V
V
Пройдя еще с полверсты, Андрей Иванович толкнул меня локтем и круто остановился.
– Гляди-ка, старушка-то… ай-ай-ай!
В стороне, по тропинке, опираясь на палку и сгорбившись, плелась какая-то старуха. Очевидно, каждый шаг давался ей очень трудно. Сгорбленная спина качалась, голова, опущенная вниз, дрожала, ноги передвигались с трудом. Она не поднимала глаз и сосредоточенно смотрела только под ноги, отмеривая шаг за шагом своего многотрудного пути.
– Матушка, а матушка! – окликнул ее Андрей Иванович.
– Что тебе, касатик?
В голосе старушки слышалось усилие. Она подняла сморщенное лицо с потускневшим взглядом и посмотрела на Андрея Ивановича, продолжая шагать по-прежнему.
– Ты как же это, а? – недоумевал мой впечатлительный спутник. – Чай, ведь трудно?
– Трудно, родимый, трудно! Главное дело – ноги вот, ноги не ходят, – стара.
Слеза выкатилась из моргающего глаза и упала на песок дорожки. Андрей Иванович делал какие-то нелепые движения, что у него служило признаком внутреннего волнения.
– Нешто этак возможно? Ведь тебе никак не дойти.
– Авось Матушка Владычица донесет. Порадеть хочется. А что, далеко ли еще до Каменки, до ночлегу?
– Верст еще двенадцать…
– Ох, батюшки, далеко!.. Иди, иди, касатик. Не смотри на меня, старую… Негоже вам глядеть-то… Ноженьки-то у вас резвые, а я, вишь, измучилась… Не замай, проходите, родимые…
Мы двинулись дальше, и оба долго молчали. Наконец, остановившись, по обыкновению, неожиданно, Андрей Иванович посмотрел на меня долгим, укоризненным взглядом.
– Неужели это она напрасно?.. Думаете, не зачтется? Не может быть, враки!..
И хотя я не думал даже возражать, Андрей Иванович крепко ударил палкой по стволу ближайшей березы и быстро пошел вперед.
Вскоре мы обогнали трех богомолок, которых недавно задевала пьяная компания. Одна была немолода, две – молодые девушки, по-видимому, мещанки или горничные. Все они быстро шлепали босыми ногами. Когда мы поравнялись с ними, они прибавили шагу и шли вровень, хихикая и жеманясь. Андрей Иванович, не обращая внимания, шагал своею журавлиною походкой: я едва поспевал за ним. Это безмолвное состязание как будто сблизило нас с женщинами.
– И что это, право, какие кавалеры, – сказала старшая из них, запыхавшись и стирая пот ситцевым рукавом, – замучили вовсе…
– А вам какая надобность гоняться? – спросил Андрей Иванович.
Я заметил, что его брови хмурятся и глаза будто уходят глубже. Но девушки приняли его ответ за вызов на дальнейший разговор.
– Да ведь, чай, в компании-то веселей, – бойко сказала ближайшая. – Мы видим, что вы кавалеры обходительные, не сиволапые мужики…
– Конечно, веселей, – кинула другая, – что в пути, что на ночлеге…
Все они засмеялись. Но Андрей Иванович, еще не освободившийся от впечатления, произведенного на нас обоих старухой, внезапно остановился, вперил на девушку свои колющие впалые глаза и спросил:
– Вы какое это слово сказали, а? Нет, вы какое слово сказали?
Озадаченные мещанки удивленно посмотрели на него и быстро бросились в сторону, так как Андрей Иванович вдруг впал в тон обличителя. Он поднял руку и, потрясая ладонью над головой, называл девушек сороками и срамницами, между тем как они быстро шлепали по тропинке босыми ногами. Догнав первую кучку богомольцев, они принялись что-то оживленно рассказывать им, указывая назад.
– Сороки короткохвостые, право, сороки! – говорил Андрей Иванович, довольный произведенным впечатлением. – Нету в этом народе никакого понятия…
– Это вы насчет горничных?
– Вопче, женщины.
– А Матрена Степановна?
– Ну, что такое Матрена Степановна? – та же баба! Недаром еще Пушкин сказал: все, говорит, одинаковы, и имя им ничтожество. А уж на что сочинитель был известный.
– Андрей Иванович, Пушкин этого не говорил.
– Ну, вот, не говорил!.. Когда бы не сам я читал… Конечно, – прибавил он через минуту, не без меланхолии, – в прежние года, когда я был холост, тогда и самому лестно было. А то, вишь, к женатому человеку…
– Да им почем знать, что вы женаты?
– Знают… А не знали, так теперь будут знать.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.