["Русская мысль" 4180 26 июня-2 июля 1997]

["Русская мысль" 4180 26 июня-2 июля 1997]

Булат Окуджава и Лев Копелев

19 июня в храме Свв. бессребреников и чудотворцев Космы и Дамиана в Столешниковом пер. в Москве было совершено отпевание Булата Окуджавы, получившего в св. крещении имя Иоанн в память о св. мученике Иоанне Воине. "Он был, действительно, воином", – сказала вдова поэта Ольга Владимировна. Отпевание совершил свящ. Георгий Чистяков в сослужении оо.Владимира Лапшина и Владимира Вигилянского. По-славянски пел хор под управлением регента Е.С.Кустовского, на грузинском языке – хор храма Св. великомученика Георгия Победоносца в Грузинах.

На Ваганьковском кладбище, где Б.Окуджава был похоронен, была отслужена лития. Хор пел по-грузински. Накануне, 18 июня, в течение всего дня Москва прощалась с Б.Окуджавой в Вахтанговском театре на Арбате. Люди шли к его гробу до позднего вечера.

Примерно месяц тому назад, в середине мая, Булат Окуджава, будучи в Германии, решил изменить маршрут своей поездки, чтобы заехать к Льву Копелеву в Кельн. Так в последний раз в своей жизни встретились два писателя. Умершие один вслед за другим, друг на друга похожие и в то же время совсем разные. Оба безмерно честные. Оба – последовательные демократы.

Л.Копелев – не просто человек с комсомольским прошлым. Он даже в лагере, как сам рассказывает об этом сам в книге "Утоли моя печали", долгое время оставался вполне советским человеком, а первое время и пламенным поклонником Сталина.

За девять в половиной лет ГУЛАГА он так и не сумел понять (и это тоже его собственное признание!), что дело не в Сталине, а в системе и продолжал упорно верить в "незыблемую справедливость основных положений марксизма-ленинизма". Сталина считал хотя и жестким политиком, но все же выдающимся государственным деятелем; не хотел сравнивать с Гитлером и Муссолини. Затем, при Хрущеве, перечитывая стенограммы партсъездов и другую партийную литературу, убедился в ложности былых представлений о вожде, хотя "все же верил в праведность Ленина и самым надежным средством научного познания истории считал тот критический метод, который разрабатывали Маркс, Энгельс" и т.д.

Шли годы. "Я убедился, – пишет Лев Копелев, заключая книгу воспоминаний, – что уже не способен шагать ни в каком строю… теперь я не принадлежу никакой партии, никакому "союзу единомышленников". И стремлюсь определять свое отношение к истории и к современности теми уроками, которые извлек из всего, что узнал или сам испытал".

Бывший в юности вполне "правильным" советским человеком, Копелев пришел к той жизненной философии, о которой будет говорить потом всю жизнь, именно сам, без посторонней помощи, иногда даже сопротивляясь Солженицыну и вообще тем, кто пытался ему что-то доказать.

Его мировоззрение отличает очень спокойное и трезвое не отрицание, а именно неприятие кумиров: "Хочу быть свободен от какой бы то ни было рабской зависимости духа. И уже никогда не поклонюсь ни одному кумиру, не покорюсь никаким высшим силам, ради которых нужно скрывать правду…"

Коммунист в прошлом, он не стал антикоммунистом, он выбрал какой-то другой путь, который, наверное, можно назвать путем личной свободы. Любимым словом Льва Копелева становится слово терпимость. "Терпимость – главное условие сохранения жизни на земле… Терпимость не требует скрывать разногласия и противоречия. Напротив, требует, понимая невозможность всеобщего единомыслия, именно поэтому воспринимать чужие и противоположные взгляды без ненависти, без вражды. Не надо притворяться согласным, если не согласен. Однако нельзя подавлять, преследовать несогласных с тобой", – писал он, приближаясь к концу своей жизни. Копелев цитирует Вяч. Иванова, которого вообще очень ценит и считает одним из своих учителей: "Достижение понимания каждого человека как другого, равного в каком-то смысле Я, и создает нравственные основы человеческого общежития ".

Не механическая замена одной идеологии на другую, а нечто принципиально иное – система, исключающая любой тоталитаризм, пусть даже принимающий самые неожиданные формы.

"В первом веке нашей эры было сказано: "Блаженны кроткие… Блаженны милостивые… Блаженны миротворцы…" За два тысячелетия еще никогда, как сейчас, не были необходимы именно миротворцы. Настоящие – не лицемерные, бескорыстные, терпимые миротворцы". Вот они – "те беспредельные миры Евангелия", которые, как признается сам писатель, он в конце концов открыл для себя, хотя никогда публично не называл себя христианином. Копелев услышал в Нагорной проповеди ту ноту, которой мы часто не замечаем: Иисус зовет нас к уважительному и бережному отношению друг ко другу, и это не есть какой-то способ достичь внешнего мира, "мирного сосуществования". В этом призыве таится нечто значительно более глубокое – путь к Богу открывается только для того, кто признает право другого на его взгляды. В противном случае этот путь ведет не к Богу, а только к моему представлению о Боге.

Не случайно, наверное, Копелев и Окуджава успели повидаться друг с другом буквально накануне своей смерти. Оба прошли через войну, оба прошли через комсомол и были "верующими" коммунистами (сегодня это как-то не укладывается в наше видение Булата Окуджавы, но ведь он поэтизировал Гражданскую войну и вполне по-коммунистически говорил о "комиссарах в пыльных шлемах"). Оба самостоятельно преодолели веру своей юности и стали по-настоящему свободными людьми, прекрасными именно этой свободой.

Хорошо пишет об этом Наум Коржавин в послесловии к сборнику стихов Окуджавы, опубликованном в 1968 г. в Германии: "Как и его сверстники, он тоже долго (не знаю, как сейчас) верил в коммунизм как воплощение правды, справедливости и смысла жизни… При этом у него была репрессирована мать и уничтожен отец, оба верующие коммунисты, передавшие ему свою веру. Он тоже прошел через войну и, как его сверстники, пережил там крушение одних представлений и начало формирования других… и, наконец,… дожил до краха сталинской легенды… и ощутил себя внутренне свободным, легализовав в своем сознании (возможно, как-то увязывая их с коммунизмом – не знаю) обыкновенные человеческие ценности".

В отличие от старших по возрасту (Анны Ахматовой или Бориса Пастернака) или младшего (Иосифа Бродского), которые всегда знали цену режиму, при котором жили, и никогда не идеализировали советскую власть, Булат Окуджава был вполне советским человеком – и именно поэтому его услышали миллионы, для кого он был во всех отношениях своим.

"Никакой борьбой с советской властью он не занимается. Но его счастливый дар помогает сохранить в душах людей то, без чего – исчезни это вдруг – любое освобождение и любая борьба потеряли бы всякий смысл", – так писал о нем Н. Коржавин. Счастливый дар – вот поистине удачное выражение, когда говоришь об Окуджаве. Освобождение – не менее меткое слово! Своими песнями он действительно помог освободиться миллионам и миллионам людей от того плоскостного или двухмерного, примитивного понимания жизни, что навязывалось нам всеми способами, через все средства массовой информации, через школу и детский сад и т.д. Крестившийся всего лишь за несколько дней до смерти, он был в течение всей своей жизни псалмопевцем. Еще Афанасий Великий в IV в. говорил о том, что псалмы Давидовы – это своего рода зеркало души. Читая псалмы, узнаешь в них самого себя, видишь свою собственную душу как в зеркале. То же самое можно смело сказать о песнях Б.Окуджавы. Человек 60-70-хх гг. увидел в них самого себя, свои собственные радости и сомнения, свои проблемы и свою боль. Увидел – и схватился за гитару и стал повторять эти песни, носить их с собою в сердце, ибо в них сказано было то, что жило в его сердце, советского студента или инженера, жило, но никак не вырывалось наружу, а скорее, наоборот, загонялось внутрь и, более того, вытравлялось из сердца как нечто постыдное или, во всяком случае, не отвечающее тем задачам, что ставила перед народом его партия.

Верующих было и тогда много, но почти все они не знали и не подозревали даже, что чувство, жившее в их сердцах, было верой в Бога – Того, которого они сами отправили на свалку истории. Не подозревал об этом и Б.Окуджава, хотя в своих стихах и в своих песнях он говорил как раз об этом, а не о каком-то другом чувстве. Обо всем, что живет в глубинах нашего сердца, о том, отчего оно бьется и болит…

Его стихи и песни – это всегда исповедь. Он говорит в них о чувствах самых, казалось бы, простых, но при этом бесконечно важных, ибо они представляют собой conditio sine qua non (непременное условие) нашего человеческого Я. А говорить о них было не принято. Это – любовь и боль, тоска и надежда, и еще – то чувство, когда в сердце щемит, а отчего, не знаешь, и еще – нежность… На днях не помню кто именно, но сказал: с ним ушла нежность.

Его "Молитва" стала для тысяч, даже для миллионов людей, никогда не молившихся и вообще не знавших, что это такое, их первой молитвой. "Господи, прорви глухоту, мою", – воскликнул некогда Августин. Глухота, духовная и просто психологическая, советского человека прорывалась, когда он повторял "Молитву" Окуджавы и другие его тексты.

Когда-то Шатобриан сказал, что человек, если у него отнимают храмы, попадает в хижину колдуна. Если этого тогда не произошло с советским человеком, то, думается мне, во многом благодаря Булату Окуджаве. Как Вергилий у Данте, он провел целый ряд поколений через тот ад, в котором все мы жили (не христианин, как и Вергилий, он вел людей ко Христу!).

"Одна морковь с заброшенного огорода" – так называется лучшее, быть может, стихотворение Б.Окуджавы о войне. Здесь говорится о том, как пехотные ребята нашли у разрушенной хаты всего, лишь одну морковку – "на сто ртов – одна морковь пустяк"… Но что было дальше?

Мы морковь по-братски разделили, и она кричала на зубах… Шла война, и кровь лилась рекою. В грозной битве рота полегла. О природа, ты ж одной морковью, как Христос, насытить нас смогла! И наверно, уцелела б рота, если б в тот последний смертный час ты одной любовью, о природа, как Христос, насытила бы нас!

Мне слышится в этих стихах тоска по евхаристии, о которой ни сам поэт, ни его герои ничего не знают и, скорее всего, никогда не слыхали. И не только тоска, но и какое-то парадоксальное прикосновение к таинству в условиях, когда это, казалось бы, невозможно.

Христос входит в нашу жизнь не благодаря, а, совсем наоборот, вопреки обстоятельствам. В Себе Он соединяет людей не в тех случаях, когда это возможно, а – если у них есть жажда этого. Не зная и даже не догадываясь об этом, Булат Окуджава стал свидетелем того, как действует в нас Христос.

Копелев цитирует слова Бердяева: "Работа наша должна совершаться не во имя будущего, а во имя вечного настоящего ". Нас учили жить во имя будущего – Окуджава сумел рассказать человеку о том, что делается внутри него самого, и тем самым показать, что жить надо не ради строительства лучшего будущего, а для преображения настоящего.

Б.Окуджаву знали миллионы, его песни пелись повсюду, даже теми, кто никогда не слышал его имени, хотя таких было немного. Копелева знали сотни, быть может, тысячи, не более, как всякий ученый он был известен в основном специалистам. Но оба потрудились на славу, чтобы мы были людьми и не утратили бы наш, данный нам от Бога облик…

Священник

ГЕОРГИЙ ЧИСТЯКОВ Москва