сыплешь и вьешься вокруг да около, ты мне определенно скажи, в чем наслаждение истинное для человека. Такое, чтобы

после душа была спокойна, чтобы угрызений совести не было, чтобы к жене не стыдно было явиться, чтобы душевной усталости после -89-

него не чувствовалось бы, чтобы, кратко сказать, оно было во всем совершенно. Но напрасны эти вопросы, они будут гласом вопиющего в пустыне мертвых ученых книжек. Ищи, досточудный мой, ответа не в них, а в Псалтири царя Давида. Незаменимая и бесценная книга. Что говорит пророк? — «Приидите, чада, послушайте мене... Кто есть человек хотяй живот, любяй дни видети благи?.. Уклонися от зла...» Так и у нас, скажет кто-нибудь, о том же самом учат, что искусство отвлекает человека от зла. Подожди, любезный, и выслушай дальше. Как раз это — самое малое. Ваши учителя на том и остановились. А на самом деле дальше-то и открывается человеку великое поприще для приобретения наслаждения и духовного веселия. Не только отойди от зла, но и сотвори благо. Если только отойдешь от зла и доброго не сделаешь ничего, один «метафизический туман» в голове и сердце будет. Про таких людей Господь говорит в Апокалипсисе: Ты ни тепл ни студен, изблевати тя от уст Моих имам (Откр. 3, 16). Нет, надо принуждать себя добрые дела делать. Довольно ли этого? — Никоим образом. Взыщи, сказано дальше, мира. Известно, что добродетель не без труда дается. Тернист ее путь вначале. И наслаждение ею, как капелька меда, попавшая на язык, сейчас же заглушается великой горечью следующих за сим искушений и скорбей. Но если человек хоть немножко потрудится и не бросит работать Богу при первом же нападении врага, то у него появляется мир в сердце, с которым не может сравниться ничто мирское, никакая красота. Мир этот есть Божественное посещение. Но он сперва недолго пребывает, то уходит, то приходит. На этом состоянии нельзя останавливаться, и пророк учит дальше: взыщи мира и пожени -Siro^ov, усиленно стремись, ищи, добивайся — его (Пс. 33, 13-15). Если потерпишь в трудах, то придет время, когда благодатный мир уже никогда не отойдет от тебя, а будет внутри сердца светиться неизреченной Красотою, ибо она есть Сам Бог53.

Тогда ты никак не дашь поймать себя на удочку тем, которые нахваливают, как малые дети, картинки в музеях, фигурки и статуэтки из глины, битье пальцами по клавишам рояля и тому подобное. Ведь, не правда ли, странно было бы, если положили бы перед тобой кусок гнилого, заплесневелого хлеба и поставили рядом изысканно приготовленное блюдо и стали восхвалять первый как пре-90-

красную, вкусную вещь; или, если бы сидели пред тобою две девицы — одна красавица, а другая урод, не мог же бы ты обманывать самого себя, и уверять, и пускаться в «философию», что урод пред тобою есть чудо дивной красоты, а настоящую красавицу, сидящую пред твоими глазами, даже не замечать? Но если дня два поголодать и найти только одну затхлую корку, то, конечно, и ее можно принять за гастрономический деликатес. Так и с искусством — тот же самообман. Люди не видят настоящей Красоты, а только подделку под нее, подмалеванную и подкрашенную, и вот — не могут ею насладиться. А тот, кто зрит у себя в очищенном от страстей сердце небесную Красоту, даже и заметить-то поддельную не может, и взглянуть на нее не хочет. Ему твердят: «Посмотрите, как красиво, как прелестно», а он и не видит, где, что красиво, потому что видит на самом деле не красоту, а тлен, материю, гной.

2. Что искусство есть самообман, нечто неопределенное, текучее и просто неизвестное, хорошо показывает также наличие большого разнообразия взглядов на красоту. Что она такое? — Никому неизвестно. Или, вернее сказать, каждый видит ее в том, чем страстно сам болеет душою. «Искусство!.. Искусство!.. Красота!.. -- говорит хирург Трепан у Мирбо54 своему сыну, когда тот, восторгаясь, ходил вместе с отцом по залам одного из музеев Италии. — Знаешь, что такое красота? Красота — это вскрытый живот женщины с пинцетами внутри. Вот это, мой мальчик, -красота!..» Это один пример. Приведу и другой. «Спросите самца жабы, что такое высшая красота, — с обычным своим язвительным сарказмом издевается над собратьями не кто иной, как знаменитый Вольтер55. — Он ответит вам, что это — его самка-жаба с двумя круглыми глазами, вылезающими из ее маленькой головы, с огромным ртом, желтым брюхом и коричневой спиной. Спросите гвинейского негра. Красота для него — это черная маслянистая кожа, вдавленные глаза и расплюснутый нос... Спросите, наконец, философов — они ответят вам галиматьей: им нужно нечто согласное с архетипом прекрасного по существу -так называемое to kalon*»(*io KaXov — прекрасное, красота (греч.) — Прим, составителя.) Вот приговор искусству, вынесенный его служителем! Выше я еще стеснялся называть рассуждения философов о красоте их настоящим именем;

-91-

Вольтер, как свой им человек, это сделал за меня. А что он в свое время славился в Европе своим первоклассным, остроотточенным умом и понимал во всем этом товаре толк, говорить не приходится; равно как и о том, что он был злейшим врагом христианства.

Но пора уже мне привести какое-либо и святоотеческое положение относительно сущности и ценности земного искусства или красоты в защиту и подкрепление своих взглядов. Прекрасное и наглядное изображение того, что есть на самом деле земная красота, дает св. Иоанн Златоуст56. «Любитель телесной красоты — о ф^оого^то?;, — говорит он, — до безумия пристрастившийся к благовидной девице, если умом не захочет узнать безобразие — то ei5e%Ge? — телесного существа, то увидит это собственными глазами. Много было девиц, столь же цветущих красотою или еще несравненно прекраснее, нежели любимая им, которые после смерти своей через один или два дня представляли из себя зловоние, гной и гнилость червей — SuoroSiav napeo%ov Kai i%ropa Kai onneSova oKro^nKrov. Подумай же, какую ты любишь красоту — KaHo? фй^?; — и каким прельщаешься пригожеством? ...Для того-то тотчас и истлевает тело, чтобы ты мог видеть в наготе красоту души — yu^vov тп? yu%n? то KaHo?;. В самом деле, если она такую красоту — KaHou?; — и такую живость дает телу, то как она прекрасна должна быть сама в себе? Если она поддерживает столь безобразное и отвратительное тело, то тем более может поддержать саму себя. Не в теле красота — ou yap то orojxa eon то KaXov, - но красота тела зависит от того образования и цвета, который отпечатлевает душа в существе его. Итак, люби душу, которая сообщает телу такое благообразие».

А вот как на деле прилагают к себе эти слова те, кто истинно желают спасения. Пример беру из того же древнего времени.

Был один подвижник в скиту. Враг приводил ему на память одну женщину, весьма красивую собой, и сильно возмущал его. По смотрению же Божьему,

пришел в скит другой брат из Египта. Он между разговором сказал, что умерла жена такого-то. А это была та самая женщина, которою возмущался брат. Услышав об этом, брат взял ночью свой хитон и пошел в Египет; открыл гроб умершей, отер хитоном гниющий труп ее и возвратился с ним в свою келью; положив этот смрад возле себя и сражаясь с помыс--92-

лом, говорил: «Вот предмет, к которому ты имеешь похоть, — он пред тобою, насыщайся!» Таким образом он мучил себя этим смрадом, доколе не кончилась его борьба57.

После всего этого спрашивается, какое же искусство полезно и на что оно годится? Оскар Уайльд в предисловии к «Портрету Дориана Грея» отвечает:

- Ни на что. Всякое искусство совершенно бесполезно.

Я не скажу, конечно, о нем так резко, потому что всякую вещь можно обратить на пользу, но и не постесняюсь сказать, что польза его относительная. Но, скажут, Бог человеку дал талант, и не развивать его — не значит ли зарывать его в землю (Мф. 25, 25)? — Безусловно. Но как развивать? В том-то и дело, что мы расходимся с церковным учением в понимании слов Христа.

«Кто какой бы то ни было дар Божий бережет для собственного наслаждения [наше «искусство для искусства», труд ради честолюбия, славы, положения в

58

обществе, денег], — говорит св. Василий Великий , — а не делает другим благодеяния, тот осуждается как скрывший талант».

Если же кто станет возражать и говорить, что истинные художники потому и работают, что желают принести пользу людям, а все остальное является естественным следствием благодарности общества, принимаемой этими художниками по немощи человеческой, то скажу, что весь грех-то и заключается в том, что они эту самую «пользу» понимают по-своему, ложно. Ведь язык художников и язык Евангелия совпадают лишь внешним образом — в употреблении одних и тех же слов. А смысл, какой вкладывается в них, до того отличается от евангельского, что от христианства в нем ничего не осталось. И потому то, что Слово Божие называет вредом, люди теперь принимают за пользу, и наоборот. В этом и сам Господь чрез Своего апостола их обличает: «Прелюбодеи и прелюбодейцы! Не знаете ли, что дружба (п фгХга — "любы")59 с миром есть вражда — е%0ра против Бога! Итак, кто хочет быть другом — фгХо<;, — миру, тот становится врагом — е%0ро<;; — Богу» (Иак. 4, 4).

Так и здесь, в чем должна заключаться польза от искусства? В том, чтобы приводить людей ко Христу, в Церковь, к очищению от страстей, к освобождению от пристрастия к самому искусству. Искусство должно наглядно изображать чистейшие истины христианства и приводить человека к плачу о своих грехах. Поэтому оно должно существовать -93-

только для немощных душою. Пока человек не может непосредственно созерцать Божественную Красоту, оно должно ему напоминать о Ней, видимой здесь, на земле, как чрез закопченное стекло. Но после того как человек познает всю суету мира, он должен тут же отбросить искусство как лишнее, мешающее ему на пути к Богу. Так подвижники и делают. Но надо, чтобы и миряне поступали подобным образом, по крайней мере нудили себя к этому. И из того, что и при настоящем отрицательном направлении искусства некоторые пользу от

него получают, нельзя выводить мнение о его правильности. Сильный человек ото всего получит пользу, даже и от вида безнравственных вещей. Но нужно заботиться не о сильных, а обо всех других, немощных. Ведь и апостол сказал:

должны есмы мы сильный немощи немощных носити (Рим. 15, 1).

Осуществление задач искусства в действительности

Я уже говорил о том, какая неразбериха во взглядах на искусство существует даже среди глубоких по уму людей. И о том, какое безнравственное направление приняло у нас искусство, тоже сказано довольно. Но не было упомянуто о том, как даже верующим ценителям искусства трудно распознать его демоническую направленность, ибо часто искусство при всей изысканности форм, претендующих на выражение божественных идей, на самом деле, носит безнравственный характер, граничащий с полным сатанизмом.

Происхождение театра и его значение

Всякому глубоко религиозному человеку, если тому вдруг придется попасть в театр, бросится в глаза прежде всего иного присущая театру недопустимо кощунственная обстановка. Сцена на возвышении — настоящий алтарь на солее, занавес — та же алтарная завеса; артисты соответствуют священнослужителям, литургия (с ее таинством Голгофской жертвы Христа Спасителя) заменена драмой; и там и здесь — хоровое пение, и так далее. Откуда такое сходство?

Когда я учился еще в гимназии, то всякому гимназисту и гимназистке было известно — я этим не хочу сказать, что неизвестно это же нынешним, — что театр имеет религиозное -94-

происхождение. В учебнике по словесности60 мы читали:

«Происхождение драматической поэзии. - Вопрос о происхождении драматической поэзии находится в ее связи с богослужением древних греков и в особенности с почитанием Диониса (Вакха). Служение Дионису заключало в себе много драматического. Дионис представлялся бежавшим от врагов, его искали в горах, а жрец, — изображавший враждебное богу существо,преследовал с секирою в руках одну из нимф, которые сопровождали бога; в Афинах жена второго архонта, носившая титул царицы, обручалась в таинственном торжестве Дионису, как жениху, и сам бог в публичных шествиях олицетворялся человеком. Во время праздников в честь Диониса пелись хором [курсив автора]

песни, называвшиеся дифирамбами... За 600 лет до рождества Христова хоры иногда воспевали, вместо Диониса, героя Адраста за его страдания... Трагедия (трауюбш) образовалась из тех дифирамбов, которые пели о страданиях [курсив автора] Диониса; самое имя "трагедия" (трауо^; -козел и ю§п —песнь) произошло оттого, что этот род дифирамбов выполнялся первоначально у пылающей жертвы козла...

Греческий театр состоял из трех частей: собственно театра, где сидели зрители, оркестры, где пел хор, и сцены, где играли актеры... В оркестре находился помост с алтарем Диониса [курсив автора]... Сообразно религиозному [курсив автора] значению своему, греческая драма подлежала непосредственному заведыванию государства... Сценические представления у греков не служили к пустому развлечению, а были делом важным, религиозным. Оттого они давались только во время праздников, установленных в честь Диониса.

...Греки страстно любили театр. Постановка трех трагедий Софокла стоила дороже всех издержек Пелопонесской войны. В театре Афинском бывало до 30 тысяч зрителей, а число всех граждан Аттики никогда не доходило до 30 тысяч».

Это то, что было нам известно. Но об иной стороне этого явления мы не догадывались:

1. Театр, как изобретение, собственно, позднейшего времени, являлся удобной ловушкой (со стороны диавола), служившей для внесения, под видом полезного оживления и усиления интереса к религии, большего рассеяния и за-

-95-

темнения в языческий культ. Другими словами, появление театра, составлявшего такую сильную конкуренцию официальному служению богам, даже у язычников должно рассматриваться как явление отрицательное и как ниспадение на более низкую ступень богопочитания и естественного богопознания.

2. Греческий театр (по ребяческой незрелости мысли нам это не приходило в голову), являвшийся хотя и ложно, но все же учреждением религиозным, а не светским, каковым он стал впоследствии, был в сущности кощунственней-шей и грубейшей карикатурой и пародией на ветхозаветное богооткровенное богослужение, а чрез него и на современное христианское. В подчеркнутых нами в вышеуказанной цитате фразах и словах легко можно видеть, как извращены диаволом тайны христианской религии, хотя и скрытые, но при этом довольно ясно просвечивающие в ветхозаветных пророчествах Свящ. Писания, начиная со времен Адама (ср. определение Божие, данное диаволу лично: Быт. 3, 15) и кончая пророком Исайей и другими61.

3. Едва ли нужно много распространяться, что ни новейшие драматурги, ни даже древние трагики, заменив первоначальные религиозные сюжеты светскими комедией и трагедией и оставив при этом всю сценическую обстановку по стилю

религиозной, не придумав в этом отношении -как бы следовало им, конечно,

62

сделать — ничего нового , нисколько не стерли и не уничтожили зависимости театра от его духовного корня и первоисточника. Уворованное же у других можно ли когда-нибудь считать своим собственным?

4. А из этого следует, что неверующее человечество нашего времени, так увлекающееся театрами, в них так же, как и христиане в своих храмах, «служит» (ср. выражение: «такой-то артист прослужил на сцене искусству целых 25 лет») и чуть ли не «молится» (и на это параллель можно указать) и, во всяком случае, слушает проповеди и нравоучения своих жрецов, пророков и псалмопевцев (артистов, драматургов, композиторов). Только «бог» их — не наш Бог, но для них он все же бог...

5. Понятно теперь, почему христианину неприлично и грешно ходить в театр, хотя бы там давались и распрекрасные вещи (которых, впрочем, не ставят).

6. Демонический характер носит и музыка. О некоторых произведениях сего вида искусства можно это утверждать

-96-

положительно. Конечно, ничего нельзя ожидать хорошего от знаменитой «Дьявольской сонаты»* (*Вернее, сонаты «Дьявольские трели». — Прим, составителя). Тартини (считается его лучшим произведением), которому

приснилось, что он продал душу свою диаволу за то, что тот сыграл ему на скрипке эту пьесу.

Если послушать самих учителей музыкального искусства, то мы найдем у них самое путаное и легковесное объяснение причин, откуда у современного общества явилась потребность в музыке и каковы ее основания и значение63.