Глава 3 Россия и евреи: первые впечатления (1772—1796)

Глава 3

Россия и евреи: первые впечатления

(1772—1796)

Налаженная по собственным правилам внутренняя жизнь еврейских общин для российской администрации представляла собой совершенно незнакомое явление, ибо те немногие евреи, которые жили в России до 1772 г., находились здесь в роли нелегальных жителей Санкт-Петербурга или обитали на землях Новороссии в качестве поселенцев «неопределенной» национальности. Согласно императорскому указу присутствие евреев, а тем более автономных еврейских общин, в границах империи не допускалось. Задачей русской бюрократии после 1772 г. стала интеграция евреев в законодательно оформленную социальную и экономическую структуру страны. Российское государство в это время как раз находилось в стадии бурного территориального роста и превращения в империю. Разделы Польши были лишь одним из эпизодов истории столетнего периода, отмеченного приобретением обширных новых территорий. Несмотря на разрозненные попытки властей заняться их интегрированием, большинство этих земель все еще состояло из крупных неинтегрированных единиц, обладавших собственными устоявшимися правовыми традициями и населенных народами, которые продолжали жить как прежде, сохраняя исконную социально-экономическую структуру общества.

Екатерина с ее четко выраженными взглядами на то, как должно быть устроено хорошо управляемое государство, находила такое положение вещей недопустимым. Она стремилась установить полное единообразие имперской системы управления в масштабах всей страны, что на местном уровне сопровождалось отменой прежних прав политической автономии[199]. Такой подход со стороны императрицы сулил конец и дворянским привилегиям немецких «балтийских баронов» в Лифляндии и Эстляндии, и свободам украинских казаков[200]. В такой же опасности оказались и самоуправляемые институты польско-литовского еврейства.

Кроме того, у Екатерины были твердые представления о том, каким должно быть правильное социальное устройство подвластного ей царства. Ее идеал основывался на «статичной модели, в которой каждая определенная законом категория населения располагала собственными четко обозначенными правами, привилегиями и обязанностями»[201]. Пестрота населения новоприобретенных территорий и его полное несоответствие российским образцам причиняли бесконечные затруднения тем, кто добивался внедрения в обществе четко определенных категорий. Закрепленная законом русская система сословий представляла собой достаточно упрощенную структуру и включала дворянство, крепостных крестьян, государственных крестьян, мещан и духовенство. Как могли поместиться в ней вольные украинские казаки, ливонские «ландзассен», татарские мурзы Крыма?[202] Точно такая же проблема возникала и при попытке государства включить евреев в какое-нибудь сословие.

Тяжелой заботой была для императрицы и экономическая сторона вопроса. Расширение Российского государства проводилось посредством разорительных для казны войн, за которые надо было платить. Русская казна могла ожидать роста поступлений в результате усовершенствования системы управления новых территорий. Введя здесь четко определенную сословную структуру, можно было бы гораздо эффективнее облагать население налогами и повинностями. При существующем же положении даже Украина, прославленная своими несметными богатствами, стоила государству больше, чем приносила ему доходов[203]. Исходя из интересов государства, планы возможного реформирования жизни евреев в Российской империи всегда тесно соотносились с экономическими расчетами.

Все эти проблемы государственного строительства не могли не привлекать к себе внимания императрицы, столь склонной к реформаторской деятельности. В 1772 г. положение Екатерины на русском престоле все еще было ненадежно – многие смотрели на нее не как на самодержавную властительницу, а как на регентшу при сыне Павле, который в этом году достиг совершеннолетия. Опыт знаменитой Комиссии о сочинении нового Уложения 1767 г. предостерегал от поспешных реформаторских начинаний внутри самой России. Зато новоприобретенные территории, после их первоначального замирения, предоставляли исключительные возможности для экспериментов. Тут, на окраинах империи, императрица могла меньше считаться с оппозицией корпоративных групп, стремящихся обеспечить свои особые права, в том числе с недовольством дворянства или местной верхушки. Весьма существенно, что Екатерина в качестве опытного полигона для своих знаменитых административных реформ 1775 г. выбрала Белоруссию, недавно отнятую у Польши[204]. Белоруссия же была одним из мест расселения евреев, так что они, вместе с другим населением, испытывали на себе опыты по реформированию государственных и социальных структур.

Реформы Екатерины обычно отличались неторопливостью, что особенно заметно проявлялось, когда дело касалось евреев. Еврейское население Белоруссии было немногочисленно и однородно, и мало чем могло привлечь к себе внимание. Это важное обстоятельство комментаторы часто оставляли незамеченным, так как склонны были рассматривать включение еврейских общин в состав империи как драматический поворотный момент. При этом нередко забывали об истинных размерах этих общин. По существующим оценкам, Второй и Третий разделы Польши привели под власть России больше 800 тысяч евреев[205]. Численность же еврейского населения земель, присоединенных по Первому разделу, была гораздо меньше.

Надежных статистических данных о численности населения России до конца XIX в. очень мало, а сведения о евреях всегда носили особенно условный характер. Так, С.М. Дубнов, сославшись на анонимное «свидетельство современника», определил, что численность евреев, приобретенных Россией после Первого раздела, составляла «свыше сорока тысяч семей, около двухсот тысяч душ»[206]. И хотя из слов Дубнова не явствует, имел ли он в виду всю Белоруссию или только ее отошедшие к России территории, другие исследователи были склонны согласиться с этими цифрами[207].

Оценки, говорящие о сотнях тысяч еврейского населения, чрезмерно завышены, особенно если рассматривать их на фоне статистических данных, извлеченных из материалов первой официальной переписи населения, по которым все мужское население русской части Белоруссии достигало 613 тысяч человек[208]. Примерно за десять лет до первого раздела польские переписчики насчитали в Витебской, Полоцкой и Мстиславской провинциях всего лишь 21 263 еврея старше одного года от роду. Даже учитывая справедливое мнение Рафаэля Малера о том, что эти данные нужно увеличить на двадцать процентов, все равно вряд ли в 1764 г. на территориях, составивших белорусские губернии России, численность евреев могла превышать 50 тысяч человек[209].

Это утверждение подкрепляют статистические данные, собранные здесь первыми российскими администраторами. Перепись населения Витебской губернии, проведенная в 1772 г. в целях налогообложения (а потому, надо полагать, показавшая куда более низкий результат, чем было в действительности), дала сведения всего о 14 155 евреях обоего пола. Это составляло лишь 2,76 процента от общей численности населения провинции[210]. Лишь в нескольких небольших городах численно преобладали евреи, а в большинстве своем они жили в сельской местности, в местечках, принадлежащих польским магнатам. В 1773 г. могилевский губернатор определил, что в его губернии численность евреев мужского пола достигает 15 935, а женщин-евреек – 16 689. В июне 1773 г. в результате обследования для установления норм подушного налогообложения на новых территориях насчитали 25 579 евреев и 26 633 еврейки[211]. Таким образом, независимо от того, сколько на самом деле насчитывалось евреев в этом регионе, вся статистика, которой располагало русское правительство, говорила о том, что еврейское население здесь совсем невелико. Данные русских властей явно уступают результатам австрийской переписи 1774 г., когда на подвластных Австрии польских землях насчитали 224 981 еврея, как и вышеприведенной оценке Малера, согласно которой после 1795 г. в русском подданстве оказалось 800 тысяч евреев[212].

Незначительность еврейского населения, проживавшего на русских территориях в период между 1772 и 1793 г., позволяла правительству не слишком спешить с выработкой линии поведения в отношении его. Сравнительное безразличие политиков в этот период связано и с тем обстоятельством, что еврейские общины Белоруссии (в отличие от общин, которые прибавились после 1793 и 1795 гг.), были однородны в религиозном отношении, а потому не привлекали к себе внимания бурными столкновениями хасидов с «миснагдим». Определенную роль играло и рассеянное, а не компактное, проживание евреев на территории Белоруссии. По всем этим причинам евреи были малозаметны, и если временами коренное население проявляло к ним враждебность, то это не вызывало особенного беспокойства властей. Кроме того, правительству нетрудно было идти навстречу желаниям численно превосходящего евреев христианского населения городов в вопросах экономической политики. Самое большее, что могло извлечь русское правительство из такой демографической ситуации – это использовать белорусское еврейство в качестве подопытной группы, на которой можно было испытывать политику в отношении евреев, не опасаясь с их стороны противодействия и не ожидая возникновения сколько-нибудь масштабного кризиса.

Экономическая деятельность белорусского еврейства отличалась большим разнообразием, но особенно много евреев было сосредоточено в арендаторстве – по оценке М. Вишницера, этим занималось больше трети польских евреев – ив мелком ремесленном производстве и торговле[213]. Евреи-ремесленники занимались преимущественно портняжным делом, приготовлением пищи и напитков, но кроме того, они чинили обувь, столярничали, слесарничали, делали мыло и свечи, работали цирюльниками и брадобреями, изготовляли щетки и гребни. Трудно в точности определить все профессии евреев, так как они нередко совмещались. Ремесленники могли торговать собственными изделиями и продукцией чужого производства, торговцы в свободное время подрабатывали различным ремонтом, а лавочники физическим трудом. Еврею-корчмарю часто приходилось искать дополнительные занятия, чтобы свести концы с концами. Существовал также довольно обширный слой попрошаек и бродяг, которые жили за счет общинных благотворительных организаций. На другом полюсе общества находилась элита – зажиточные торговцы и предприниматели, выделявшиеся богатством. Были также члены профессиональных групп – врачи, учителя, религиозные деятели, занимавшие разные ступени социальной лестницы в общине[214]. Это социальное разнообразие, хотя оно нередко и фиксировалось в докладах чиновников-христиан, изучавших положение евреев, в значительной мере игнорировалось законодателями екатерининской России. Из всех возможных сословных вариаций они неизменно видели в евреях либо купцов, либо мещан, несмотря на то, что, как будет показано ниже, значительная часть евреев никак не отвечала критериям занятий и проживания, предъявляемым к членам этих сословий.

Стиль жизни еврейской общины зависел от природных условий и жизненного уклада людей, среди которых жили евреи. Новые владения России по Первому разделу достигали площади в 103 тысяч кв. км (в то время как по Второму разделу она получила 260 тысяч, а по Третьему – еще 116 тысяч кв. км). Эти территории отличались особой непродуктивностью: почвы здесь были бедны, основной зерновой культурой являлась рожь, которая и служила главным продуктом питания крестьян. В отсутствие развитой дорожной сети рожь часто приходилось не отправлять на рынок, а пускать на производство водки. И если некоторые специалисты высказывали мнение о том, что не следует преувеличивать царившую там нищету, то большинство современников настойчиво твердило о жалком положении крестьянства, тем более что в период, последовавший за присоединением к России, именно здесь выпало несколько неурожайных и голодных лет кряду. Не считая нескольких городов, таких как Витебск и Могилев, это были преимущественно сельскохозяйственные районы[215].

Отношение местного населения к евреям служило важным фактором при разработке российской политики, и необходимо подчеркнуть, что оно едва ли могло именоваться «русским». Правящий слой состоял из поляков или полонизированных литовцев и белорусов, как правило, исповедовавших католичество. У крестьянства, отрезанного от великорусских земель с XIII в., выработалась своя, отличная от великорусской, речь и культура. Здесь на долю православных крестьян выпали превратности, которых не испытали в других местах, так что их исторические судьбы были не такими, как в средневековой России. Православная церковь Белоруссии после краха церковной унии в 1448 г. ненадолго признала главенство митрополита Московского, но к 1596 г. там уже существовал собственный униатский «митрополит Киевский и Всея Руси», подконтрольный Риму. Поэтому каковы бы ни были взгляды великороссов на евреев, было бы глубоким заблуждением автоматически приписывать их православному населению земель Речи Посполитой. Важнейшее различие между обеими странами состояло в том, что если великорусские взгляды на евреев носили преимущественно теоретический характер и сложились при отсутствии еврейского населения, то белорусские воззрения выросли из еврейско-христианского симбиоза, веками существовавшего на этих территориях, и опирались не на абстракции, а на подлинные культурные и экономические взаимосвязи.

Самой первой заботой русских властей в 1772 г. было сохранение порядка на вновь присоединенных землях. Этой озабоченностью проникнуты инструкции, данные Екатериной новому генерал-губернатору Белоруссии, графу З.Г. Чернышеву. Территории, подвластные Чернышеву, разделили на две губернии – Могилевскую и Псковскую. В Псковскую губернию вошли провинции Псковская, Великолуцкая, Витебская, Полоцкая, Двинская; в Могилевскую губернию – провинции Могилевская, Оршанская, Мстиславская, Рогачевская. Во главе каждой из этих губерний стоял военный губернатор. Согласно договору, контроль России над этими областями вступил в силу 1 сентября 1772 г., и Чернышев получил приказ занять всю территорию к 8 сентября и «поддерживать порядок и спокойствие». Предстояло провести демаркацию новых границ, направить поток местных налогов в распоряжение соответствующих русских властей и установить контроль над всеми судебными органами. Центральное правительство вполне ясно сознавало, как относится местное население к русской оккупации. Чернышеву приказали немедленно потребовать формальной присяги императрице, которую должны были принести все сословия. Тем, кто не согласится присягать, следовало разрешить покинуть страну.

Чтобы ослабить предполагаемую враждебность к русскому правлению, особенно со стороны польской знати, правительство поспешило уверить все слои общества в своих добрых намерениях. Как только началась оккупация, Чернышев распространил прокламацию, адресованную местному населению (известную как «Плакат»). В ней содержалось обещание свободы вероисповедания, очевидно, нацеленное на то, чтобы успокоить католическое дворянство. Кроме того, всем подданным гарантировались их имущественные права. Для всех сословий сохранялись не только прерогативы и привилегии, данные польскими властями, но на них также распространялись все права подданных Российской империи. Взамен новым подданным было ведено проявлять «истинную и несомненную преданность» своей новой государыне, как того требовала от них присяга.

В прокламации Чернышева были особо выделены не только гарантии благорасположения правительства к дворянству и духовенству Белоруссии, но целый раздел посвящался еврейскому населению. Вероятно, это было сделано для того, чтобы рассеять его страхи перед угрозой изгнания и продемонстрировать местным жителям, что к евреям власти намерены относиться терпимо.

«Чрез торжественное выше сего обнадежение всем и каждому свободного отправления веры и неприкосновенной в имуществах целости, собою разумеется, что и еврейские общества, жительствующие в присоединенных к Империи Российской городах и землях будут оставлены и сохранены при всех тех свободах, коими они ныне в рассуждении закона и имуществ своих пользуются: ибо человеколюбие Ее Императорского Величества не позволяет их одних исключить из общей всем милости и будущего благосостояния под благословенною ея державою, доколе они со своей стороны с надлежащим повиновением, яко верноподданные, жить и в настоящих торгах и промыслах по званиям своим обращаться будут. Суд и расправа да будут продолжаться в настоящих их местах именем и властью Ее Императорского Величества, с наблюдением строжайшего правосудия»[216].

Эта прокламация в качестве первого эдикта, признавшего законное присутствие евреев в России, привлекла к себе должное внимание исследователей своими формулировками и содержанием. Н.Н.Голицын, толкуя ее в духе юдофобии 80-х гг. XIX в., пытался при помощи этого документа обосновать справедливость обвинения евреев в будущих российских неустройствах. Он утверждал, что прокламация представляла собой род контракта между евреями и русским правительством, но евреи потом нарушили предписание жить «как верные подданные», что и дало властям все основания ограничить их правоспособность. Голицын отрицал, что в прокламации было обещано очень многое сверх уважения к вере и имущественным правам евреев. По его мнению, Екатерина, «зная евреев, руководствуясь примерами прошлого, допуская в них существование антигосударственных стремлении и непокорность закону», оставила в силе старые указы, ограничивающие продвижение евреев в глубь России, и сделала их в правовом отношении подданными второго сорта, о чем говорит зафиксированное в этом документе выражение «по званиям»[217]. Термин «звание» можно было понять как относящийся к роду занятий, либо к принадлежности к определенной социальной группе или сословию. Голицын избрал последнее значение. Из рассуждений Голицына логически вытекает, что русские евреи с самого начала были отягощены неправоспособностью и что корни законов о запрете на проживание, которые сложились впоследствии в систему черты оседлости, нужно искать скорее в 1772 г., чем в более поздний период. Однако, как справедливо отметил Ю.Гессен, русские власти в Белоруссии никогда не истолковывали прокламацию таким образом. Они явно понимали, что выражение «по званиям своим» означает «согласно профессиям, которыми обычно занимались евреи», а не «в числе группы неправоспособных подданных»[218]. Кстати, власти в будущем, налагая на еврейское население ограничения или запреты, никогда не ссылались на «Плакат» Чернышева или на какое-то нарушенное евреями контрактное соглашение.

Подобной же двойственностью был отмечен использованный Чернышевым термин «общества». Следовало ли понимать его как обозначение населения вообще, или отдельного социального института, например кагала?[219] Если содержавшееся в «Плакате» одобрение еврейской судебной системы означало сохранение хотя бы некоторых прав автономии, которыми пользовался кагал под властью Польши, то весьма существенно и то, что кагал как таковой в прокламации нигде не был упомянут. Словом, нельзя рассматривать прокламацию Чернышева как четкое заявление русского правительства по поводу правового положения евреев. Это было лишь временное средство, призванное успокоить взбудораженные умы. Вскоре события показали, что российские власти склонны выполнять свои неопределенные обещания, данные евреям, не больше, чем те, что они давали полякам. Однако в 1772 г. режим с легкостью мог для видимости пообещать широкую автономию, тем более что русские администраторы едва ли имели понятие о том, в чем, собственно, состояла сущность еврейской автономии под властью Польши[220].

Любопытно, что упоминание «еврейских обществ» в прокламации Чернышева представляет собой один из первых случаев использования слова «еврейские» вместо более распространенного выражения «жидовские»[221] Иногда утверждают, что этот термин был выбран потому, что слово «жид» имеет в русском языке уничижительный смысл, и С. Дубнов саркастически называет эту перемену «единственной „реформой“ того времени»[222]. Фактически же термин еще не устоялся, так что и Чернышев, и Сенат в документах примерно до 1783 г. постоянно использовали оба слова – «еврейский» и «жидовский» – как синонимы. Д. Фишман приводит современное свидетельство гамбургской газеты «Staats und Gelehrte Zeitung» о том, что во время посещения императрицей Шклова в 1787 г. десять старшин еврейской общины обратились к ней с прошением. Они хотели, чтобы в официальных документах их не называли «жидами», так как это обидное наименование, а применяли бы «более возвышенное библейское слово» – евреи. Екатерина якобы издала соответствующее постановление, но в законодательных актах ее правления нет и следа такого документа. В 1790 г. поступила жалоба от белорусских евреев, занятых коммерцией в Москве, на то, что недоброжелатели называют их «жидами» «в поругание», в то время как власти вежливо именуют их «евреями»[223]. Так или иначе, термин «еврей» постепенно приобрел нормативный характер благодаря его официальному употреблению, а слово «жид» позднее получило оскорбительное значение во многом в результате его использования в литературе и публицистике в течение XIX в.[224]Непоследовательность в употреблении терминов «еврей» и «жид», между прочим, вызывает сомнения в правильности одного предположения Р.Пайпса. Этот исследователь считает, что имперские власти прибегали к термину «евреи», чтобы подчеркнуть их статус как «обыкновенного религиозного меньшинства, а не особой нации-касты»[225]. Такая изощренность подразумевала бы существование столь тонкой словесной «настройки», которую едва ли можно обнаружить в языке официальных постановлений.

Стоит также отметить, что евреям, в отличие от прочего населения, не было специально приказано являться к присяге. Это могло быть простым упущением, но, возможно, за этим стояло и нечто большее. Христианское сообщество Западной Европы традиционно не слишком доверяло клятвам евреев, как в личных, так и в общественных делах, так что в подобном упущении могли отразиться сходные же русские взгляды. (Впоследствии, в 1808 г., вопрос о присяге евреев сделался предметом разногласий в Правительствующем Сенате, о чем будет рассказано ниже.) Кстати, другой социальной группой, которую обычно не призывали к присяге новому государю, были крепостные[226].

Недавно опубликованное исследование Е.К. Анищенко вносит важный вклад в изучение того, как власти готовились к первому разделу Польши, и как это сказывалось на евреях. Еще прежде, чем произошло само присоединение, власти склонялись к тому, чтобы подходить к евреям в целом как к торгашескому народу. В одной официальной записке рекомендовалось оставить евреев «в прежнем управлении» (т. е. сохранить систему кагалов) и отнести их к той же категории налогоплательщиков, что и русское купечество. Рассчитывая использовать экономический потенциал еврейства, правительство в то же время намеревалось не позволить евреям с их деловыми талантами подорвать доходность соляной и водочной монополий на внутрироссийском рынке. Именно это имел в виду Чернышев, когда 4 декабря 1772 г. потребовал от подчиненных ему губернаторов, чтобы евреи торговали «только в Белорусских губерниях, а в Россию бы с товарами не входили»[227]. Эта формула, провозглашенная сразу, как только Россия начала иметь дело с евреями, имела далеко идущие последствия для русского еврейства.

Итак, какие бы правовые ограничения ни ожидали евреев в будущем, первоначально их причислили к городскому торговому населению, что неизбежно вовлекало их в сферу воздействия екатерининской политики развития городов, которая нашла выражение в законодательном акте, носившем название «Учреждения для управления губерний Всероссийской империи» от 7-го ноября 1775 г. и в Жалованной грамоте городам («Грамота на права и выгоды городам Российской империи»), изданной 21-го апреля 1785 г. Когда в будущем евреи оказались причисленными к городской элите, купечеству, то это означало, что они получили вожделенный статус принадлежности к городскому сословию, который, как отмечалось выше, ранее был недоступен им во всех городах Речи Посполитой. В самом деле, одним из первых шагов в рамках законодательного положения 1775 г. было преобразование шестнадцати частновладельческих белорусских местечек с значительным еврейским населением в «уездные города», призванные служить административными центрами, как предусматривала начатая губернская реформа[228].

Обновление сословной структуры создавало практические затруднения, но одновременно открывало новые возможности, причем не только для евреев. Представители сельского населения, в том числе даже крестьяне, вдруг оказывались горожанами, в то время как многие «мещане» по-прежнему жили и работали в деревне. Для устранения этих несообразностей требовались законы. Поэтому последовала серия указов, направленных на пресечение попыток крестьян выйти из крепостного состояния, записавшись в купечество[229]. С другой стороны, постановление 1782 г. предписывало мещанам и купцам проживать только в пределах городских территорий[230].

Одной из важных причин, по которым законодатели стремились более четко структурировать общество, было то, что принадлежности к определенным сословиям сопутствовали значительные права и привилегии. Поэтому самое привилегированное российское сословие, дворянство, весьма энергично боролось за ограничение доступа к этим правам. В частности, они стремились запретить горожанам приобретать крепостных крестьян (эта борьба продолжалась до конца XVIII в)[231]. При этом, защищая собственные интересы, дворянство не упускало случая нарушить права других сословий, например, посылая своих крепостных торговать в города.

В Белоруссии жители городов и сельской местности отчаянно боролись за обладание правом производить и продавать алкоголь (так называемую пропинацию). Однако что бы ни предписывали традиционные правила винокурением и виноторговлей занимались самые различные сословия общества. Дворянство стремилось ограничить город в осуществлении его законных прав на пропинацию. Многие города располагали земельными владениями вне пределов городской черты, где могли продавать водку крестьянам. Евреи, будучи активными участниками виноторговли как в городе, так и в сельской местности, оказались в самой гуще этой борьбы.

Целью реформ 1775 и 1785 гг. было оживление городских центров. Для этого создавалась широкая система местной власти для управления на местах и контроля со стороны государства. В процессе создания этих институтов статус евреев оставался неясным. Казалось бы, включение евреев в городские сословия должно привести к распространению на них прав и обязанностей горожан, в том числе и в отношении налогообложения. Но этому противоречило решение властей сохранить существующие органы еврейской общины. В распоряжении от 13 сентября 1772 г. Чернышев приказал переписать всех евреев в целях налогообложения и велел «приписать их к кагалам, которые и учредить по рассмотрению губернаторов и по надобности». Евреев обложили поголовным сбором величиной в один рубль (с русских купцов взималось по 1 руб. 20 коп.)[232]

Понимание государственными властями термина «кагал» порождало некоторые проблемы. Если подразумевалась еврейская община со всеми ее институтами, то она непременно должна была бы дублировать многие функции, возложенные на органы городского управления – на городское собрание, или думу, и на исполнительный орган, магистрат, отвечавший за отправление правосудия и за сбор налогов. Это грозило превратить каждого еврея в «слугу двух господ». Поэтому для разрешения всех этих противоречий государству предстояло сначала точно определить сущность и функции кагала. Естественно, что ведущее место в этом процессе досталось губернаторам двух новых губерний, Могилевской и Псковской – М.В. Каховскому и М.Н. Кречетникову.

Губернатору Каховскому «его» евреи не понравились: «Народ хотя и трезвый, но ленивый, обманчивый, сонливый, суеверный, к нечистоте приобыклый, в домостроительстве неискусный; все они – пришельцы и умножаются в тех местах, где правление слабое и не наблюдающее правосудия»[233]. Описывая деятельность евреев, Каховский дал первый набросок того, что стало впоследствии стереотипом образа еврея в русской культуре – фигуры мелкого торгаша. По утверждению Каховского, евреи были повинны в продаже негодных товаров по завышенным ценам, они придумывали хитрые торговые операции, основанные на кредите, которые часто кончались неудачей, причем все потери несли их кредиторы-христиане. Сами же евреи, как он полагал, обладали невероятным умением избежать наказания за обман и за злостное банкротство, а судиться с ними было бесполезно. Они или скрывались, или использовали все свои еврейские связи, чтобы поколебать правосудие. Но мало того, что они отличались нечестностью в торговле, они занимались и явно преступной деятельностью – контрабандой, подлогами, вывозом за границу драгоценных металлов. Словом, как писал Каховский: «Евреин – то новый вид обмана, ибо, сколько ни случилось их дел разбирать, то при всяком деле новые виды обманов показывались»[234].

В этом обвинительном акте Каховского содержались знакомые жалобы на евреев, раздававшиеся еще в городах Речи Посполитой. Вряд ли стоит сомневаться в том, что его главными информаторами были христиане, конкурировавшие с евреями, тем более что его доклад пестрит специфическими ивритскими терминами (например, «хазах» – ивр-hazaqah – то есть, общинная торговая монополия), знания которых трудно было бы ожидать от представителя высшей русской бюрократии. Другое свидетельство в пользу того, что информаторы Каховского происходили из купеческой среды – содержащаяся в его докладе резкая критика экономических союзов, нередко заключавшихся между евреями и шляхтой и позволявших обходить городские торговые правила[235].

Не менее критически смотрел Каховский и на роль евреев в жизни деревни. Он отметил их место в системе арендаторства, в торговле спиртным, в ростовщичестве. Результатом экономической деятельности евреев, по его мнению, являлось то, что они «…крестьян же и помещиков в крайнее разорение приводят; итак можно сказать, что помещики были приказчиками, а крестьяне невольными работниками, а евреи их господами»[236].

Сознавая, что все евреи, независимо от того, жили они в местечках или в сельской местности, подчинялись власти кагалов, Каховский счел нужным ознакомиться с их внутренней организацией. Он выяснил, что старшины кагала (обычно четыре – шесть человек, в зависимости от величины общины) избирались благодаря своему богатству, знаниям Талмуда и деловым способностям. Они распределяли налоги, собирали деньги на помощь беднякам общины и на взятки чиновникам, необходимые в тех случаях, когда надо было защищать свои интересы.

Главной функцией кагалов, с точки зрения Каховского, было отправление правосудия. Все евреи подлежали юрисдикции кагала не только по вопросам религии, но и по гражданским и уголовным делам. Эти суды имели право лишать свободы нарушителей законов и назначать им телесные наказания. Всякому, кто отказывался подчиниться их распоряжениям или приговору, грозило изгнание из общины. Система правосудия носила иерархический характер: кагалы обслуживали свою собственную общину, а также при необходимости могли выступать апелляционными инстанциями для раввинских судов мелких общин. Кагалы ведали и духовными, и светскими делами, а верховные раввины в Бресте или в Вильно разбирали дела чисто религиозного содержания. Каховский понял суть этой независимой и автономной еврейской системы правосудия и перечислил обстоятельства, при которых евреи могли подлежать юрисдикции нееврейских судов – магистратских в городах или земских в частных владениях. Что касается других обязанностей, входивших в круг деятельности органов еврейского самоуправления, то о них ему было известно немного[237].

Коллеге Каховского в Псковской губернии, М.Н.Кречетникову, не пришлось самому изучать функции кагала, так как он получил нужные сведения прямо из Санкт-Петербурга. Могилевский купец, Беньямин Шпеер, впоследствии сыгравший важную роль как правительственный подрядчик, в 1770 г. сумел заступиться перед Екатериной II за евреев Риги и Курляндии. Местные власти грозились поголовно изгнать евреев, обвиняя их в контрабанде оружия и в распространении «морового поветрия». Кроме того, Шпеер был активным противником движения франкистов как в Речи Посполитой, так и в Российской империи[238]. В начале 1773 г. Шпеер находился в Петербурге, где подал Екатерине специальную «записку» о евреях. В ней он защищал евреев от различных попыток очернить их национальные традиции и предлагал реформу еврейской общины, которая все еще страдала от недостатков, порожденных польским правлением. К ним он относил передачу «на откуп» должности раввинов, унижавшую их достоинство, и пропитанную коррупцией и семейственностью власть кагальной верхушки. Ее деспотизм не позволял бедноте участвовать в управлении общинными делами, приводил к несправедливому распределению податей, а также к неправомерному использованию «херема» для борьбы со «здравыми и честными мыслями». Шпеер предложил подробный план реформы.

В своей записке он представил русским властям гораздо более полный портрет кагала. Он в значительной степени отличался от краткого и карикатурного описания, данного Каховским, который сводил всю власть кагала лишь к судебным функциям. Шпеер описал развитое сообщество, ведавшее налогообложением, заботившееся о благосостоянии и образовании своих членов, выступавшее как кредитоспособная общественная организация. Кроме того, в записке Шпеера община представала как институт, терзаемый социальными противоречиями – антагонизмом между богатыми и бедными. Автор явно стоял на стороне последних и одной из его целей было добиться демократизации кагала. Например, руководство реформированного по Шпееру кагала должно было избираться демократическим путем, с участием гласных, избранных ремесленниками и рядовыми членами общин. Распределение налогов предлагалось проводить под контролем представителей выборщиков, с помощью которых Шпеер рассчитывал искоренить финансовые злоупотребления. Долги кагалов он рассчитывал ликвидировать с помощью особых средств общины. Он отстаивал необходимость образования, считая его непременным условием всякой коммерческой деятельности. Далее, Шпеер предлагал более эффективную организацию еврейской благотворительности, чтобы нуждающиеся и бедняки впредь не обременяли общину. Надзор за осуществлением этих преобразований должны были взять на себя «примасы из еврейского закона» – некие лидеры, которым, в воображении передовых представителей народа, предстояло возглавить реформы. Предложения Шпеера вызвали интерес у российских властей, рекомендовавших его псковскому губернатору Кречетникову, с просьбой покровительствовать ему[239].

Кречетников воспользовался этим случаем, чтобы собрать сведения о злоупотреблениях кагалов, и 23 июня приказал своей канцелярии приступить к сбору соответствующей информации. Недостатка в жалобах и петициях от бесправных членов еврейских общин не было. Кроме того, губернатор распорядился вызвать в Полоцк для консультаций по четыре выборных депутата от каждого кагала. Встреча этих представителей, на которой обсуждалось положение дел в еврейских общинах, происходила в присутствии губернатора Кречетникова с 26 августа по 6 сентября 1773 г.

К началу совещания Кречетников, основываясь на материалах, собранных его подчиненными, составил приказ, осуждавший общинные порядки. Он обвинял раввинат в жадности и своекорыстии, бранил раввинов за то, что они прибегали к анафеме, чтобы добиться своего в делах, не имеющих отношения к религии. Он укорял кагальников за процветающую в делах управления семейственность и за фискальные злоупотребления, при помощи которых обогащалась небольшая группа людей, в то время как на бедноту взваливались все новые обязательства.

Губернатор предложил ряд мер по улучшению ситуации, явно говоривших о влиянии Шпеера, присутствовавшего на совещании. От раввинов потребовали, чтобы они не смешивали религиозные дела со светскими и прибегали бы к анафеме только в исключительных случаях. Кагалам следовало уважать свои собственные правила, запрещавшие избрание на должности родственников тех людей, которые уже занимали посты в общинном управлении. Для контроля за финансовыми делами предписывалось завести и аккуратно заполнять приходно-расходные книги.

Влияние Шпеера было очевидно в пунктах плана, касающихся экономической жизни кагала. Конкуренция между ремесленниками подлежала контролю общины. Для пользы купечества предусматривалось создание при всех общинах специальных банков, дающих займы под низкие проценты. Собственные деловые интересы Шпеера отразились в предложении, чтобы еврейские купцы содержали в Риге своих поверенных для защиты интересов белорусского еврейства. Все займы членов общины должны были совершаться с разрешения кагала, гарантировавшего дополнительное обеспечение. Контракты евреев с помещиками следовало заключать по стандартному образцу. Чтобы справиться с проблемой массового обнищания надо было позаботиться об отведении сельскохозяйственных земель для еврейских поселенцев.

Кречетников привлек внимание делегатов и к социальным нуждам. Каждой общине вменялось в обязанность учредить школу под присмотром раввина. Подобным же образом надлежало устроить больницы и содержать их на благотворительные пожертвования. Все погребальные общества, давно уже

вызывавшие жалобы своим произволом, должны были ввести систему отчетности.

Итак, собранию депутатов от кагалов Псковской губернии было ведено составить «Учреждение о кагалах». Шпеер выступал в качестве переводчика этого документа на русский язык, при этом, как он сам утверждал, стараясь ограничить своеволие раввинов. В основном, в ходе обсуждения лишь подтверждалась правильность уже существующих установлении, то есть стандартная практика деятельности кагала. Представители власти кагала – шестеро старшин, трое их помощников, судьи и ответственные за сбор податей – избирались на срок в один год выборщиками, представлявшими интересы налогоплательщиков. Предусматривались ограничения, призванные пресечь широко распространенное использование родственных связей. Общинного раввина признали членом правления кагала и наделили его очень важными арбитражными полномочиями (что также соответствовало традициям евреев). Как было в иерархической системе управления польских евреев до 1764 г., в проекте предусматривалось создание «губернского кагала» в роли апелляционной судебной инстанции для судов местных кагалов (или раввинского «бет дин»).

Кагал получил власть контролировать как экономическую деятельность, так и частную жизнь своих членов. Кагал сам заключал договоры об аренде (например, на торговлю спиртным в пределах, где действовали его административные полномочия). Точно так же все частные контракты полагалось официально зарегистрировать у правления кагала. Еврейским семьям приходилось платить сборы при отправлении каждого религиозного обряда, особенно крупные по случаю свадеб и похорон. Регламентировалась даже одежда, причем запрещались броские, привлекающие внимание наряды. И это тоже являлось одним из обычаев кагала, который старался не позволять евреям наряжаться напоказ, чтобы не возбуждать зависть и возмущение соседей-христиан.

Некоторые положения выработанного в Полоцке проекта были введены в апреле 1744 г. в Могилевской губернии приказом губернатора Каховского. Он приказал учредить кагалы губернского, провинциального и уездного уровня. Главной их задачей стало отправление правосудия. Однако теперь Каховский пошел дальше тех довольно ограниченных функций, которые он приписал кагалу в 1772 г. На еврейскую общину ныне возлагались функции полицейского контроля за передвижением всех ее членов с помощью паспортной системы[240]. Интересно, что Каховский попытался также «улучшить» нравы, запретив выбирать в судьи раввинов, которые пользовались должностями в корыстных целях. Тем раввинам, которые приобрели свои должности у помещиков, планировалось компенсировать их потери за счет общины. Эта неожиданная «заботливость», возможно, объясняется стремлением Каховского обеспечить целостность системы правосудия, поскольку раввинский суд, «бет дин», представлял собой первую ступень юридической организации общины[241].

1 июля 1774 г., под присмотром властей, состоялись выборы в кагалы Могилевской губернии, а 10 декабря того же года прошли выборы в кагалы Псковской губернии. В 1777 г., когда, согласно Уложению 1775 г., было ликвидировано административное деление Российской империи на провинции, это автоматически означало и отмену провинциальных кагалов. Новые территориальные единицы, губернии, подразделялись на уезды, которых в Могилевской губернии насчитывалось 12, а в Псковской (Полоцкой) – 11. Уездный кагал, располагавшийся в административном центре, стал основой общинной организации[242].

Как же функционировали эти одобренные властями кагалы и каково было значение их официального утверждения? На первый вопрос помогают ответить два источника. В 1777 г., не сумев разрешить ряд споров в общине, представители маленького местечка Петровичи в Могилевской губернии обратились к представителям губернского кагала, заседавшего в Могилеве, с просьбой помочь в восстановлении порядка и согласия. (Любопытно, что это обращение поддержал и помещик – владелец местечка.) Могилевский областной съезд назначил троих своих членов составителями кагального устава для этой общины. Мы можем быть уверенными, что в нем отразились «лучшие обычаи» (т. е. традиционные порядки) белорусских евреев. Новый устав явно учитывал и новые порядки, так как в нескольких его пунктах устанавливаются правила поведения представителей общины при контактах с владельцем местечка и с русскими властями (то есть, как сказано в документе, явившись «ко двору» или «к Явану»). Здесь описана полноценная традиционная еврейская община во главе с избранными по древним обычаям старшинами, носящими старинные титулы (такие, как «парнас», «рашим»). Многие из положений устава относятся к работе системы правосудия, осуществляемой раввинами и опирающейся на Галаху – религиозное право. Представлены также правила, регулирующие расклад и сбор податей, включая как общегосударственные (подушную и налог на винокурение), так и те, что взимались специально на нужды еврейской общины, в первую очередь – коробочный сбор на кошерное мясо. Судя по содержанию устава община считалась автономной, поскольку в нем даже предусматривались наказания для обращавшихся в правительственные учреждения и к помещикам для решения своих проблем. В уставе прямо говорилось об иерархической структуре общин, подразумевавшей процедуру обжалования решений местных кагалов в вышестоящей инстанции – губернском кагале[243].

В 1782 г. Правительствующий Сенат признал, что не имеет никакого представления о том, как на самом деле работают еврейские суды[244]. В ответ 18 июля 1782 г. могилевский кагал представил Сенату пояснения. В них говорилось, что 1774 г. во всех уездах были учреждены кагалы и прикагалки «с объявлением протестов либо в городской магистрат, либо в нижние расправы и с апелляцией в губернский кагал». Это явно были те самые институты, которые предусматривались декретами Каховского и Кречетникова. Могилевский кагал упомянул и еще одно учреждение, не предусмотренное русскими властями в 1774 г. Речь идет о совете из пяти участников, избранных от губернского и уездных кагалов, расследовавшем сложные случаи апелляций, поданных в губернский кагал. Новый генерал-губернатор Белоруссии П.Пассек в докладе Сенату описывал, как губернский кагал «споры по духовным делам отсылал на русском языке в губернский магистрат, который производил следствие „по их закону“[245]. По предположению Ю.Гессена, этот орган, составленный из членов кагалов местного и губернского уровня, представляет собой какой-то загадочный съезд делегатов, «назначенных из среды именитых людей и славных предводителей всего края, выборных от пяти общин», то есть тот самый орган, члены которого разработали кагальный устав для местечка Петровичи в 1777 г.[246] Что же это был за орган, обладавший, по-видимому, большей властью, чем сам губернский кагал? Д. Фишман считает, что фактически он представлял собой «Ваад мединат Русия», упраздненный польскими властями в 1764 г.[247] Иными словами, белорусские евреи воспользовались возможностями, возникшими при установлении нового режима, чтобы возродить одну из славных страниц своей былой, существовавшей до разделов, политической автономии – «общенациональный» центральный представительный орган. Еще удивительнее то, что благодаря путанице между функциями этого органа и официально учрежденного губернского кагала, он мог работать буквально на глазах у русских властей.