Разбойники

Разбойники

Второй Эфесский собор открылся в августе 449 года, опять в знойные дни, что не способствовало умиротворению участников. Сегодня температура в этом регионе приближается в эти дни к сорока градусам, а до изобретения кондиционеров оставалось еще полтора тысячелетия. Там собралось 127 епископов – намного меньше, чем в Никее (считается, что их там было 318) или на Первом Эфессом соборе (всего около 250). И снова они собрались в церкви Богородицы, чтобы идея о Theotokos никогда не покидала их сознание.

Диоскор, как то делал Кирилл на прошлом соборе, председательствовал, только в этот раз представители папы не могли призывать собравшихся к порядку. Епископ, возглавлявший римскую делегацию, скончался, а остальные плохо понимали греческий, и потому на них почти не обращали внимания. Хотя Рим прислал своего официального легата, собор отказался включить его в число председательствующих. Присутствие же Диоскора было всем заметно, поскольку его сопровождала масса египтян, включая десятерых влиятельных митрополитов. В этот раз александрийцы могли не опасаться силового вмешательства со стороны светской власти. Епископы, которые могли помнить о том, какую роль играл Кандидиан во время Первого Эфесского собора, должно быть, с сожалением думали, что эта встреча не будет столь мирной, как та, что происходила под его наблюдением. Как бы там ни было, в этот раз император не пожелал вмешиваться в ход событий[284].

Когда 8 августа открылся собор, Диоскор как его председатель обладал всей полнотой власти, чтобы достигать своих целей и защитить Евтихия. Теоретически перед собором стоял лишь один вопрос: справедливо ли был низложен Евтихий в прошлом ноябре за отказ признать две природы? Но практически это означало, что епископы, вынесшие такое решение, исключались из обсуждений, а потому с собора удалили Флавиана и шестерых других епископов, бывших противниками Александрии. Сирийские епископы позднее вспоминали: «Флавиан вошел с таким видом, как будто его уже осудили»[285]. Кроме того, император запретил Феодориту являться на собор, что лишило сирийцев самой могущественной интеллектуальной поддержки.

Значимые представители Рима отсутствовали, Диоскор же постарался включить в число участников архимандрита Варсуму, крайне враждебно относящегося ко всему, что хотя бы отдаленно напоминало о Нестории, – даже по меркам тех времен он выглядел настоящим фанатиком. Монах Варсума был неподходящим участником по многим причинам, начиная с того, что он плохо владел греческим и предпочитал изъясняться на своем родном сирийском языке. Кроме того, он не был епископом, так что его участие в соборе было делом необычным. Но его пригласили не из-за красноречия или личного обаяния. Он был в первую очередь важен тем, что мог обеспечить вооруженных людей и был готов использовать их силу без особых сомнений. Епископы, оказавшиеся его врагами, жаловались, что «он взбаламутил всю Сирию и поднял против нас тысячи монахов». И хотя он был приглашен Диоскором, никто не знал, способен ли патриарх – или кто-либо еще – управлять действиями Варсумы[286].

Исход событий был предрешен, так что собор вскоре приступил к решению главного вопроса. Здесь следовало зачитать соответствующие документы, но Диоскор позаботился выбрать лишь те, что служили его интересам. Представители Рима, естественно, желали огласить Томос папы Льва, содержавший однозначное мнение западной церкви по теме обсуждения, но им этого не позволили. Диоскор проигнорировал представителей Рима и папского авторитета.

Если верить официальным отчетам, слушание шло гладко и логично – но эти документы были плодом запугивания и отражали лишь версию определенной партии. Евтихий заявил о своей верности ортодоксальному учению и принципам Никеи и Первого Эфесского собора. Он быстро добился поддержки большинства из 114 епископов, включая тех, кто ранее его осудил. После оправдания Евтихия речь зашла о защите его доктрин и о борьбе с любыми теориями двух природ, то есть идеями Нестория (периодически собравшиеся восклицали хором: «Сжечь Нестория!»). Поскольку собор принял официальное решение о правильной доктрине, из этого следовало, что ее противники заблуждаются, а потому недостойны занимать высокие посты в церкви[287].

Монах Варсума не был епископом, так что его участие в соборе было делом необычным. Но его пригласили не из-за красноречия или личного обаяния. Он был в первую очередь важен тем, что мог обеспечить вооруженных людей и был готов использовать их силу без особых сомнений

Так что здесь же речь зашла о противниках Евтихия – о Евсевии и Флавиане. Здесь Диоскор применил блестящий парламентский маневр. Сначала он предложил утвердить каноны Первого Эфесского собора, где говорится о том, что проповедник нового учения, противоречащего никейскому, подлежит осуждению. Когда все с этим согласились, Диоскор заявил, что Флавиан и Евсевий нарушили это правило и должны быть низложены. Услышав возражения, Диоскор, «исполненный буйства, громко воскликнул: «Помолчите; давайте выслушаем и других богохульников. Почему мы виним одного только Нестория? Существует много несториев»[288].

Ни Флавиану, ни Евсевию не дали возможности говорить в свою защиту, а сторонники Евтихия жестко контролировали ведение официальной документации. Когда два года спустя епископы вспоминали об этих событиях, они приходили в недоумение относительно того, как они были переданы. «Во время чтения благочестивейшие восточные епископы и их спутники восклицали: «мы этого не говорили. Кто это сказал? Пусть [Диоскор] приведет своих писцов, поскольку он изгнал всех прочих нотариев и велел записывать только своим». Диоскор и Ювеналий отрицали свою вину, и тогда Стефан Эфесский рассказал о том, что его сторонники вели заметки, «но писцы благочестивейшего епископа Диоскора стерли их записи с табличек и чуть не переломали им пальцы, пытаясь отнять у них писчие трости»[289]. Так они могли себя вести с епископом одного из старейших и самых великих престолов. Именно такой жесткой цензурой объясняется тот факт, что в официальных записях собор выглядит столь пристойно и почему на нем все прославляют возлюбленного председателя Диоскора. Если верить официальным записям, на соборе царило мессианское настроение и епископы постоянно выкрикивали: «Да здравствует архиепископ Диоскор, великий защитник веры!» Когда этот великий человек открывал рот, собравшиеся восклицали: «Это говорит сам Святой Дух… Отцы живы в тебе. Слава защитнику веры!»[290]

Когда два года спустя епископы вспоминали об этих событиях, они приходили в недоумение относительно того, как они были переданы

По этим лозунгам трудно судить о том, что на самом деле пугало и волновало участников собора. Атака на Флавиана была возмутительным и почти революционным деянием. Нанеся оскорбление папе римскому, александрийский диктатор напугал даже тех епископов, которые готовы были следовать его желаниям буквально во всем. Собрание стало хаотичным, а Диоскор использовал запугивание ко всем участникам. Вероятно, за низложение Флавиана был подан 101 голос, но затем под угрозой насилия документ подписали еще около тридцати епископов. Быть может, им дали на подпись чистый лист бумаги, который был заполнен позже. Вспоминая об этом событии, «епископы Востока, Понта, Азии и Фракии восклицали: «Мы подписали чистые листы. Нас били, и мы подписывали… нам угрожали низложением. Нас пугали ссылкой. Рядом с нами стояли воины с дубинками и мечами»[291]. Другие епископы вспоминали, что их морили в церкви на протяжении всего знойного дня, не позволяя оттуда выходить ни по какой причине – читая между строк, можно понять, что их не выпускали и в уборную[292]. Но, даже подписав бумагу, епископы продолжали терзаться сомнениями. Некоторые из них опускались на колени и просили помиловать Флавиана.

Здесь стоит заметить, что епископы, описывавшие муки, которым их подвергли, старались себя обелить в новой политической обстановке, объясняя, что заставило их поставить подписи под несправедливым решением. Так что у них были причины сгущать краски, описывая атмосферу запугивания на Втором Эфесском соборе; подобные объяснения можно было услышать и после других, более почтенных, соборов. Но сумма свидетельств о насилии и угрозах 449 года дает необычную и слишком убедительную картину. Например, епископ Аттик, который подписал решение об осуждении Евтихия в Константинополе, здесь был подвергнут суровому перекрестному допросу, где Диоскор обращался с ним как с непослушным ребенком. Ему приходилось отвечать на вопросы типа «Ты уже перестал бить свою жену?» – точнее: «Оставил ли ты ту гнусную ересь, которой ранее придерживался?» В итоге запуганный Аттик сдался перед Диоскором, отрекся от своего прежнего решения и облегчил возможность продолжать суд над Флавианом. Это был триумф того, что Несторий называл «порочностью и уловками египтян»[293].

«Мы подписали чистые листы. Нас били, и мы подписывали… нам угрожали низложением. Нас пугали ссылкой. Рядом с нами стояли воины с дубинками и мечами»

И в какой-то момент произошло физическое нападение на Флавиана. Одни источники говорят, что это было сделано по прямому указанию Диоскора и Варсумы, что вполне вероятно, хотя не менее вероятно, что здесь виноват кто-то еще из александрийцев или монахов Варсумы. Позднейшие источники вкладывают в уста Варсумы слова: «Убить его!»[294] Быть может, ему лучше было бы умереть сразу.

[После низложения Флавиана] его мучили так, как если бы на него напали стаи медведей и львов… Он был в одиночестве, его терзали, и уныл в нем дух его. И его передали в руки солдат, велев им скорее его увести подальше от святых мест. Его увели и, обессиленного, бросили в темницу. Он не успел прийти в себя, ожить, подышав свежим чистым воздухом, подкрепившись пищей, которая бы вернула ему силы, как его уже передали командиру, избитого и израненного, и угрожали отправить в ссылку. А он не мог перенести тяжестей пути[295].

Флавиан скончался три дня спустя. Ортодоксальные церкви считают его мучеником и святым.

В тот день заседание стало совершенно хаотичным, и здесь папский легат Иларий выкрикнул единственное слово: Contradicitur. Это был протест от лица Рима против осуждения Флавиана[296]. Но в тот момент казалось, что этот поступок ровно ничего не значит, в частности потому, что он провозгласил это страшное слово на латыни, которой здесь почти никто не понимал. С таким же успехом он мог бы произнести его в какой-нибудь церкви США сегодня. Немногие эрудированные участники собора поняли, что он сказал, но остальные просто посмотрели на него с недоумением. Но этот шаг имел важные юридические последствия. Считалось, что собор не может быть признан вселенским, если на нем не присутствует какой-то представитель папы. Но Диоскор решил, что он может не соблюдать этого правила. Сразу после своего отважного выступления Иларий, переодевшись, скрылся.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.