XVIII. "Не ропщите между собою. Никто не может прийти ко Мне, если на привлечет его Отец, пославший Меня" Ин.6:43–44

XVIII. "Не ропщите между собою. Никто не может прийти ко Мне, если на привлечет его Отец, пославший Меня" Ин.6:43–44

Сколько душ, усердно, кажется, стремящихся ко Христу и, однако, не находящих в себе полной веры в Него! Постоянно их тревожат сомнения, многого они никак не могут допустить и понять. Евангелие не производит на них того благодатного влияния, которое должно бы производить, они не могут найти в себе веры во все то таинственное, что читают в нем; иногда и прямо соблазняются некоторыми непостижимыми речами и чудесными фактами, которые сообщаются им. Точно между ними и Христом что-то есть такое, что их не допускает к Нему, отчуждает и отдаляет от Него, что заставляет их относиться к Нему как бы извне, критически, а иногда и прямо душой расходиться с Ним. В глубине их сердец тот же недоверчивый ропот, те же ворчливые протесты и возражения, которые видел пред собой Христос, когда говорил окружающей Его толпе: Не ропщите ("?? ?????????" — "не ворчите") между собой.

Где же тому причина?

Мы очень склонны искать ее в нашем метрическом положении. Прежде, дескать, возможна была цельная вера; прежде не нарождалось стольких "вопросов". Теперь мы живем в такую несчастную эпоху, когда сомнения проникают всюду. Оттого мы и не можем относиться ко Христу так, как другие относились к Нему когда-то. Мы роковым образом, помимо пашей воли, несем па своих плечах тяготу нашего скептического века.

Это объяснение — скорее самооправдание. И оно не верно. Если оно общепринято, то только потому, что потворствует нашей косности, слагая нашу собственную вину на не зависящие от нас обстоятельства. Мало того, оно положительно вредно, потому что отвлекает наше внимание в ложную сторону от действительной опасности. Мы напрасно думаем, что наши сомнения — что-то новое и небывалое. Они были еще при жизни Господа и затем повторялись и повторяются непрерывно. Во все века они зарождаются в каждой человеческой душе при известных ее внутренних состояниях.

Мы смотрим на наши отношения ко Христу с точки зрения исторической перспективы, и, взбираясь мысленно на высокий, созданный веками протекшей жизни пьедестал, желаем оправдать этим наши сомнения относительно того, что когда-то совершалось в едва видной глубине времен. Это — печальное заблуждение. История не возвышается над Христом, а проходит внизу вокруг Него, и отношения к Нему каждой человеческой души определяются не ее историческим положением среди других, предшествовавших ей и последующих личностей, а степенью того свободного усилия, которое человек употребляет, чтобы обратить свои взоры па ту центральную Личность, что царит надо всем и может быть видна отовсюду всем и каждому. С тем напряжением свободы, которое мы сейчас в себе создаем и поддерживаем, мы и две тысячи лет тому назад, во время земной жизни Господа, верили бы в Него и поступали бы относительно Его так же, как веруем и поступаем в настоящее время. Разница была бы только в мотивах и названиях, которыми наш личный свободный дух воспользовался бы, чтобы заявить и оправдать такое или иное свое отношение ко Христу. Что в данный исторический момент имеется под рукой, то он и берет; не будь одних мотивов, он подберет другие, подобные им, и подопрет этим свою свободу на желательной для пего степени. Тут история, собственно, не при чем: она только дает разные орудия, меняет обстановку и подрисовывает декорации, среди которых совершается одна и та же вечная драма человеческого духа, основанная на взаимной борьбе духовной веры против плотского неверия. Христос пребывает в области свободного духа. Мы устанавливаем к Нему свои отношения лишь настолько, насколько обращаемся к Нему именно этой силой. И степень ее свободной энергии определяет степень нашей в Него веры. При всякой исторической обстановке мы может или держать свою духовную свободу в сильном напряжении, или допускать ее до значительного ослабления. Сообразно с этим и вера во Христа то будет светить сравнительно ясно, то мерцать сомнениями. Мы думаем, что тут на нас решающе влияют наличные мотивы и представления, а на самом деле мы сами выбираем из них только те и подтасовываем их именно так, чтобы обнаружить то, что уже предрешено самым делом в нашем свободном духе. Мотивы и соображения всегда имеются для того, чтобы подняться вверх, и для того, чтобы опуститься вниз. Мы пользуемся тем материалом, который в данное время подходит к уровню нашей свободы, и облицовываем им для видимости ее ступень, на которую мы уже заранее поставили себя. Итак, наши отношения ко Христу происходят не от исторического нашего положения, а от высоты или низости того духовного уровня, на котором мы сами себя держим своим свободным усилием, где бы мы ни находились и когда бы мы ни жили. Вместо того, чтобы, как очарованным, смотреть вовне и вдаль, объяснять оттуда свои сомнения и покорно преклоняться пред их призрачно-роковой неизбежностью, — нам нужно сосредоточить свое внимание внутрь себя и вверх, и мы увидим совсем с другой стороны надвигающуюся опасность, найдем мужество к борьбе с ней и обретем веру.

Внутренняя человеческая жизнь на всем протяжении истории имеет свои постоянные течения или сферы, возвышающиеся одна над другой. Есть течение чувственно-материальной жизни, где люди стихийно несутся и движутся во взаимной жестокой борьбе. Есть сфера умственной жизни, в своем прозрачном свете соединяющая людей разных и далеких веков единством идей и вопросов, со своими законами и свойствами. Есть сфера высших человеческих симпатий и сострадания, проходящая горячей струей через всю историю, согревающая людей и составляющая из них на земле живой организм. Есть, наконец, сфера свободной веры, где собираются лучи духовного солнца, подающего всему и движение, и свет, и теплоту, созидающего жизнь, и которым мы живем, движемся и существуем. Какое бы историческое положение мы ни занимали, где бы и когда бы мы ни жили, все равно эти слои нашей жизни непременно существуют в нас, как, не взирая ни на какую долготу, всякое тело обязательно имеет и какую-нибудь свойственную ей высоту. В исторической перспективе эта высота в отдалении может казаться очень маленькой, и люди как будто превращаются лишь в математическую линию движения. Тем не менее, всмотревшись ближе, мы увидим, что и там человек был человеком, и там, внутри него, проходили и чувственно-материальное могучее движение, и умственные запросы, и токи сердечных симпатий, и живой мир веры. История лишь усложняет эти слои жизни, делает их более содержательными, более, так сказать, качественно-широкими, но не уничтожает их и не изменяет их взаимного положения.

И действительная драма человеческой жизни совершается совсем не на полях внешней истории, а именно в том внутреннем мире, где проходят эти основные течения, и состоит она в их взаимной и часто беспощадной борьбе. Каждое из них имеет свою природу, свои законы, свое направление, свои приемы борьбы. Перипетии ее и наполняют собой всю жизнь каждой отдельной души в каждой точке истории. Исконная борьба веры и неверия есть собственно взаимная борьба свободного духа и всех остальных течений нашей природы.

Во власти человека непосредственно только область его духовной свободы, и как бы ни была слаба эта сила, как бы ни ленился он ее сосредоточивать, она в нем не уничтожается совершенно никогда, и он всегда может ею пользоваться. Все другое течет и развивается по своим природным, совсем ничего общего не имеющим со свободой человека законам, и во власти человека находится только посредственно, через его свободу, ток, который он может сосредоточивать и направлять в различной степени и в разные стороны.

Как на земле солнце, бросая свои лучи в один уголок мира, порождает в нем могучую жизнь, а, оставляя другой, замедляет ее развитие и цепенит, так и духовная свобода человека, обращая свои лучи с большей ими меньшей силой в ту или другую область, может вызывать там могучую жизнь, а здесь — едва заметные ростки. Может случиться и так, что человек вообще слишком слабо собирает и направляет лучи свободы, и тогда стихийные течения жизни идут и развиваются по своим законам и по внешним влияниям, бушуя и затопляя иногда собой все и разрушая всякие преграды, поставляемые слабыми остатками свободы.

Чем слабее свобода, тем более стихийно и независимо течет внутренняя жизнь человека, так что, под конец, он своим сознанием только пассивно присутствует там, где более в данный момент притягивающей силы и увлекающего движения. Если у него доброе от природы сердце, он живет своим сознанием в этой сфере и подчиняется ее законам. Если он имеет ясный и острый ум, — он следует за развертывающейся сетью его логических соображений. Если у него могучая фантазия, — он отдается миру образов и грез. Если в нем заявляет свою несокрушимую силу чувственность и эгоизм, — он становится их безответным слугой. Конечно, тут возможны всякие колебания, всякие перемещения из одной сферы в другую, вследствие и различного колебания свободы и различной силы стихийных влечений и внешних влияний, но схем остается одна и та же. Человек своим сознанием и остатком свободы то поднимается в высшую сферу, то опускается в низшую. И везде, раз вступив в то или другое течение, он уже принужден следовать его законам, подчиняться своеобразным его путям, роковым образом идти, так сказать, по его орбите, захватывающей в себя известный круг явлений. Мало того, он самым присутствием своего сознания в той или другой области усиливает его природное течение, его быстроту и развитие, и вместе с ним, увлекаемый его волнами, неудержимо несется сам.

Область свободного духа раскрывается только свободными усилиями человека. Конечно, и здесь есть свои законы, своя постепенность развития, но это законы свободы, и человек может во всякое время или поднять эту свою силу на одну линию выше, или опустить ее ниже предшествовавшего уровня. Конечно, и в этой сфере — своя особая стихия, течению которой человек подчиняется, раз он в нее вступает; есть своя орбита, определяемая центральным солнцем, притягивающим наш дух; но в этой стихии и в этой орбите человек может держаться только но мере своей свободы и сознательности, а не по мере утраты той и другой, как в других областях. В этом их коренная противоположность, и из этой противоположности возникает их взаимная борьба.

Какова эта борьба, может каждый верующий наблюдать в самом себе. То берешь над собой власть, входишь в ощущение свободы, чувствуешь сладость духовной стихии и веяние Бога, постигаешь красоту человеческого образа; — и в это время истины веры доступны, ясны, очевидны, полны своего содержания и дышат жизнью. То вдруг ослабеваешь и подпадаешь под влияние природных течений, — сейчас же все прежнее тускнеет и пропадает: те же истины кажутся сомнительными; те же внутренние факты — внешними; те же родные предметы — чужими; та же полнота жизни — мертвым скелетом и пустой тенью. И в это время низшие стремления, чувства и представления овладевают сознанием и несут его вниз, совсем в противоположную сторону с головокружительной быстротой.

Христос совершает спасение людей в области свободного духа. Истинно уверовать в Него нельзя, отдавшись стихийным течениям нашей природы. Сколько бы мы ни неслись по ним, как бы ни развивались материально или умственно, в каком бы пункте истории ни находились, — будем ли мы современными Христу евреями или русскими нашего века, все равно — мы этими путями к Нему не придем. И это по очень простой причине: они н не ведут к Нему; они проходят ниже и мимо Него; они лежат в другой стихии и направляются в другую сторону. Конечно, Его свет можно ощущать даже и в самых заскорузлых слоях себялюбия, Его теплом можно пользоваться и самым холодным умам, — но прийти к Нему, признать Его Божественную Личность, отдаться Ему вполне можно только по пути духовной свободы. А вступить на этот путь мы можем везде, в любом месте и в каком угодно времени; он всегда у нас под руками — в высотах нашего собственного духа. Никакая история не может служить здесь непреоборимым препятствием.

Теперь понятно, почему мы не можем иногда обрести полной веры во Христа и победить своего душевного ропота сомнений; почему между нами и Им какая-то преграда, что-то уводящее нас от Него. Мы ищем Христа совсем не там, где Он на самом деле есть, идем к Нему совсем не той дорогой, которая ведет к Нему. Живя в другой, чуждой Ему природной стихии, мы принуждены смотреть на Него как бы извне и следовать таким законам, которые необходимо ведут борьбу с Ним и удаляют от Него. Тут и сомнения и неверие фатально неизбежны, и ничего мы не в силах с ними поделать: они вытекают из самой природы той стихии, в которой мы находимся. Чтобы избавиться от них, мы должны войти в тот самый мир, в котором пребывает и Христос. Там вера в Него будет совершенно естественна, как прежде были естественны сомнения. Она будет вызываться природой и движением той самой новой стихии, в которую мы вступим.

Для этого мы должны своей свободой подняться вверх над сферами нашей стихийной, вращающейся вокруг земли жизни, и вступить в сферу духовную, имеющую своим центром притяжения не землю, а Небесного Отца. Там мы сейчас же почувствуем другие влияния. Там все святое в восторге движется вокруг Центрального духовного Солнца и увлекает с собой каждого вступающего. Там в лучезарном эфире любви совершает и Христос свой спасительный путь. Там мы подпадаем, держась своей свободы, токам той благодатной притягательной силы, которая и приведет нас непосредственно к Его светлому Лику.

* * *

Не ропщите между собой. Никто не может прийти ко Мне, если не привлечет его Отец, пославший Меня.

Рассказ Евангелиста Иоанна о впечатлении капернаумской проповеди на Его разнообразных слушателей представляет из себя неподражаемо верную картину, в которой только что высказанная нами общая мысль находит свое полное жизненное выражение.

Народная слава Христа достигла пред этим своего апогея. Накануне приходящих было так много, и они так непрестанно теснились около Господа, что Ему и ученикам некогда было вкусить и пищи (Мк.6:31). Когда Он, чтобы уединиться и дать отдых утомившимся апостолам, отправился в лодке на другую сторону, толпы пешком из всех ближних городов побежали за Ним и предупредили Его на том берегу (Мк.6:33). Когда Он уступил им, оставшись с ними, то все, позабыв о времени и пище, до позднего вечера с упоением слушали Его беседы о Царствии Божьем (Лк.9:11). Когда Он, милосердствуя, чудесно напитал их, то восторг принял размеры народного движения в пользу Его царской власти (Ин.6:15). Такова была видимая история отношений ко Христу и природная душевная почва к восприятию Его слов. Но вот Господь ночью тайно удаляется от них, и па другой день говорит им таинственно — духовную речь в капернаумской синагоге. И посмотрите, что совершается внутри тех же самых людей. Куда девается их ревность! К чему служит вся, по-видимому, благоприятная душевная подготовка!

Господь прежде всего направляет свою речь к тем, кто стремится к Нему из-за хлеба. Он сводит их с этой почвы, указывая на пищу не чувственную, а духовную; эту пищу они могут получить только от Него, и Он прямо призывает их к вере в Себя (Ин.6:26–29).

И что же? Сразу же этой веры не оказывается. Они стараемся не себя к Нему поднять, а Его низвести к себе, и просят дать им знамение (т. е. чувственное свидетельство), почему бы они могли веровать в Него (30). Он еще раз говорит им, что Он есть хлеб животный, и верующий в Него никогда не взалчет и не возжаждет; но в ответ на это Он встречает одно недоумение, которое, наконец, и вызывает Его слова: "Вы и видели Меня и не веруете" (36). Поворот на первый раз слишком резкий, а между тем психологически глубоко верный и необходимый. Толпа была обращена к Христу своими чувственными глазами и материальными инстинктами; восторгалась Им и искала Его в своих видах; а Господь призывает войти в область духовной жизни, и там отдаться Ему бескорыстной верой. Понятно, что это дело совсем иное, лежащее никак не на пути их обычной жизни; оно гораздо выше ее, и туда подняться нужна свободная решимость. И вот они остаются на привычной им чувственной стезе, а с этим вместе они решают и свою судьбу: видя Его глазами, они не могут видеть Его верой и внутренне отходят от Него. Это неизбежно.

Господь далее развивает Свое духовное откровение. Он понемногу вводит его в соотношение с областью более высшею сравнительно с предшествующей. На первом плане уже противоположность не пищи телесной и духовной, а земного и небесного порядка вещей. Он говорит, что Он сошел с небес, чтобы исполнить волю Отца (38). Но вместе с откровением Бога открывается и душа человека; кругом слышится открытый ропот. Если только что Его не узрела грубая народная толпа (?????) со своими материальными стремлениями, то теперь поднимает голову сухой рационализм книжных Иудеев. Возроптали на Него Иудеи за то, что Он сказал: Я есть хлеб, сошедший с небес, и говорили: не Иисус ли это, сын Иосифов, которого отца и мать мы знаем? как же говорит Он: Я сошел с небес? (41–42). Причина сомнений совершенно понятна. Иудеи твердо стоят на внешне логической почве; прилагают к Нему мерку чувственных представлений; слушают плотским умом, соображающим лишь извне являющееся, а не той духовной силой, которая обращена к Богу и воспринимает внутренние откровения неба. И на своем пути они рассуждают вполне последовательно. Они нигде не видели и не могут представить и понять, как Он, будучи человеком, мог сойти с небес? Но Господь Своею личностью и словами именно и подает им повод сойти с этого земного пути, поддаться небесному влиянию Отца и подняться в область веры, которая имеет свою высшую последовательность, и где кажущееся сейчас противоречием найдет свое полное и действительное примирение. Но они этим поводом не пользуются; а на той почве, па ко юрой они стоят, никакие сомнения и споры не могут приблизить их к Господу. Он видит это и говорит им: не ропщите между собою. Никто не может прийти ко Мне, если не привлечет его Отец, пославший Меня (43–44).

Наконец, Господь еще определеннее и точнее уясняет центральное и мистическое значение Своей личности (48–58). Воспроизведя вкоротке две предшествовавших ступени Своего откровения (48–49 и 50-51а), Он восходит ближе к сфере чувства и своими образами пытается найти отзвук духовной веры в сострадательном человеческом сердце. Он провозглашает, что отдает Свою плот за жизнь мира, и призывает через вкушение этой мировой жертвы к полному общению с Собой. Хлеб, который Я дам, есть плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира (51). Но если материальная толпа и узкие книжники не восприняли Его предыдущих речей, то тем более они отшатнулись от усвоения последней. Кажется, чего бы проще: откликнуться сердцем на призыв великого Учителя, который возвещает им, что добровольно жертвует собой за них, и прильнуть к Нему, прежде всего и помимо всего, бескорыстной благодарной верой; тогда само собой пришло бы к ним и понимание Его таинственных сравнений. Однако книжники упорно остаются книжниками; они тут же прерывают Его речь своими казуистическими спорами, в которых одна бессердечная пигмейская погоня за внешней буквой. Тогда Иудеи стали спорить между собою, говоря: как Он может дать нам есть плоть свою? (52).

Но может быть, на призыв Господа отзовутся более близкие, более привязанные к Нему лично, постоянно ходившие с Ним Его ученики? Если они, оставив все, следовали за Ним, то значит, действительно, всем сердцем жаждали царства Мессии и ждали от любимою Учителя избавления Израилю.

Кому же, как не им, подняться на крыльях любви в ту область веры, к которой призывает вся речь? И Господь как бы имеет в виду их личное чувство к Себе, когда, усиливая основную мысль Своего откровения, оттеняет, что вкусивший Его плоти и крови войдет в полное нераздельное общение с Ним: Ядущий мою плоть и пиющий Мою кровь пребывает во Мне и Я в нем (56). Но даже и горячее, но все же земное чувство к Учителю само по себе не привело учеников Его к духовной вере в Него. И вот многие, повествует нам Ев. Иоанн, из учеников Его, слыша то, говорили: какие странные с слова, кто может это послушать? (60).

Господь ясно провидел причину такого к Себе отношения. Его слова падали не на ту почву, которая соответствовала их природе. Он говорил вечному духу, стремящемуся к Богу, а Его воспринимают плотским сердцем, отражающим только земное и создающим одни земные мечты о народном счастии под властью Мессии. Он призывает к свободной духовной вере в Себя, не носящей в себе никаких земных мотивов, а они не хотят сойти с своих земных природных путей и соблазняются тем, что не могут приспособить Его слов к своим меркам и целям. Поэтому Он еще раз возбуждает дух учеников: Дух животворит, — говорит Он, — плоть не пользует ни мало. Слова, которые Я вам говорю, суть дух и жизнь (63). Т. е. войдите в дух, войдите в чистую стихию самоценной духовной жизни, без всяких земных мотивов, и вы поймете Меня и уверуете в Меня… Но увы! их слабый дух был долу, и на Его призыв ответил косным лишь неверием (64). Господь не удивляется, потому что ясно и твердо прозревает все, что происходит внутри людей. Он только объясняет им же самим их обнаружившееся к Нему отношение. Для того-то (??? ????? — "потому-то" ср. Ин.8:47) и говорил Я вам, что никто не может прийти ко Мне, если то не дано будет ему от Отца Моего (65), т. е. если он не войдет в сферу влияния Отца, пославшего Его.

От всей беседы получается впечатление, как будто Господь, привлекши к Себе многочисленные толпы слушателей, музыкой Своих божественных речей дает возможность им показать тон и высоту их душевных настроений, проявить излюбленные ими пути их внутренней жизни; и на пробном камне Своего небесного откровения Он испытывал достоинство их духа, степень его податливости притягательной силе Небесного Отца, способность восприимчивости к Его едва ощутимым вечным глаголам. Когда с сего времени многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним, Он и к двенадцать обращается с вопросом: не хотите ли и вы отойти? Но тут наконец-то откликнулось смиренное преданное сердце и свободных дух любви и веры, чуткой к велениям Небесного Отца. Симон Петр отвечал Ему: Господи, к кому нам идти? Ты имеешь глаголы жизни вечной (66–68).

Итак, что же мы видим? Видим, что вот люди, по-видимому, стремились ко Христу усердно и, пожалуй, искренно и, однако, не уверовали в Нею и отошли от Него. Отчего? Оттого, что шли к Нему такими путями, где истинной веры в Него и не может быть по самому существу дела.

Какая вера во Христа может быть у тех, кто рассчитывает через Него иметь даровой и легкий хлеб? Что они зовут верой, совсем не вера в Него, как в личность, а только благовидная низменная радость над грудой чудесно найденного хлеба, которого могло бы хватить на всю эту жизнь. А им в это время предлагается какая-то духовная пища, дающая вечную духовную жизнь. Но чтобы захотеть духовной пищи, нужно быть уже в духе. Чтобы возжаждать вечной духовной жизни, нужно иметь уже к ней вкус, иметь ее зародыш. Где же им, пока они стоят на своем пути, иметь веру в слова Господа? Как же им, среди втайне разгоревшихся материальных аппетитов, не почувствовать глубокого разочарования, когда вдруг из-под их взоров желанная груда хлеба так неожиданно исчезла?

Как могли уверовать в Него на своем рассудочном пути книжные Иудеи? Они шли к Нему с аршином земных понятий и суждений, а Он прямо заявляет им, что сошел с небес! Они рассматривают Его сквозь сетку земною порядка вещей, а Он предполагает в них ощущение другого, небесного порядка, непохожего на первый! Конечно, Его слова для них были непонятны; они обозначали такие духовные предметы, которые они на своем чувственном пути совсем не видели. Понятно, и сочетание слов Господа должно было казаться им странным, противоречащим законам их обычной низменной речи, ничего подходящего и полезного к их наличной жизни не заключающим. И неверие возникло из полнейшего недоумения, которое вполне естественно и необходимо возникло на их чувственно-рассудочном пути.

Могли ли не отпасть от Него те, которые шли за Ним с пылкими надеждами на земное царство любимого Мессии? Их сердце, привязанное к земным ощущениям, радостям и печалям; их воображение, полное чувственных образов и грандиозных построений; их чувство, втайне настроенное на победный торжественный тон, — могло ли все это воспринять речи Господа, рассчитанные на чисто духовный внутренний опыт? услышать их тихую небесную мелодию, едва звучащую на высших гранях бытия? откликнуться на призыв к самоотвержению, не имеющему никаких внешних эффектных красок? Конечно, нет. Это значило бы для них уйти от дорогого, яркого и шумного мира фантазий в неизвестную, безвидную и безмолвную бездну неопределенных и неиспытанных духовных ощущений. Конечно, они все это могли бы принести в жертву, если бы чутким любящим сердцем вошли в духовный внутренний мир Господа, полный иных ощущений, более тонких, чистых, более небесных. Тогда пустая бездна духа засияла бы для них всеми цветами и звуками небес. И это было бы так легко для них, если они любили Господа. А не поднявшись со своего пути, они, конечно, не могли увидеть Бога, Который говорил с ними, и уверовать в Него.

* * *

Те же самые отношения человеческой души к откровению Христа могут существовать и в настоящее время и неизбежно будут приводить к тем же самым результатам.

Если наша душа всецело вовлечена в поток стихийной материальной жизни, с ее житейскими заботами о пище, крове, положении и всяческих земных интересах, то она не найдет в себе веры в божественную Личность Господа. Мы можем слушать Его, когда Он говорит общие нравственные положения; мы можем возлагать на Него свои надежды в случае телесных болезней и житейских невзгод; но когда Он заговорит в Евангелии о том, что мы должны устремить все наши желания к вечной духовной жизни и всецело вверить себя Ему во всем, в целом направлении нашей жизни, в самом ее характере, — тогда мы не обретем в себе веры в Него и тоже готовы будем попросить у Него чувственного знамения себе. Как это так: изменить обычную материальную жизнь на духовную? Эта жизнь так очевидна; ее течение обладает такой не зависимой от нас силой, дает такие осязательные радости. А там, в духе — что там такое? и что такое эта духовная жизнь? А затем — как это: всецело ввериться Христу? на чем зиждется этот безусловный авторитет Его? Вот если бы мы знали до очевидности, если бы нам чувственно открыто было, если бы дано было какое-нибудь осязаемое свидетельство, — тогда так. Какое же Ты дашь знамение, чтобы мы увидели и поверили Тебе? (30). И мы предоставляем колесу жизни вертеться по-прежнему и вертеть с собой нас. А Христа слушаем между прочим, не изменяя материальной колеи жизни и выбирая только то из учения Его, что выгодно для нас.

Если наша душа возвысится над сутолокой материальной жизни и пойдет по пути интересов умственных, то и тут она будет, так сказать, расходиться с Христом и никогда непосредственно не встретится с Ним. Мы будем предлагать Ему такие вопросы, на которые Он не даст никакого ответа, как бы считая их предрешенными. И наоборот, мы услышим от Него то, что совершенно не мирится с нашими земными понятиями, находится где-то в стороне от них, не охватывается ими, не заключается в цепи их логического раскрытия. Оттого и случается, что мы часто волнуемся и приходим в смущение: а почему вот этого Христос не решает? почему на то-то Он не отвечает? отчего того-то не доказывает или не открывает? А потом вдруг читаем то, что как будто совсем неинтересно, не требуется нашим умом, не относится к раскрытию теоретической истины и иногда превышает ее… Все это происходит оттого, что мы идем по одному пути, а Христос — по другому; перед нами — одни запросы, а Он отвечает на другие; мы исходим из этого мира опыта, а Он — из другого. Мы внизу ткем грубую паутину понятий и суждений, цепляя ее извне на подпавшие нам предметы и вырисовываем разные узоры, которые дозволяет свойство материала и расположение предметов; а Он бросает пред нами сверху узорчатую ткань световых лучей, сотканных на небе и охватывающих искони всю внутреннюю духовную действительность. Понятно, узоры не сходятся и не могут сойтись, сколько бы мы ни плели своей паутины и как бы усердно ни старались подогнать к ней непослушные лучи. Поэтому мы со своего пути, пожалуй, еще склонны признать те отдельные нити и участки, которые внешне как будто сходятся с нашими, например нравственные положения Христа. Но как только дело коснется центральных пунктов, например Его Божественной Личности, Ее особого реального значения для нас, вечной духовной жизни и т. п., мы не можем не сознать своего полного различия и совершенно отказываемся от понимания и согласия. Не видя духовной действительности, мы думаем, что небесные узоры проходят в пустоте и не обозначают собой ничего реального; мы ропщем и продолжаем плести свою прежнюю паутину: и нужно признать, что пока мы не сойдем со своего пути, мы иначе и не можем относиться, если будем добросовестны и не будем намеренно закрывать своих глаз на то, что видим, и указывать на то, чего не видим.

Мы можем подняться выше области холодного ума. Наше сердце могут волновать судьбы человечества в его жизненных отправлениях. Мы можем быть способны любить его и страдать с ним и видеть в Евангелии единственное средство сделать людей счастливыми и благоустроить всю их жизнь изнутри и извне. Мы можем себя в этом отношении считать постоянными почитателями и учениками Христа. И однако мы и на этом пути не будем свободны от соблазна и рискуем отпасть от Христа, как отпали от Него после капернаумской речи и долго ходившие с Ним ученики.

Дело в том, что мы и на этом пути все еще в течении, вращающемся вокруг земли, в сфере земной человеческой жизни. Мы в существе дела живем мечтами о земном Мессии и видим его во Христе. Мы представляем, как бы все прекрасно устроилось, если бы Евангелие восторжествовало в человеческой душе и жизни, и поэтому всячески стоим за него. Но что мы скажем, если мы услышим от Христа, что эта наличная земная жизнь неизбежно подлежит тлению, и не ради нее Он сошел с небес? что Он пришел положить начало новому организму человеческой жизни не в области земли, а в духовной стихии неба, и возвести туда людей? что только через вкушение Его плот и крови, только через полное и реальное приобщение Его духу они могут привиться к этому организму и вступить в сферу вечной жизни? Не скажем ли мы, постоянные ученики Евангелия: жестокое есть слово сие, и кто может его послушати? (60). И не пойдем ли мы своей земной дорогой, оставив небесного Учителя?

Таким образом, если мы будем идти каким-нибудь из перечисленных нами путей жизни, мы не придем ко Христу. Мы можем слушать Его, можем пользоваться иногда Его теплом и светом, можем быть дальше от Него или ближе к Нему, но все это еще не значит быть Его действительным последователем. Конечно, из толпы, окружавшей Иисуса Христа, многие воспользовались тем или другим Его наставлением. может быть, сделались лучше и добрее, но это не помешало им уйти от Нею, и Он не считал их своими. Он от своих истинных учеников требует к Себе всецелой веры, а ее-то мы и не найдем в себе, в этих земных природных сферах нашей души. Не найдем веры потому, что жизнь в каждой из этих сфер идет по своим особенным законам, не охватывающим цельной Христовой истины, стремится к своим отдельным целям, не совпадающим с целью Христа, вращается вокруг центра, не имеющего ничего общего с Ним. Не найдем веры потому, что не будем в стихии веры. Наконец, не найдем веры потому, что не встретим Христа. А не встретим по той простой причине, что Его там лично совсем и нет. Лично Он обитает в личной же области свободного духа.

Христос в духе, и к Нему поэтому ведет только один путь — путь духа: путь духовной жизни. Вступив в пего, мы войдем постепенно в особую сферу притяжения небесного Отца в ее стихии каждое слово Господа послышится нам полнозвучно и полносодержательно: все, прежде смущавшее нас, откроется нам, как вечная живая действительность. Там волны духовной жизни мало-помалу принесут нас к стопам живою Господа, шествующего от Отца на спасение людей.

"Не ропщите между собой Никто не может прийти ко Мне, если не привлечет его Отец, пославший Меня".