Али Шариати: Джихад и шахадат

Али Шариати:

Джихад и шахадат

Термин «martyr» («мученик») произведен от латинского корня «mort», означающего «смерть и умирание». «Мученик» — это существительное, репрезентирующее «того, кто погибает за Бога и веру». В любом случае, мученик — это «тот, кто умер за Бога и веру». Единственное отличие его смерти от смерти другого человека может быть усмотрено в «причине». Он умирает за Бога, в то время как причиной смерти другого может быть рак. Иначе говоря, сущность явления, в данном случае смерти, в обоих случаях одинакова. Поскольку дело касается смерти, нет никакой разницы между тем, кто был убит за Бога, и теми, кто погиб от какой-либо страсти или в результате несчастного случая. В этом смысле Христос и те, кого умертвили за их приверженность христианству, являются мучениками. Иными словами, они были смертниками, потому что в христианской религии понятие «мученик» относится к человеку, который умер.

Однако шахид всегда жив и находится среди нас. Он — не отсутствующий. Таким образом, эти два понятия — «шахид» и «мученик» — являются антонимами. Как уже было сказано, с термином «шахид» (мн. ч. «шахада»), будь то шахид национальный или религиозный, в восточных религиях или в каких-либо других, сопряжено понятие святости. Это так. Вне всяких сомнений, в любой религии, школе мысли, в национальном или религиозном отношении, шахид сакрален. Данное утверждение справедливо даже в том случае, когда речь идет не о религиозном, а о материалистическом мировоззрении. Отношение и чувства, испытываемые к шахиду, отражают его метафизическую святость. По моему мнению, проблема, откуда возникает понятие сакральности шахида, заслуживает детального научного анализа. Даже в тех религиях и философских школах, в которых отсутствует вера в святость и в святых, тем не менее существует убежденность в том, что шахид сакрален. Один его статус дает начало непременной соотнесенности шахида с собственной идеологией. Другими словами, он сам порождает свой ореол ценности и святости, поскольку, во всяком случае, взаимоотношения между человеком и его воззрениями сакральны. Такая же связь устанавливается между шахидом и его верой. Подобным образом, правда неявно, возникает отношение между последователем какой-либо веры и ее шахидами. Так, источником представления о святости шахида является то чувство священного, которое все люди испытывают к своим убеждениям, народу и религии. В рамках экзистенциализма проходят дискуссии, по некоторым параметрам весьма близкие к нашим рассуждениям о велаяте и его следствиях. У человека есть первичный, «неотъемлемый» характер, и характер вторичный, «формирующийся». В своем уважении к прошлому все люди одинаковы. Каждый, кто носит одежду, существует! Однако в подлинном смысле слова то, что формирует характер человека, то есть делает его непохожим на остальных, — это духовные отношения и измерения, чувства, инстинкты, индивидуальные качества — то, что заставляет человека мыслить себя как особенное «Я». Он обретает себя, говоря: «Я есть...»

Откуда возникают особые свойства «Я»? «Я», будучи человеком, после того как родился, выработал у себя определенные черты, качества, позитивные и негативные ценности. Постепенно я познаю себя. Откуда все это берется? Хайдеггер утверждает: «Совокупность знаний человека о своем окружении формирует его характер, это знание есть сознательное отношение человека как экзистенции к внешней по отношению к нему вещи, личности или идее». Когда я устанавливаю мысленную либо экзистенциальную связь с индивидами, движениями, явлениями, вещами, идеями и т.д., данное отношение сказывается на мне. Отражение всего этого становится частью моей сущности и формирует мой характер. Человеческий характер есть совокупность всех его отношений с иными характерами. В соответствии с этим, моя добродетель и мудрость соотносится с добродетелью и мудростью всех тех индивидов, характеров, идей... которые меня окружают и к которым я имею отношение.

Эта связь может быть исторической (например, я читал книги по истории). У нас не было непосредственных контактов с имамом Хусейном. Однако когда мы мысленно встречаемся с ним в книгах и устных рассказах, он становится частью нашего знания, а затем — составляющей наших личных свойств. В этом смысле каждый человек существует в отношении к своим знаниям и идеалам.

Точно так же, когда мы подводим часть нашего существование под какое-то основание, эта часть становится составляющей данного основания. Например, по нашему убеждению, справедливость сакральна. Это — та ценность, которая стала частью нас благодаря нашей связи и контакту с ней. Если я пожертвую тысячу долларов своих собственных денег на установление справедливости, эта тысяча долларов впитает в себя святость справедливости. Пока эти деньги лежали в моем кармане, они были просто тысячей долларов. Когда я отказываюсь от них во имя справедливости, они обретают иной вид, поскольку трансформируются в сущность справедливости. Или, к примеру, у нас есть какие-то деньги и мы кормим группу бедных. Если кормление бедняков имеет на себе отблеск святости, то количество денег, которое ушло из наших карманов на это мероприятие, приобретает определенную ценность. Иными словами, им становится присуща не рыночная, а духовная ценность. Если мы потратили такое же количество денег на распространение пищи духовной, например, на написание, перевод или публикацию книги, эти деньги находят новую ценность, степень которой зависит от того, насколько сакрально само действие в данном вопросе. Иначе говоря, деньги утрачивают свое существование в собственном смысле слова, однако они обретают новое существование и ценность. В действительности деньги являются внешним мерилом энергии и силы. Если все они ушли на вечеринки, то в таком случае приобретают профанную ценность, хотя некоторые думают, что она является священной! Деньги подобны керосину и бензину, которые в состоянии привести в движение машину или зажечь лампу. Однажды деньги потрачены, и лампа зажжена, и деньги превращаются в духовную энергию, зависящую от того, за что они были заплачены. То, что потрачено, не имеет собственной независимой ценности. Эта ценность принадлежит мне — тому, кто их израсходовал. Данное количество денег было частью меня. Так, святость мотивации траты этих денег отражается на мне. Ее ценность возвращается ко мне. Я заслужил ее постольку, поскольку эти деньги были частью моего существования. Сто долларов, которые я пожертвовал на установление справедливости, сами превращаются в «святость справедливости». Святость справедливости обратилась в «деньги», иными словами, нечто абсолютно материальное и экономическое. Таким образом, если они пожертвованы на кормление бедных, ценность такого поступка переносится на сами деньги. Однако то же самое количество денег, изведенное на непристойные вечеринки, не приобретает ценности. Они становятся даже ничтожнее, нежели просто материальная ценность. С этой точки зрения, мы можем сформулировать следующий принцип: «Все обретает собственную ценность сообразно тому, на что было потрачено». Будучи отрицаемым, нечто утверждается. Иными словами, при отрицании его существования утверждается его ценность. В самоуничтожении оно достигает вечности цели, при условии, что данная цель представляет собой что-то вечное, как, например, идеал, ценность, свобода, справедливость, милосердие, мысль или знание. Деньги, пожертвованные на благо приобретения знаний, исчезают из чьего-либо кармана, так что их количество равняется нулю, но в то же время они обращаются в ценность тех знаний, на которые они были израсходованы.

Точно так же, как деньги являются частью моего существования, само мое существование, моя биологическая жизнь, мои инстинкты и мое время являются составляющими меня. Предположим, я потратил час своего собственного времени на то, чтобы заработать денег. Поскольку зарабатывание денег лишено какой бы то ни было ценности, этот час также не может обрести никакой ценности, ибо я принес его в жертву тому, что не ценно и не свято. Но если тот же самый час я отвел на то, чтобы совершенно безвозмездно дать кому-нибудь знания и направить его на истинный путь, этот час был потрачен на нечто ценное. Час берет на себя ценность той цели, на которую он был отдан.

Шахид — это тот, кто отрицает все свое существование во имя сакрального идеала, в который мы все верим. Это естественно, что вся святость данного идеала и той цели переносится на его существование. Правда, его существование внезапно обернулось не-существованием, однако он вобрал в себя всю ценность той идеи, за которую он отдал жизнь. Поэтому неудивительно, что в глазах людей он сам обрел святость. Таким образом, человек становится абсолютным человеком, поскольку он больше не личность, не индивид. Он — идея. Он был индивидом, который пожертвовал собой ради идеи. Теперь же он сам стал идеей. По этой причине мы не рассматриваем Хусейна в качестве конкретного человека, который был сыном Али. Хусейн — это олицетворение ислама, справедливости, имамата и божественного единства. Мы не восхваляем его как индивида с тем, чтобы придать ему ценность наряду с иными шахидами. Это все не имеет отношения к сути дела. Когда мы говорим о Хусейне, то не имеем в виду Хусейна как такового. Хусейн — это индивид, который с неподдельной искренностью, с предельным величием силы человеческой отдал жизнь за абсолютную и священную ценность. От него самого не осталось ничего, кроме имени. Он больше не человек, он — идея. Он превратился в целое направление мысли, которому он принес себя в жертву.

Человек, который становится шахидом ради блага народа и вследствие этого считается святым, приобретает данный статус. По мнению тех, кто понимает народ не как сумму индивидов, а как целое, характеризующееся наличием коллективного духа, шахид является кристаллизацией этого духа, который называют нацией. Подобным же образом человек, принесший себя в жертву во имя знания, также больше не индивид. Он сам становится знанием, шахидом знания. Мы прославляем свободу путем восхваления человека, отдавшего жизнь за свободу, при этом мы не почитаем его просто по той причине, что он был хорошим человеком. Безусловно, в этом нет противоречия [исламу], поскольку с точки зрения Бога он все еще остается индивидом, и в жизни будущей его ждет своя судьба и личное воздаяние. Но в обществе, где он судим сообразно критериям своего направления, мы не превозносим его как человека, мы чтим саму идею, почитаем священное. С этой точки зрения смысл понятия «шахид» все больше проясняется. Когда вера в положения определенной религиозной школы постепенно разрушается, когда в новом поколении она почти исчезает, будучи преданной забвению в результате сговора, внезапно индивид восстанавливает ее путем самоотрицания. Иными словами, он призывает ее вернуться на сцену жизни. Жертвуя собственным существованием, он утверждает исчезающее существование того идеала. По этой причине он является шахидом (присутствующим свидетелем) и машхадом (видимым). Он всегда находится впереди нас. Идея также достигает присутствия здесь и вечности с помощью шахида. Она возрождается и вновь обретает душу.

Существует два вида шахидов, один из них символизирует Хамза, повелитель мучеников, другой персонифицирован Хусейном. Между Хамзой и Хусейном существует большая разница. Хамза — это моджахед и герой, который идет в бой с целью одержать победу и поразить врага. Вместо этого он сам повержен, убит и таким образом становится шахидом. Однако в данном случае речь идет о шахадате индивида. Его имя находится в верхней строчке списка принявших смерть за веру.

Хусейн, с другой стороны, представляет собой иной тип шахида. Он не вступает в сражение с намерением убить врага и вернуться победителем, равно как и не погибает в результате террористического акта, подобно Вахши. Это не тот случай. Хусейн, который мог бы сидеть дома и просто жить, восстает и сознательно приглашает смерть. Именно в этот момент он выбирает самоотрицание. Он избирает этот опасный путь, становясь в центре битвы и выступая против созерцания мира и против времени, так, чтобы его действие получило широкую огласку и чтобы та идея, за которую он отдает свою жизнь, была бы понята в ближайшее время. Хусейн выбирает шахадат в качестве своей кончины и средства к утверждению того, что отрицалось и было подвергнуто искажению со стороны аппарата управления.

В случае с Хамзой, напротив, шахадат выбирает его и других моджахедов, которые отправляются в бой за победой. В шахадате Хусейна его целью является самоотрицание во имя освящения того идеала, который отвергается и постепенно исчезает. С этой точки зрения, джихад и шахадат — совершенно разные вещи. Али говорит о двух понятиях в двух неодинаковых контекстах, у каждого из которых имеется своя философия. «Аль-джихад иззун лиль ислам» («Джихад является славой ислама»). Джихад — это действие, философия которого отличается от философии шахадата. Безусловно, в джихаде может присутствовать шахадат, но он олицетворен Хамзой, а не Хусейном.

«Аль-шахадат истизхаран аляль-муджахадат» («Шахадат выявляет то, что скрыто»). Да, такова цель шахадата, и поэтому он всегда отличается от джихада. Вот как я понимаю суть проблемы. Когда-то истина была установлением, которое выглядело привлекательным в глазах людей. Все следовали ей, и она была священна. Ее всеми силами охраняли. Однако со временем, поскольку истина не обслуживала интересы меньшинства и угрожала правящей верхушке, в результате сговора она была устранена из умов и жизней людей. Свято место пусто не бывает, и в качестве компенсации они придумали нечто свое. Постепенно изначальная идея была окончательно утрачена, подменена обсуждением совсем других проблем. В данной ситуации шахид, намереваясь возродить первоначальную идею, жертвует своей собственной жизнью и тем самым привлекает внимание к ставшему непопулярным предписанию, вызывая отвращение к его поддельным заменителям. Это и есть цель. Во времена Хусейна основным был вопрос о том, кому должна принадлежать власть после смерти Пророка. Остальные проблемы являлись маловажными. Главный вопрос звучал так: «В любом случае, кто призван править уммой и быть ответственным за судьбу мусульман?» Как мы помним, он был камнем преткновения на протяжении всей эпохи правления династии Омейядов. Подоплекой восстаний и кризиса власти Омейядов была именно эта проблема. Люди были готовы в любой удобный момент заполнить собой мечети и схватить халифа за горло, вопрошая: «На основании какого аята и почему ты занимаешь свой пост? Имеешь ты на это право или нет?» Конечно, в такой ситуации правители не могли находиться при власти долго. Неудивительно, что омейядский период продолжался не более столетия.

Во времена своего халифата Аббасиды, которые были в большей степени искушены в данных вопросах, нежели Омейяды, деполитизировали население, то есть сделали народ более равнодушным к вопросам об имамате (лидерстве) и к судьбе общества. Как им это удалось? Они добились этого, прибрав к рукам все сакральное: поклонение, кораническую экзегетику, калам (теологию), философию, перевод иностранных книг, систему образования, развитие и экспансию цивилизации — так, чтобы Багдад мог быть наследником всех великих городов и цивилизаций мира, а мусульмане стали самыми передовыми людьми. (Но чем все это в действительности закончилось!) Лишь бы все забыли об одной проблеме и никто не обсуждал ее.

Чтобы вновь обратить людские взоры на эту проблему, возникает шахид. Поскольку у него нет ничего, кроме собственно жизни, он приносит ее в жертву. Он отдает жизнь за определенную идею, а посему святость идеи переносится на него самого.

«Аллаху принадлежит и восток, и запад, Он ведет, кого хочет, по прямому пути! И так Мы сделали вас умматан васатан (общиной посредствующей), чтобы вы были шахидами (свидетелями) относительно человечества и чтобы Посланник был шахидом (свидетелем) относительно вас» (2:142-143).

В данном аяте шахид понимается не как «убитый». Шахадат указывает на то, что было сокрыто и почти ускользнуло из области памяти, постепенно предаваемое людскому забвению. Шахид свидетельствует за эту невинную, безмолвную и униженную жертву. Мы знаем, что шахид является понятием, отличающимся от всех остальных. Посланник — это шахид, который не был убит. Не будучи уничтоженным, исламское общество, основанное на установлениях Корана, имеет статус и круг ответственности шахида. Бог говорит: «...так, чтобы вы могли быть свидетелями относительно человечества...», так же как Посланник — свидетель относительно вас. Итак, значение шахадата шире и важнее того, чтобы быть убитым. Тем не менее тот, кто отдал свою жизнь, совершил наиболее величественный шахадат. Каждому мусульманину нужно строить общество свидетелей за остальных людей, ибо Посланник — это образец, по которому мы формируем себя. Он — наш шахид, а мы — шахиды человечества.

Мы установили, что слово «шахид» имеет дополнительное значение: «пример, прототип, образец», на который человек равняется. Это значит, что мы должны отвести нашему Пророку центральное место в культуре, вере, знании, мысли и обществе, приведя все это в соответствие с его примером. Если вы сделали это, то вы тем самым поместили себя в центр времени и земли, все иные народы и массы будут строить свою жизнь, ориентируясь на вас. В этом отношении вы (как народ) становитесь их шахидом. Иными словами, ту роль, какую сыграл для вас Посланник, вы будете играть для остальных. В этом смысле выражение «умматан васатан» (справедливое и гармоничное общество) оказывается довольно уместным применительно к слову «шахид». Мы обычно думаем, что наименование «умматан васатан» относится к умеренному обществу, то есть к обществу, в котором нет расточительности или мелочности, которое не погрязло в материальном в ущерб духовному. Это — общество, где есть место и духу, и материи. Оно «умеренно»; но, принимая во внимание вопрос о миссии этой уммы, для данного выражения значение васатан («посредствующий») не является существенным. Его смысл — намного более возвышенный. Он состоит в том, что мы, будучи уммой, призваны стать осью времени; то есть мы не должны быть группкой людей, населяющих уголок Ближнего Востока и вращающихся вокруг самих себя, при этом оставаясь в стороне от судьбоносных и жизненно важных событий, которые влияют на все и определяют настоящее человечества и историю завтрашнего дня. Мы, постоянно поглощенные снисходительностью к собственным слабостям, не должны пренебрегать этой [возложенной на нас] ответственностью. Наша миссия — быть в центре поля. Мы должны быть не обществом гаибов (гаиб — «отсутствующий», в противоположность шахиду), которое является изолированным и псевдомутазилитским, а уммой, находящейся посреди Востока и Запада, между Правым и Левым, между двумя полюсами, иными словами, в центре поля. Шахид — именно такая фигура. Он присутствует на всех полях. Умматан васатан представляет собой общество, находящееся в центре всех сражений; у него есть универсальная миссия. Оно не является изолированным, закрытым и удаленным сообществом. Это — общество шахидов.

Мнение, которое я высказал относительно шахадата в прошлом году, заключается в том, что шахадат, являющийся одной из основ ислама, следует рассматривать в качестве отдельного столпа веры, такого же, как молитва, пост и джихад. Стоит принять во внимание, что в обыденном сознании шахадат воспринимается как состояние или участь моджахеда, осуществлявшего джихад и принявшего смерть от рук врага. Это тоже правильно. Но я говорю о принципе, который является смежным по отношению к джихаду — не выступая при этом ни в качестве дополнения к нему, ни в виде определенной ступени, которой моджахед достигает с точки зрения Бога или применительно к своей будущей жизни — ибо то, что я имею в виду, относится к особому типу шахадата, символически представленному Хусейном. У нас в исламе есть выдающиеся шахиды, такие, как наши имамы, первый и главный среди них — Али, величайший имам и славный сын ислама. Однако, несмотря на то что Али тоже является шахидом, мы рассматриваем Хамзу и Хусейна в качестве идеальных типов шахадата.

Хамза — это великий герой ислама, шахид одного из наиболее памятных сражений под Ухудом (в 627 году). Пророк ислама ни о ком не печалился так сильно, как о Хамзе, даже в тех случаях, когда умер его собственный сын, Ибрахим, или когда пали смертью мучеников некоторые его знаменитые сподвижники. В битве под Ухудом Хамза стал шахидом в результате бесчеловечного заговора, который был задуман Хинд (женой Абу Суфиана и матерью Муавии) и осуществлен ее рабом Вахши. Реакция Посланника была бурной. Люди Медины столь сильно превозносили Хамзу в качестве героя, что саудиты обвинили их в поклонении ему. Это показывает, насколько грандиозна была его слава, хотя он и не был мединцем. Именно с его переходом в ислам численность мусульман стала расти. В начале бизата курайшиты считали Хамзу эпическим героем. Он был младшим сыном Абд аль-Мутталиба, великого охотника и воина. После того как он вступился за Посланника, подвергавшегося всяческим оскорблениям со стороны курайшитов, Хамза стал склоняться к принятию ислама. Как только он сделался мусульманином, мусульмане перестали быть слабой и притесняемой группой. Они действительно проявили свою готовность действовать открыто. В дальнейшем же, пока такая личность и такой воин, как Хамза, был в рядах мусульман, он затмевал собой всех остальных. Даже Али, будучи столь блестящей и эпохальной для ислама личностью, находился под влиянием Хамзы. Очевидно, что в битве под Ухудом мусульман вел в бой Хамза, а за ним следовал Али.

Вы знаете, когда Хамза погиб из-за этих грязных женских козней, Посланник очень разозлился и опечалился. Как только он приблизился к телу Хамзы, то увидел, что глаза последнего были выколоты, а нос и уши — отрезаны. Хинд сделала себе из них устрашающий орнамент. Человек, который поклялся выпить кровь Хамзы, исполнил свое обещание при Ухуде. Мухаммад, стоя у бездыханного тела этого великого героя, молодого и любимого сына Абд аль-Мутталиба, своего юного дяди, говорил с таким ожесточением и жаждой отмщения, что тут же пожалел об этом и получил предупреждение от Бога. Мухаммед поклялся, что спалит заживо тридцать врагов, и это будет возмездием за пролитую кровь Хамзы. Однако тотчас же раздался небесный глас, возвещавший, что только Господь огня имеет право сжечь человека за его преступление. Так Посланник нарушил свой обет. Поскольку Бог запретил ему такую месть, он пытался утешить себя чтением поминальной молитвы.

После того как он вернулся в Медину, члены семей оплакивали своих близких; но никто не скорбел о Хамзе, ибо у него не было там ни родственников, ни дома. Он был одиноким переселенцем. Посланник, полный столь нежных чувств, которых никто не ожидал от такого мужественного героя, как он, был обескуражен тем, что никто, кроме него, не плакал по Хамзе, сыну Абд аль-Мутталиба, «герою нашей семьи». Тронутые столь нежными чувствами, люди из мединской общины приходили к Посланнику и приносили свои соболезнования, говоря: «Мы будем оплакивать смерть Хамзы, а Посланник прочитает поминальную молитву по нашим погибшим». И он поблагодарил их.

По меньшей мере первое время в истории ислама Хамзе был присвоен титул Сайид аль-шахада (повелителя шахидов). Впоследствии данный титул стал относиться прежде всего к Хусейну. Оба они — повелители шахидов, но между их шахадатом есть фундаментальная разница. Они относятся к двум различным типам, которые едва ли можно сопоставить. Хамза является моджахедом, который погибает в разгар джихада, а Хусейн — это шахид, достигающий шахадата до того, как он был убит. Он остается шахидом не только на месте собственного шахадата, но у себя дома. С того самого момента, как Валид, правитель Медины, попросил Хусейна присягнуть ему на верность, на что тот ответил: «НЕТ!» — и за этот отказ он был предан смерти. Хусейн становится шахидом, поскольку слово «шахид» в данном случае не обязательно обозначает кого-либо, кто был убит, а относится именно к свидетельствующему, нацеленному на неприятие осуществленных перемен. Шахид — это человек, который с момента принятия подобного решения выбирает для себя шахадат, даже несмотря на то, что между его решением и смертью могут пройти месяцы и даже годы. Если мы хотим объяснить фундаментальное различие между этими двумя видами шахадата, то должны постановить, что в случае с Хамзой именно смерть выбирает его. Иными словами, шахадат избирает шахида. Случай же с Хусейном — прямо противоположный. Шахид выбирает собственный шахадат.

Философия формирования моджахеда отличается от философии становления шахида. Моджахед — это искренний воин, который ради защиты своей веры и общины или же их распространения и прославления идет в бой с целью разбить, опустошить и победить врага, который препятствует или угрожает его пути; таким образом, различие между атакой и защитой — это джихад. Моджахеда могут при этом убить. Поскольку он погибает на этом пути, мы называем его шахидом. Шахадат, персонифицированный Хамзой, — это трагическое происшествие с моджахедом, намеревавшимся повергнуть и убить врага. Таким образом, шахадат Хамзы относится к человеку, принявшему смерть от рук врага, вместо того чтобы он убил этого врага. Этот человек является моджахедом. Что касается Хусейна, то он как шахид сам идет навстречу собственной смерти. В первом случае шахадат выступает в качестве события, имеющего негативную окраску. Во втором случае шахадат представляет собой сознательно поставленную цель. Когда речь идет о первой разновидности шахадата, то имеется в виду несчастный случай на пути к победе, во втором типе шахадат является местом назначения. Смерть Хамзы — трагедия; смерть Хусейна — идеал. Это целая идеология. Там — моджахед, который, желая убить врага, сам погибает. Его оплакивают, о нем сочиняют панегирик. Здесь — шахид, и его смерть не является неудачей, ибо шахадат является высочайшей степенью, вершиной развития человека. Это — достижение абсолюта посредством собственной смерти. Смерть в данном случае — не зловещее событие. Это — оружие в руках друга, которым он поражает врага в голову. В ситуации, когда встающий на защиту истины Хусейн абсолютно беспомощен перед лицом атакующего врага, он наносит ему удар в голову при помощи своей смерти.

Шахадат источает неповторимое сияние; он озаряет мир светом и согревает холодные и мрачные сердца. Он приводит в движение парализованную волю и мысль, прежде поглощенную стагнацией и темнотой, он пробуждает память, из которой стерлись все истины и воспоминания, он дает надежду и проницательность, он укрепляет волю человека и заставляет его осознать свою миссию и ответственность. Мысль, что «ничего не может быть сделано», сменяется убежденностью в том, что «кое-что может быть сделано», и даже «что-то должно быть сделано». Гибель шахида влечет за собою и смерть врага, поверженного теми, кто был научен кровью шахида. Проливая свою кровь, шахид не выступает в качестве непосредственной причины падения врага (ибо один он не в состоянии осуществить этого). Он желает унизить врага, и ему это удается. Шахид выбирает смерть вовсе не потому, что хочет спастись от тяжелых условий и неуютного окружения. Он не встает на позорный путь. Вместо негативного ухода шахид осуществляет позитивную атаку. С помощью своей смерти он осуждает угнетателя, совершая свой поступок на благо угнетенных. Он разоблачает агрессию и возрождает то, что прежде отрицалось. Он напоминает людям о том, о чем они уже забыли. В заледеневших сердцах он зажигает огонь жизни, воскресения и движения. Для тех, кто пребывал в плену и считал такое состояние нескончаемым, кровь шахида является спасительным кораблем. Для глаз, которые уже не могут прочесть слова истины и узнать ее лицо в сумерках деспотизма и оболванивания, когда не видно ничего, кроме осквернения всего и вся, кровь шахида — это мерцание свечи, которая дает возможность видеть, это лучистый свет руководства для дезориентированных людей, странствующих среди бездомных караванов, по горам, пустыням, заброшенным дорогам и канавам.

Перевела с английского Анастасия Ежова

Данный текст является ознакомительным фрагментом.