Т. Д. Флоринский. Новый русский труд по истории Византии[3173]

Т. Д. Флоринский. Новый русский труд по истории Византии[3173]

12 Византийское государство и Церковь в XI в., от смерти Василия II Болгаробойцы до воцарения Алексея I Комнина. Сочинение Н. Скабалановича, доцента С.-Петербургской Духовной академии. СПб., 1884. С. LXXI+450. 13 Византийская наука и школы в XI в. Н. Скабалановича («Христианское Чтение». 1884. Март-апрель. С. 344-369; Май-июнь. С. 730-770). 14 Научная разработка византийской истории XI в. Речь, произнесенная доцентом С.-Петербургской Духовной академии Н.А. Скабалановичем 18 мая 1884 г. перед публичной защитой диссертации на степень доктора богословия («Христианское Чтение». 1884. Июль-август. С. 162-180).

Одним из самых отрадных явлений в области исторических изучений на Руси за последние двадцать лет нужно считать постепенное возрастание у нас живого интереса к византийским занятиям. Пренебрежительный взгляд на византийскую историю, усвоенный нами с Запада и долго державшийся в нашей ученой литературе, отжил свое время. Это и понятно. В самой западно-европейской исторической школе, по крайней мере среди лучших ее представителей, давно уже потеряли свое обаяние односторонние воззрения Лебо, Гиббона и Финлея, не видевших в Византии ничего, кроме династических переворотов, умственного мрака, всякого рода порчи и разврата. На смену им выступила новая точка зрения, обусловливаемая более внимательным и глубоким изучением столь богатой событиями тысячелетней истории Восточной империи. Западные историки, особенно представители французской и немецкой школы, с большой охотой отдаются византийским занятиям и мало-помалу начинают открывать в судьбах Византии, во внешней и внутренней истории ее, новые любопытные стороны. Теперь говорят уже не только о порче и разврате Византии, но и находят в ней много светлых черт, справедливо удивляются прочности государства, выдержавшего столько бурь и потрясений, становятся в тупик перед оригинальностью и целесообразностью его политических учреждений, поражаются богатством культурных начал, выразившимся в многочисленных памятниках византийской литературы, науки, законодательства, искусства. Превосходные труды Краузе, Гопфа, Гирша, Гертцберга, Гфрёрера, Цахариэ, Рамбо, Леграна, Байе, Фримана и др. начинают собой новую эпоху изучения Византии на Западе, обещающего благотворные результаты для всестороннего раскрытия исторической истины. Замечаемое в последнее время научно-литературное движение в Греции, видными представителями которого являются такие ученые, как Сафа, Лампрос, Папарригопуло, Каллига и другие, приобретшие себе почетную известность в Европе прекрасными изданиями многих до сих пор неизвестных памятников византийской истории и литературы и самостоятельными исследованиями в этих еще столь мало разработанных областях, дает еще новый толчок к оживлению византийских изучений.

Но если на Западе, не так легко расстающемся с вековыми традициями, произошла столь разительная перемена во взгляде на Византию и ее историю, то естественно, что у нас, русских, постепенно созрело сознание необходимости самостоятельных, глубоких, всесторонних изучений в области византизма. Тесная культурная связь России и вообще славянства с Восточной, Византийской империей слишком хорошо известна, чтобы была надобность в подробном ее выяснении. В настоящее время, после выхода в свет целого ряда новейших русских сочинений в области славянской и византийской истории, греко-славянский мир — есть уже не какая-нибудь туманная теория или фикция, а несомненный исторический факт, живое уразумение которого проливает новый свет на историю всей арийско-христианской или европейской части человечества. Без изучения Византии немыслимо правильное понимание ни славянской, ни, в частности, русской истории. Отсюда понятно, что византийские занятия у нас все более стали привлекать к себе выдающиеся ученые силы, они находят себе сочувствие во всех областях нашей исторической науки, постоянно крепнут и развиваются. Старый список наших византинистов, в котором видное место занимают имена А. Куника, Дестуниса, преосв. Порфирия, Муральта, постепенно пополняется длинным рядом новых имен. Мало-помалу создается русская школа византинистов, наиболее видными и деятельными представителями которой являются профессора В. Г. Васильевский, В. И. Ламанский и Ф. И. Успенский. Эти три имени дороги не нам одним. Ими по справедливости может гордиться родная наука; они уже пользуются почетной известностью на Западе. Если профессору Ламанскому принадлежит огромная заслуга выяснения с общей точки зрения отношений славянства к греческому миру, то другие два ученые профессора, Васильевский и Успенский, в своих многочисленных и разнообразных сочинениях и изысканиях в области византийской истории не только обогатили науку совершенно новым материалом, не только указали новые пути и методы изучения византийских источников, но и уяснили много темных вопросов в судьбах Византии, осветили с совершенно новых точек зрения целые ее эпохи.

Затем, всякому, кто следит за нашей ученой литературой, известно, какие ценные вклады в истории Византии и ее образованности сделали целый ряд других ученых, приобретших себе почетную известность в иных специальных областях, каковы, например, И. Е. Троицкий, А. С. Павлов, А. Н. Веселовский, ?. П. Кондаков, арх, Арсений, арх. Амфилохий, Ф. А. Терновский (теперь покойный), В. С. Иконников, М. С. Дрипов и др. Наконец, молодые начинающие ученые все более входят во вкус византийских занятий. Так, в большей или меньшей степени посвящают свои силы византийским изучениям К. Я. Грот, М. И. Соколов, П. А. Сырку, Э. В. Регель,[3174] Брун и др. О значительном оживлении у нас византийских изучений, между прочим, свидетельствует и тот характерный факт, что на проходившем недавно в Одессе шестом археологическом съезде в первый раз была организована особая византийская секция, которая по содержательности и разнообразию прочитанных в ней сообщений и рефератов справедливо останавливала на себе особенное внимание участвующих в съезде.

Нельзя не радоваться столь заметному возрастанию успеха византийских занятий. Как бы много ни делалось и в этой области на Западе, русская наука должна стремиться к самостоятельной разработке истории Византии и ее образованности. Этого требует столько же наша национальная честь, сколько и разные практические запросы, предъявляемые историей нашего собственного народа и славянского племени. Западноевропейские ученые, при всем их стремлении к объективности, долго еще будут становиться в тупик перед различными явлениями византийской жизни: многие из этих явлений будут им казаться непонятными, чуждыми, отрицательными или совсем не заслуживающими внимания. Известное историческое воспитание, исторические традиции забываются не так ‘ легко даже у людей высокообразованных и, безусловно, честных и правдивых. Напротив, гораздо большая возможность широких кругозоров и более верного и глубокого понимания многих событий и сторон византийской истории открывается для русского исследователя. Прекрасное доказательство верности этого положения представляет новое вышеобозначенное, весьма замечательное сочинение профессора Петербургской Духовной академии г-на Н. Скабалановича, своим появлением в свет подтверждающее высказанную нами мысль об успехах византийских изучений на русской почве.

Г-н Скабаланович, уже известный в науке исследованием «Об апокрисисе Христофора Филалета» (СПб., 1873), в новом своем труде поставил перед собой весьма любопытную, но вместе с тем и трудную задачу — рассмотреть положение византийского государства и Церкви в XI в., в период от смерти Василия II Болгаробойцы до воцарения Алексея I Комнина. Любопытная сторона задачи заключается в выборе эпохи и в тех рамках исследования, какие назначил себе автор. Эпоха от Василия II Болгаробойцы до Алексея I Комнина хотя и не представляет таких громких, блестящих событий, какими отличаются непосредственно предшествовавшая ей и следовавшая за ней эпоха династий — Македонской и Комниных, тем не менее она не лишена весьма важного исторического значения. Это было время династических смут и переворотов, в которых лучше всего сказывались отрицательные, темные стороны византийской государственной и общественной жизни, но тогда же весьма резко проявились жизненность и благотворное влияние тех важных основных начал, которые составляют характерную особенность Византии во все периоды ее существования; в это время совершалось столь знаменательное по своим последствиям формальное разделение Церквей; в это время начинается наступательное движение турок против Европы, задержанное на время упорной борьбой, которую ведет с ними Византия; в это же время в Византии видим значительное умственное, научно-литературное движение, выразившееся в восстановлении Византийской академии, деятельности ее дидаскалов и учеников, в появлении многих весьма любопытных и ценных литературных памятников. Таким образом, специальное изучение данной эпохи представляет для исследователя благодарную задачу. Наш автор понял ее как таковую и придал своему сочинению самые широкие рамки. Он решился остановиться на изучении не отдельных событий или сторон византийской жизни XI в., не на внешней политической истории, по преимуществу обращавшей на себя внимание прежних византинистов, а на всестороннем воспроизведении внутреннего состояния византийского государства и Церкви в данную эпоху. В этой широте темы заключается как интерес задачи, так и первая трудность ее исполнения. Вторая трудность, представляемая задачей, осуществлению которой служит рассматриваемый труд, состоит в недостаточной, слишком слабой научной разработке эпохи, за которую взялся г-н Скабаланович.

В известных общих курсах византийской истории этой эпохе уделяется очень немного места; не богата она и специальными исследованиями; относящиеся к ней факты, заключающиеся в современных и позднейших источниках, частью только недавно изданных (например, сочинения Пселла), еще не были собраны в полноте, и тем более не подвергнуты критическому разбору в их связи и совокупности. Если справедливость требует заметить, что автор уж слишком умаляет значение некоторых общих сочинений по Византии, например, «Истории Греции» Гопфа и «Истории греко-римского права» Цахариэ, которые, несомненно, могли оказать ему помощь, и что замечательные исследования об XI в. В. Г. Васильевского[3175] проложили путь к разработке исторических источников этой эпохи и уяснению некоторых ее сторон, то все-таки нельзя не признать, что г-ну Скабалановичу для решения поставленной им задачи предстояла обширная черновая работа по кропотливому, мелочному изучению первоисточников избранного им периода. Имея в виду сделанное предшественниками, он принялся за самостоятельные разыскания в области исторических памятников, имеющих отношение к XI в., и к извлечению из них фактических данных. Добытый таким способом материал был подвергнут критике, приведен в известную систему и лег в основание данного сочинения, которое по справедливости может быть рассматриваемо как продукт продолжительных, усидчивых, добросовестных, строго научных занятий его автора.

С широтой своей задачи и трудностями ее исполнения г-н Скабаланович справился с большим умением и успехом. Объемистая книга его представляет весьма ценное приобретение нашей исторической науки, как основанное на фактах воспроизведение состояния византийского государства и Церкви в XI столетии. Важное значение этого труда может быть усмотрено уже из краткого изложения его содержания.

Книга г-на Скабалановича состоит из обширного введения и десяти глав. Введение (71 страница) посвящено обозрению источников. Это одна из самых важных и любопытных частей сочинения. Здесь мы находим сжатое изложение результатов того тщательно произведенного автором анализа источников, о котором мы сейчас упомянули. Все так или иначе относящиеся к данной эпохе исторические памятники разделены на пять отделов: 1) история, записки, хроники и летописи, по языку и месту происхождения распадающиеся на три секции: греческие, латинские и восточные; 2) слова, речи, биографии, жития и т. п. (греческие и латинские); 3) послания и письма; 4) законодательные акты и официальные бумаги; 5) надписи на вещественных памятниках. Следуя этой классификации, автор сообщает о каждом историческом памятнике самые существенные сведения, необходимые для его критической оценки. Собственно византийские памятники, как наиболее важные, понятно, останавливают на себе особенное его внимание. Так, он довольно подробно говорит о «Записках» Михаила Пселла, лучшего свидетеля событий данной эпохи, об «Истории» Михаила Атталиота, о хрониках Иоанна Скилицы, Георгия Кедрина, Иоанна Зонары, Михаила Глики, об исторических трудах Никифора Вриенния и Анны Комниной, о словах и письмах Михаила Пселла, Иоанна Мавропода и др. Менее останавливается он на латинских памятниках; тем не менее, некоторые из них, особенно важные, нашли себе в кратких заметках автора весьма меткую характеристику; таковы, например, Барийские анналы, «Хроника» Лупа Протоспафария, «Хроника» Анонима Барийского, «История норманнов» Амата, «Хроника Кассинского монастыря» Льва, еп. Остийского, «ДеянияРобертаГвискара», Вильгельма Апулийского, «Сицилийская история» Готфрида Малатерра, «Хроника» Ромуальда Салернского и других. То же самое нужно сказать о восточных памятниках, как «История» Аристакеса Ластивертского, «Хроника» Матвея Эдесского, «Летопись» Яхъи Антиохийского, «Всеобщая история» Ал-Макина и др., в суждениях о которых сам автор не всегда мог быть вполне самостоятелен в силу свойств самих памятников. В отделе законодательных актов и официальных бумаг рассматриваются новеллы и хрисовулы императоров Константина VIII, Константина IX Мономаха, Исаака Комнина, Константина Дуки, Михаила Парапинака и Никифора Вотаниата, определения патриархов — Алексия, Михаила Керуллария, Иоанна Ксифилина, монастырские акты, постановление по делу Пселла, ?????, докладная записка легатов, булла Льва IX, акты Римского собора, грамоты и привилегии Трани, Амальфи, Неаполя, Далмации и Хорватии. В своих заметках об источниках г-н Скабаланович указывает внешние черты того или другого исторического памятника (место, время, личность автора памятника), старается определить отношение его к другим современным или однородным памятникам, доискивается происхождения находящихся в нем данных и выясняет сравнительную ценность последних. При этом даются все относящиеся к делу библиографические указания. Несмотря на свою краткость, эти критические заметки, по нашему мнению, имеют высокое значение и могут с пользой послужить всякому исследователю, которому придется иметь дело с источниками для византийской истории XI в. Очень уместно было бы в том же введении, вслед за обозрением источников, обозрение литературы предмета, т. е. всего того, хотя и очень немногого, что сделано для данного периода предшественниками г-на Скабалановича. Но он предпочел заняться этим вопросом в своей речи, произнесенной перед защитой докторской диссертации и напечатанной особо в «Христианском Чтении», причем желаемое обозрение сделано слишком обще и неполно. Довольно указать, например, что об известных исследованиях об XI в. В. Г. Васильевского в этой речи не упоминается ни одним словом, а в самой книге встречается лишь несколько ссылок на них в примечаниях. Такое умолчание о нашем русском византинисте представляется нам тем более странным, что в той же речи г-н Скабаланович сравнительно долго останавливается на Ф. Гирше, критические работы которого относятся к источникам по византийской истории совсем другой эпохи — IX и X столетий.

Первые две главы книги (132 страницы) заняты подробной характеристикой императоров, придворных партий, интриг, волнений, династических переворотов. В этом отношении жизнь Византии за время от 1023 по 1081 гг. представляет для историка весьма обильный материал. Достаточно отметить, что в течение 55 лет на византийском престоле перебывало до 15 императоров; сверх того, захватывали власть императрицы и некоронованные узурпаторы. Редкий из государей этого времени по своей воле сходил с исторической сцены и умирал естественной смертью. Вступление на престол и кратковременное правление каждого из них сопровождалось грубыми насилиями, казнями и ссылками, интригами придворных партий, народными смутами и движениями. Обо всем этом г-н Скабаланович рассказывает очень подробно, основываясь исключительно на первоисточниках. В сравнении со своими предшественниками, не имевшими под руками многих источников, обнародованных лишь в недавнее время, он сообщает много новых частных фактов из области столичной и придворной византийской жизни данной эпохи, а старые, уже известные, дополняет новыми сведениями, приводит те и другие в более точную хронологическую и внутреннюю связь. Все это, без сомнения, очень любопытно и важно. Уместность этих двух глав в своем труде сам автор объясняет следующим образом в своей вышеозначенной публичной речи: «Что прежде всего поражает при чтении византийских историков? Поражает односторонность в выборе предмета. Рассказ вращается преимущественно около личности императора и его двора; все не имеющее отношения к этому основному сюжету, входит в содержание или случайно, или в высшей степени поверхностно, жизнь провинций и отдельных сословий точно не существует, индивидуальная деятельность стушевывается, — все поглощено столицей и особой царствующего государя. Рядом с повествованиями, относящимися к личности государя или двора, византийские историки наполняют страницы своих хроник рассказами о придворных интригах, борьбе партий и тесно связанных с ней заговорах и восстаниях. Этот характер исторических произведений вполне отвечает общему направлению жизни. Жизнь Греческой империи, получив сильный толчок к централизации еще в III в., стала неуклонно развиваться по этому направлению и действительно дошла до того, что вся как бы сконцентрировалась в одном столичном городе вокруг личности императора, так что история справедливо называется византийской, и история Империи — византийской историей. Вследствие такого значения, достигнутого императорами, как конкретным выражением государственной идеи, произошло — с одной стороны, что они сделались всевластными, с другой, — что их личный характер, достоинства и недостатки получили слишком большое влияние на весь ход государственной жизни. Это — один момент. Но был еще другой, в котором первый момент находил себе ограничение. Таким ограничивающим моментом был византийский консерватизм, благоговение к формам жизни, выработанным стариной и освященным обычаями. Абсолютным деспотом в Византии, собственно, был не император, но этот формализм, приверженность к обычаям и раз установившимся порядкам. Преклонение перед формой было причиной как хороших, так и дурных сторон политического и общественного быта. Отсюда — необыкновенное развитие и широкое применение разных обрядов и церемоний, отсюда же грубый и дикий способ обнаружения общественного мнения путем вооруженного протеста народной массы против высшей государственной власти». «На всем протяжении византийской истории выступают две ограничивающие друг друга силы: императорская власть — с одной стороны, общественное мнение в его грубой форме — с другой. В государственном строе обе силы имели весьма важное значение, и поэтому историки так внимательно ими занимаются». Отсюда ясно, «что характеристика императоров важна не потому только, что читать ее занимательно, и что византийские интриги, заговоры, бунты, означают нечто большее, чем простые придворные дрязги». «Лишь под условием выяснения образа мыслей и личного характера императоров и степени воздействия на императоров общественного мнения возможно правильно объяснить происхождение тех или других фактов, такое, а не иное направление не только государственной и общественной, но также религиозной и интеллектуальной жизни».[3176]

Мы вполне соглашаемся с этими объяснениями г-на Скабалановича и разделяем вышеприведенные его взгляды. Придворные смуты и перевороты составляют столь существенную, характерную черту византийской истории данного периода, что историк, занимающийся этим периодом, не мог не остановиться на тщательном изучении этих событий. Но нам думается, что автор в этом отношении слишком увлекся стремлением к подробностям и фактической полноте, за которыми упустил из виду нечто не менее важное. Он совершенно оставил в стороне выяснение тех общих причин и начал, которые обусловливали такое печальное течение государственной жизни Империи в продолжение полстолетия. Перед читателем проходит длинный, бесконечный ряд фактов, иллюстрирующих эту постоянную смену императоров, ожесточенную борьбу партий, вооруженные восстания народа, интриги светских и духовных сановников и пр., но он тщетно ищет какого-нибудь луча света, который осветил бы всю эту массу фактов с какой-нибудь высшей, общей точки зрения и дал бы возможность оценить их внутренний смысл и значение: в результате от чтения у него остаются одни голые факты. Столь одностороннее, формальное изложение материала, составившего содержание первых двух глав, по нашему мнению, сделано автором в ущерб ясности и полноте исторической картины. Нельзя также не пожалеть, что автор не внес в эти главы хоть самой общей характеристики внешнего, политического значения Византии в данную эпоху. Внутренняя жизнь государства, как известно, часто зависит от внешних политических событий. Коснуться положения Империи и с этой точки зрения, хотя бы в немногих словах, было бы очень уместно в сочинении общего характера, каким является труд г-на Скабалановича.

С третьей главы (С. 132-181) автор приступает к основной задаче своего труда — к изображению внутреннего состояния византийского государства и Церкви за время от 1025 по 1081 гг. Он начинает с центрального управления. Здесь последовательно рассмотрены вопросы о положении и значении императорской власти, о мерах, принимаемых императорами для обеспечения прав на престол (система сотоварищества, избрание и назначение преемника престола царствующим государем), об участии народа в избрании императора. Далее на основании фактов обрисованы: придворный этикет и церемонии, культ императоров, высочайшие выходы, система чиновной иерархии, функции и значение сенаторских чинов (светских и духовных), высшие государственные должности, их аналогия с чинами, и способы замещения. Наконец, выяснены организация и функции центральных государственных учреждений — придворного ведомства и т. н. секретов посвящена областному управлению. Автор объясняет образование фем, их организацию как округов военных, судебно-административных и податных, описывает управление их дуками, катепанами и стратигами, и перечисляет все известные для данной эпохи фемы, сообщая о каждой из них все, что можно было найти в источниках.

В пятой главе (С. 230-266) излагаются состояние византийского общества и экономические условия его быта. Эта глава, а равно и следующая — о финансах — представляют особенно высокий интерес, так как в них затрагиваются самые существенные вопросы социально-общественного и экономического строя византийского государства. Исследование некоторых из этих вопросов, например, о формах землевладения в Византии и о податной системе ее, было облегчено нашему автору известными критическими работами профессоров Васильевского[3177] и Успенского,[3178] тем не менее и он внес свою значительную лепту в дело более широкой постановки и разрешения этих и других связанных с ним вопросов. Отметив важное влияние славянского гения на социально-общественный быт Византии, выразившееся в широком развитии вольного крестьянства и общинного землевладения, г-н Скабаланович останавливается на происхождении чиновной аристократии и двух классов крестьян — париков и общинников, характеризует борьбу властелей с убогими и относящиеся к этой борьбе законодательные меры, объясняет происхождение, сущность и значение харистикарной и прониарной систем землевладения. Небезынтересно заключение автора о положении византийского крестьянства в XI в.: «Несмотря на все неблагоприятные для крестьянства условия, со включением пронии, основные начала, на которых покоился быт крестьянского сословия и которым определялось его юридическое положение, не претерпели изменения в XI в. Произошло дробление крестьянских общин, может быть, уменьшилось число свободных крестьян-общинников, вследствие потери участков и перехода общинников в разряд париков; но самая община и общинное землевладение не исчезли. Общинное устройство не только сохранилось в течение XI в., но перешло к последующим векам и пережило самую Византийскую империю. Положение париков во многих местах ухудшилось, но ухудшение не было повсеместным, между крестьянами-присельниками продолжали существовать такие, которые платили только десятину, морту, и по-прежнему назывались мортитами. За париками оставалось право свободного крестьянского перехода, по крайней мере, до XIII в.» (С. 266).

В главе о финансах (С. 268-300) рассматриваются: вопрос о платежных силах, организация податной системы, разные роды податей и повинностей, способы сбора податей, экстренные источники доходов и важнейшие статьи расходов.

Седьмая глава занята всесторонним описанием военного и морского дела (С. 300-347), а восьмая посвящена суду (С. 347-360).

В девятой главе говорится о Церкви (С. 361-425). Здесь автор отмечает теснейший союз государства и Церкви как характеристическую особенность церковно-государственных отношений в Византии, сообщает сведения о синоде, о положении Константинопольского патриарха, о церковной иерархии, дает характеристики патриархов, занимавших Константинопольский престол в рассматриваемую эпоху — Алексия, Михаила Керуллария, Константина Лихуда, Иоанна Ксифилина и Косьмы, и перечисляет митрополии и архиепископии, подчиненные Константинопольскому патриарху.

Десятая глава посвящена монашеству. Здесь мы находим объяснение факта умножения монастырей в XI в. в связи с особенностями политического строя, экономическими и религиозными мотивами, сведения о новооснованных монастырях, о разных типах монастырей и монастырских уставов, отчетливую характеристику монашествующих данной эпохи, а равно влияния монашества на византийское общество и государство.

Как добавление к рассматриваемой книге или, лучше, как одиннадцатую главу в ней нужно рассматривать превосходную монографию нашего автора под заглавием «Византийская наука и школы в XI в.», напечатанную особо в академическом журнале «Христианское Чтение». В истории византийского образования XI в., как мы уже заметили, был временем сравнительного процветания науки и школ. Г-н Скабаланович в живом и интересном очерке раскрывает положение науки и просвещения в Византии в избранный им период. Он рассказывает о возобновленной Византийской академии в царствование Константина Мономаха, характеризует главных ее деятелей: Михаила Пселла, Иоанна Ксифилина, Иоанна Мавролода, Никиту, выдающихся представителей тогдашней византийской науки, описывает состояние элементарных и средних школ, общее направление образования, отношение к нему императоров и общества, наконец, отмечает темные стороны просвещения — господствовавшие в обществе суеверия и предрассудки. Некоторые общие замечания автора по их новизне нельзя не признать весьма любопытными и важными. Так, признавая, что на византийской образованности XI в. лежал отпечаток церковности, он, однако же, считает «заблуждением утверждать, что элемент религиозный вытеснял и подавлял элемент светский, что наука богословская убивала науку светскую. Скорее, светский элемент брал перевес над духовным, во всяком случае, он стоял на первом плане, а религиозный элемент привходил стороной, сообщая при этом свою окраску содержанию науки в целом» (С. 754). Неверным признает г-н Скабаланович и тот очень распространенный взгляд, что вообще византийская школа была рассадницей энциклопедизма. Энциклопедичность, универсальность знаний была идеалом византийской образованности, но в школах, школьной науке этот идеал не осуществлялся. Но вот особенно любопытный общий вывод автора о состоянии просвещения в Византии в XI столетии. Указав на высказанное вскользь Пселлом замечание, что Рим уступает Византии в отношении наук, г-н Скабаланович говорит следующее. «Замечание это может быть распространено и понято в смысле научного превосходства Византийской империи вообще над современной ей Западной Европой. Хотя тогдашний уровень знаний в Империи оставлял желать многого, однако же в Западной Европе он был еще ниже. Сравнительный уровень был таков, что Империя могла еще разыграть роль учительницы по отношению к Западу, и западноевропейцы того времени в поисках за наукой отправлялись обыкновенно на Восток. В XI в. некто Адам, из Парижа, для довершения образования решился отправиться в Афины и в Византию. Он искал при этом не элементарного знания, но чего-нибудь побольше, так как уже обладал достаточными познаниями для того, чтобы дать повод Спалатскому епископу обратиться к нему с предложением редактировать жития далматинских святых» (С. 351). «По свидетельству Михаила Пселла, слава о Византийской академии при Константине Мономахе распространилась не только по областям Империи, но проникла в иностранные государства и привлекла к слушанию лекций учеников из Западной Европы и земель сарацинских, багдадского и египетского халифатов» (С. 358).

Таково содержание обширного труда г-на Скабалановича. Автор ставит перед собой и самостоятельно решает такую массу частных и общих вопросов, относящихся к положению Византии в XI в., что за ним справедливо должна быть признана заслуга глубокого и тщательного изучения этого периода; для преемников и продолжателей его, которые обратятся к более детальной и частной разработке тех или других вопросов византийской истории XI в., путь уже проложен и в значительной степени очищен от лежавших на нем преград и помех. Мы не думаем, конечно.

чтобы г-н Скабаланович в полноте исчерпал поставленную им широкую задачу. Нельзя не заметить, что не все части его труда одинаково соразмерны. Церкви, несомненно, отведено гораздо меньше места, чем государству. Вообще церковные дела, по нашему мнению, изложены коротко и неполно, что, быть может, отчасти объясняется скудостью данных, представляемых источниками. Так, например, вопросы о положении низшего духовенства, об его отношениях к властям светским и духовным, а также к народу, о религиозном состоянии тогдашнего общества и пр. не затронуты. Но и в первой части труда наш автор оставляет в стороне некоторые очень любопытные вопросы. В главе о финансах он ничего не говорит о состоянии торговли в Византии. Не находим у него сведений о внутренней жизни провинций, этнографических данных о составе населения Империи и о взаимных отношениях различных народностей, живших в пределах ее и пр. Отмечая все это, мы, однако же, отнюдь не решаемся винить г-на Скабалановича за такую неполноту и еще менее склонны указывать на нее как на недостаток самого сочинения. В рассматриваемой книге нашим автором дано так много, что требовать от него большего по отношению к содержанию было бы неосновательной притязательностью.

С большим правом, нам думается, мы можем отметить другую слабую сторону труда г-на Скабалановича. Труд этот по общему своему характеру, как уже замечено, строго фактический. Автор поставил перед собой задачу выделить из всех доступных ему источников факты, относящиеся к характеристике состояния византийского государства и Церкви в XI в., и исполнил эту задачу умело и добросовестно. Но погрузившись с похвальным рвением в самостоятельные разыскания в источниках, он, к сожалению, нашел для себя возможным отнестись несколько пренебрежительно к трудам своих предшественников, причем им оставлены без должного внимания и те немногие ценные монографии, имеющие отношение к изучаемым вопросам, ближайшее ознакомление с которыми могло принести ему существенную пользу. Это игнорирование литературы предмета отозвалось до некоторой степени неблагоприятно и на решении частных вопросов, и на общей композиции труда. Так, например, очень темный и сложный вопрос о пронии мог бы получить у нашего автора более определенную постановку, если бы он познакомился с указанным выше исследованием проф. Успенского «О значении византийской и южно-славянской пронии», о котором он не упоминает даже в подстрочных примечаниях. «Материалы для внутренней истории Византийского государства» проф. Васильевского также недостаточно исчерпаны г-ном Скабалановичем. Более подробный анализ рассматриваемой книги, уже выходящий за пределы настоящей статьи, может дать еще несколько фактов более или менее важных упущений автора в указанном отношении. Но важнее и более общая сторона дела. Замыкаясь в кругу своих источников, строго ограничивая свое исследование известными хронологическими пределами, переступая за последние с большой осторожностью и лишь в случае крайней необходимости, наш автор тем самым лишил себя средств и возможности придать своему изложению большую ясность, картинность и образность. В книге г-на Скабалановича мы видим много фактов — но эти факты являются сухими, одиночными, они не поставлены в связь и аналогию с подобными же фактами других эпох византийской истории, не освещены с высших и более общих точек зрения. Очевидно, мы имеем дело с исследованием по истории Византии XI в., а не с историческим изображением этой эпохи. Иллюстрировать примерами нашу мысль нет надобности. Верность ее чувствуется читателем на каждой странице. Сознает эту слабую сторону своего труда и сам автор. Но он старается оправдаться в ней. В своей публичной речи он замечает, что писал свою книгу, «имея в виду главным образом специалистов, для которых некоторые отступления и разъяснения были бы излишними и для которых важна не фраза, но дело» (С. 180). Нельзя, конечно, отрицать важности и необходимости специальных исследований. Но сюжет, разрабатываемый автором, и рамки, в которые он его вдвинул, нам думается, представляет интерес не для одних специалистов, и, следовательно, нашему византинисту едва ли предстояла надобность заботиться заранее об ограничении круга своих читателей. К сожалению, нужно признаться, что такая заботливость проглядывает в большинстве наших ученых сочинений. Создавая свои ученые исследования, мы обыкновенно имеем в виду специалистов, забывая об остальной образованной публике, которой, однако же, не должны быть чужды интересы знания и науки. Пример Запада в этом отношении был бы для нас весьма поучителен. Там давно уже принято за правило — даже самые сухие, специальные работы излагать в форме, возможно более живой и удобопонятной. Оттого-то в Германии, Англии и особенно во Франции ученые книги весьма хорошо обращаются в публике, и научные знания успешно популяризируются. При этом строгая научность труда, конечно, не должна приноситься да и не приносится в жертву внешней отделке. Умение гармонически соединить одно с другим зависит от степени талантливости автора. Как на одну из образцовых в этом отношении работ в области византийских изучений можно, например, указать на сочинение о X в. Альфреда Рамбо «Constantin Porphyrogenete. L’empire grec au dixieme siecle». Если бы г-н Скабаланович, окончательно компануя свою работу, вспомнил не только о византинистах, но и о других читателях, то его прекрасная книга приобрела бы еще большую цену.

Частнейшее исследование нового сочинения о Византии не входит в рамки нашей статьи. В заключение мы позволим себе обратить внимание читателей на те общие выводы, к которым пришел автор при изучении истории Византии XI в. и которые сжато им изложены в его речи «Научная разработка византийской истории XI в.». Он отмечает следующие четыре начала, действующие как в XI в., так и в течение всей истории византийского государства и обусловившие столь продолжительное его существование: монархический принцип, свободное крестьянство, Православие и теснейший союз Церкви с государством. Ограничимся здесь сообщением любопытных суждений г-на Скабалановича о первых двух началах.

«Занятия византийской историей вообще и историей XI в. в частности, — говорит автор, — приводят к непоколебимому убеждению, что государственное здание может прочно и крепко стоять на двух столпах — монархии и свободном крестьянстве, что между этими двумя учреждениями существует неразрывная связь и если монархический принцип находит себе лучшую опору в крестьянстве, то и крестьянская свобода имеет своего естественного союзника и надежного покровителя в монархизме. Монархия и свободное крестьянство отличали Византию во все продолжение Средних веков, в XI же веке они выступают тем с большей рельефностью, что тогдашняя Западная Европа устроена была на совершенно других началах. XI в. был для Западной Европы веком полного расцвета феодализма, сущность которого заключалась в появлении множества мелких деспотий, развившихся за счет законно и правильно организованной правительственной власти, — в каждой феодальной территории стоял наверху деспот, в лице феодала, не признававшего другого закона, кроме собственного произвола, другого авторитета, кроме меча и копья, внизу — бесправная и жалкая народная масса, те несчастные вилланы, которые служили ничтожной игрушкой в руках господ, которых господа могли заключать в тюрьму и вешать по собственному усмотрению, отдавая отчет в своих поступках одному Богу, у которых они без церемонии могли отнимать имущества, разорять хижины, топтать посевы, которых могли, наконец, в силу обычного права подвергать всевозможным нравственным пыткам, оскорбительным для человеческого достоинства. Западно-европейский феодал с презрением смотрел на Византию, считал ее страной рабства, византийцев называл холопами, но это значило лишь, что он видел сучок в глазу брата, в своем же не замечал бревна; на греческом Востоке существовала не коллекция деспотий на западно-европейский манер, но одна Империя; громадная разница заключалась в том, что на Востоке был один монарх, а на Западе было множество деспотов;

благодаря этому, на Западе меньшинство высасывало жизненные соки из большинства, на Востоке же единая императорская власть нивелировала общество и охраняла массу народа от эксплуатации меньшинства; не было в Византийской империи загнанного, нравственно униженного и материально подавленного общественного слоя, который бы напоминал западно-европейских вилланов; все население состояло из подданных одного монарха, и быт общества составляло вольное крестьянство, группировавшееся в общине или жившее на правах присельничества и свободного перехода. Какое устройство — западно-европейское или византийское — отличается большей гуманностью, человечностью? Не нужно пристрастия, чтобы дать правильный ответ на этот вопрос; здравый смысл и нравственное чувство подскажут даже тому, кто и не подозревает, что западно-европейское устройство есть продукт германского гения, а устройство византийское в той части, которая касается крестьянства, — продукт гения славянского. На вопрос же о том, какое устройство более отвечает нормальным потребностям человеческих обществ и государств, ответ дан историей: в Византии оно держалось прочно до последней минуты существования государства, в Западной Европе оно рушилось под напором народной ненависти и вследствие несоответствия со здравыми требованиями, предъявленными жизнью» (См. с. 36-37 в книге первой нашего издания. — Прим. Ред.).

Вот образец более светлого и справедливого взгляда на Византию, к которому приводят самостоятельные, глубокие, строго научные занятия ее историей.