25 марта 1929 года
25 марта 1929 года
В бытность мою наместником Покровского монастыря я не служил нигде, кроме как в своем храме, бесед с людьми избегал из?за болезненного состояния, отчасти из боязни народной молвы. За десять лет раза три выезжал на самое короткое время: один раз в Зосимову пустынь исповедаться у затворника иеросхимонаха отца Алексия[96], другой раз — по хозяйственным делам в подгородное село Карачарово и село Ильинское вместе с архиепископом Гурием. Разъезжать было некогда. Душу охватывала боязнь за иноческую дисциплину в мое отсутствие и усиление разных групп среди богомольцев, пресечь которое стоило бы великого огорчения и беспокойства. Искать чего?либо на стороне меня не влекли внешние приманки. Божия Матерь в стенах родной обители посылала достаточно утешений и радости, которые не изгладятся из памяти моей до гроба. Ежедневное служение литургии, превосходное пение с канонархом, тишина и безмолвие уединения, любовь народная, созерцание живых примеров пламенного служения Богу простых сердец — все эти радости проистекали от незаслуженной мною милости Божией. Нужные книги религиозного содержания находились под рукой. Чего больше желать? Ради перечисленных утешений сносны были и вихри внезапных испытаний.
Чтобы я не возгордился, Господь учил мою душу смирению через искушения от братии вообще и, в частности, через престарелого архимандрита отца Алексия, жившего на покое при нашей обители. Теперь он, посхимленный, уже спит вечным сном в могиле, а при жизни был источником немалых преткновений для моей гордыни. Архиепископ Гурий по старейшинству предоставил ему право первенства в церковных служениях. Привыкший в былые годы управлять монастырями, отец Алексий независимо держал себя и в Покровской обители, служил, когда хотел, без моего уведомления, сам назначал себе сослужащих, словом, держался особняком. Праздничные богослужения с певчими и поздние обедни круглый год служил он. А я совершал всегда ранние литургии. В последние годы существования Покровской обители архимандрит Алексий, под влиянием личных скорбей и наблюдения над моими бедами, значительно смирился, исповедовался у меня, и я, пожалуй что, с ним подружился.
Каждый вечер после будничного богослужения в мою келлию приходил наш послушник Фока Карпович Шнырук, лет шестидесяти, кроткий, добрый и в высшей степени вежливый. С ним делился я провиантом, чем Бог послал, и взаимной беседой облегчал душу от накопившихся неприятностей. Он и теперь жив и здравствует, состоит по–прежнему певчим в Иерусалимской церкви, что на Бойне.