КОТ ИГУМЕНА ТРАЯНА

КОТ ИГУМЕНА ТРАЯНА

– Кто бы это мог сделать? – Гайда с изумлением таращился вверх. Там, метрах в семи над землей, к одной из ветвей древней ивы, которая росла за стенами Лавры с незапамятных времен, был накрепко примотан скотчем пушистый серый кот.

– Кто бы это ни был, в изобретательности ему не откажешь, – отозвался Сковорода, в котором развитое сострадание боролось с желанием расхохотаться.

После ночного богослужения на праздник Успения и последовавшим за ним обильным и щедрым разговением Гайда, Сковорода и Настоящий решили прогуляться вокруг Лавры, наслаждаясь последними летними днями и каникулярной свободой – до первого сентября и начала занятий оставалось всего три дня. Им было о чем поговорить, они не виделись целый месяц, пока отдыхали дома, и теперь собирались наверстать упущенное. Но приятную прогулку под монастырскими стенами испортил любимый кот отца Траяна, который неистово орал на всю округу, дико сверкая безумными глазищами и тщетно пытаясь вырваться наружу. В предрассветной дымке он походил на блестящий пульсирующий кокон гигантского насекомого.

– Тот, кто это учудил – эгоист, – уверенно сказал Настоящий.

– Почему?

– Потому что сделал и никому не рассказал. Так поступают только эгоисты, нормальный человек обязательно позвал бы зрителей и дал бы им насладиться представлением. Жаль, что в нашей семинарии учатся эгоисты. Да еще и священниками станут потом.

– Снимем? – неуверенно спросил Сковорода.

– Вот Траян приедет, пусть сам и снимает, – отозвался Гайда.

– Но он ведь приедет только к первому сентября, кот не доживет.

– А кому-то его жалко? – возмутился Гайда.

– Кота или Траяна? – уточнил Настоящий.

– Гайда, ты просто мстишь ему за то, что он, помнится, в прошлом учебном году спал на твоей подушке, набросал шерсти,и тебе пришлось всю постель перестирывать. Я имею в виду кота, – рассудительно заметил Сковорода.

– А тебе, значит, всё равно! – воскликнул Гайда. – Эта тварь загадила все коридоры, однажды его стошнило на наш чайный столик в комнате, еще он как-то надул Задубицкому в кроссовки, а тебе все равно?! И не известно, как он вел себя летом, пока нас не было.

– Я знаю, я знаю! – радостно отозвался Настоящий. – Два дня назад в ризнице Семинарского храма он вылакал пол-литра запивки, предназначенной для причастников, и из-за этого сильно попало ризничным, они мне сегодня рассказывали. Кстати, может, это они его и того, а?

– Твари бессловесной мстят, безумцы, – Сковорода сокрушенно качал головой. – Надо бы Задубицкого позвать, он залезет и снимет.

– Ну, ладно, пусть снимает. Заодно полюбуется, – согласился Гайда, доставая телефон, – мы же не эгоисты, в конце концов, чтобы в одиночку наслаждаться… Эй, утроба ненасытная, ты еще в столовой? Бросай все и беги к нам, тут такое…

Кота звали Аттила, а если полно, то Аттила-бич-Божий, и прозвище свое он оправдывал сполна, поскольку в душе был истинным гунном. Семинария стенала от его тирании, небезосновательно подозревая отца проректора в намеренном поставлении кота на данное послушание – досаждать и портить жизнь семинаристам. Однако прежде чем вырасти в великого покорителя Московских духовных школ, Аттиле пришлось пройти нелегкий путь.

Барсик, так звали Аттилу прежде чем в нем проснулся вкус к варварским набегам и разрушениям, был принесен Траяном в Семинарский корпус из монастырского общежития Лавры, из кельи его знакомых одноклассников – монахов Тавриона и Родиона. Однажды вечером, на исходе Великого поста, Траян зашел к друзьям попить чайку и посмотреть на их новые переводы с латинского. Барсик безжизненным комком лежал на кровати и его взгляд выражал тупую скорбь. Траян сразу удивился, почему приветливый и общительный кот не вскочил и не побежал навстречу тереться о подол мягкой монашеской рясы.

– А что с котом? – Траян сел на твердую кровать и стал его ласково гладить. Кот смотрел на него с мольбой.

– Да, чего-то приболел малость, – отцы переглянулись.

Траян взял кота на руки и удивился непривычной легкости и худобе всегда упитанного и лоснящегося довольством Барсика.

– Он у вас не ест, что ли? – Траян внимательно осматривал и ощупывал пушистое тело.

– Ага, отказывается. Да отлежится… Все будет хорошо, давай что ли чайку попьем, – Родион явно хотел переменить тему разговора.

Траян пристально посмотрел на Родиона, потом перевел взгляд на смущенно рассматривающего что-то на полу Тавриона, медленно встал, подошел к холодильнику и достал оттуда банку рыбных консервов. Монахи застыли. Он молча вскрыл крышку и маслянистый запах прибалтийских шпрот, дразня нос, поплыл по келье. Кот отчаянно заорал, попробовал встать, но задние ноги безжизненно подломились, и он мохнатым комом упал на пол. Траян поставил шпроты перед ним. Барсик с обезумевшим взглядом, извиваясь всем телом, отчаянно подполз к банке на передних лапах.

– Отцы? Вы что, кота постили? – он спросил это так тихо и спокойно, что Родион с Таврионом поняли, будет буря.

Они заговорили все сразу. Траян метал громы и молнии, келья дрожала, монахи оправдывались, метались из стороны в сторону в тщетной надежде спастись, называли себя бестолочью, клялись, что больше не будут. А кот в это времяслышал божественную музыку и уплетал шпроты с видом абсолютного счастья. Через пятнадцать минут, остывшие и обессилившие, они уже просили друг у друга прощения, а потом до полуночи пили чай, весело хохотали, острили, перемывали друг другу кости, и Барсик, благодарно мурлыча, теплым клубком спал на коленях Траяна. Уходя от друзей Траян забрал кота с собой, а в ответ на все протесты просто посоветовал:

– Заведите себе козу, – и Родион с Таврионом еще долго обсуждали неожиданное предложение.

Проректор поселил кота в своей комнате в Семинарском корпусе. У него была келья в Академии, но он специально просил Владыку, чтобы ему дали место и в Семинарском корпусе. Он принципиально не стал брать кота в Академию, потому что во дворе ее жила безумная собака ректора, да и погулять было особо негде. А Семинарский корпус с прилегающим парком изобиловал всевозможной живностью, необходимой коту для поддержания тонуса.

По указанию Траяна студенты выпилили коту вход в нижней части двери, ведущей в его комнату, и шкуркой зачистили заусенцы. Раз в день Траян приходил покормить и проведать своего любимца, которому вскоре дал новое имя, ибо слава кота распространилась по семинарии в одночасье, и слава эта была велика.

Характер у Аттилы оказался гордый и независимый. За месяц он разогнал всех котов, живших поблизости, и провозгласил семинарию своей империей. Он серьезно считал, что все помещения, которые находились в огромном корпусе – это продолжение той комнаты, в которой он жил. Он, не стесняясь, заходил в семинарские и регентские общежития, таскал со столов еду, спал на чужих кроватях, ловил рыбок в аквариумах и жестоко карал тех, кто восставал против его господства. Плюс ко всему прочему он стал делать свои дела прямо в коридоре, и потому сонные семинаристы, выходившие в уборную ночью или под утро, когда еще не включили основной свет, обратно возвращались проснувшимися и злыми.

Окончательно на кота затаили обиду после того, как он надул на стол в одной из комнат.

И все было бы ничего, но как раз в тот момент, когда кота учили уму-разуму, в комнату вошел Траян.

– Почто животину мучаете? – спросил проректор студента, который закончил тыкать кота в лужу на столе и теперь флегматично и обстоятельно объяснял ему, в чем тот не прав, держа правой рукой за шкирку. Кот недовольно орал ему в лицо и, судя по всему, с доводами согласен не был.

Семинарист, внезапно услышав за спиной голос проректора, вздрогнул всем телом, и Аттила, воспользовавшись моментом, вывернулся из рук и пулей вылетел из комнаты. Траян постоял еще несколько секунд и молча вышел следом.

На следующий день за обедом дежурный помощник объявил, что такой-то студент за жестокое обращение с животными назначен на новое дополнительное послушание: весь второй семестр он будет по первому требованию трудиться в доме и на участке матушки Синицыной.

Это было не просто несправедливо, ведь кот пострадал за дело, – это было бесчеловечно.Траян бил наотмашь. Матушка Синицына была настоящим чудовищем, и работать у нее было самым страшным из возможных наказаний. Она не только заставляла работать много и тяжело, но и по пять раз заставляла работу переделывать, всячески при этом человека унижая. Отдать ей в кабалу студента на весь семестр было беспрецедентным наказанием.

Вся семинария возненавидела кота лютой ненавистью.

Отец Траян сам вырыл могилу Аттиле, и вопрос о том, когда его туда закопают, был лишь вопросом времени.

Макс Задубицкий уже больше часа находился в столовой. Он шесть раз поел, посидел за пятью столами, а сейчас перед ним стояла тарелка с ветчиной и сыром, которыми он намеривался закусить напоследок. Большая часть семинаристов уже позавтракала, а те, что остались, сидели небольшими компаниями и разговаривали. В постепенно пустеющей столовой, кокетничая и смеясь, порхали молоденькие официантки, убирая посуду и вытирая столы. У Макса зазвонил телефон. Макс прорычал в трубку: «Что ты привязался ко мне, Гайда? Я только начал наедаться!»Семинаристы, сидевшие за соседним столом, повернули головы в сторону человека, который один съел больше, чем все преподаватели Академии. Макс насадил на вилку пять кусков ветчины, отправил их в рот и в такой позе замер, слушая Гайду. Наконец он выдернул вилку, вскочил, проглотил, почти не жуя, и начал хохотать так, что задребезжали хрустальные люстры. Теперь на него смотрела вся столовая.«Аттилу?! Скотчем?!.. К иве?! Я на подходе, не вздумайте снимать его без меня!» – Макс закинул в рот немного сыра и направился к выходу. Путь ему перегородил знакомый второкурсник: «Эй, что случилось?» «Кто-то привязал кота Траяна к верхней ветке ивы, что растет за Лаврой у Уточьей башни. Скотчем! Пошли смотреть!» Семинаристы повскакивали с мест и ринулись за Максом, оставив разочарованных официанток наедине друг с другом.

Гайда, Настоящий и Сковорода сидели под ивой и любовались начинающимся днем. Солнце еще не взошло, и древние, высокие, неохотно просыпающиеся стены монастыря освещались только светлым небом. Друзья молчали, Аттила тоже примолк. Настоящий счастливо улыбался, Гайда вспоминал, как много таких тихих и радостных минут им удалось пережить за время учебы, Сковорода думал о том, что лучшее в семинарии – это друзья и Лавра.

Из Святых ворот – главного входа в монастырь – показалась высоченная фигура Задубицкого. Аттила жалобно мяукнул. Вдоль восточной стены Макс неторопливой трусцой приближался к сидящим однокурсникам. «Сейчас начнется потеха», – сказал Гайда. «Надо было его попросить стремянку принести, – заметил Сковорода, – потому что так он не доберется, а только все ветки пообломает, тяжеленный ведь». «Говорю ж, потеха будет», – Гайда встал. «Интересно, – спросил Настоящий, – Макс сюда бежит, чтобы посмеяться, или действительно за котом полезет?» «Не знаю, как Макс, – ответил Сковорода, увидев, как из Лавры вываливает толпа студентов, – но остальные сюда бегут точно не для того, чтобы Аттилу спасать». Почуяв неладное, Аттила снова завозился, в тщетных попытках вырваться на свободу.

Паломники, расходившиеся с ночной службы по гостиницам, с удивлением смотрели, как семинаристы в кителях и подрясниках нескончаемым черным потоком стремятся куда-то за Лавру, сворачивают налево и собираются в большую оживленную толпу на стыке южной и восточной стены монастыря. Паломники направились за своими будущими пастырями. Толпа росла на глазах. Подходили новые и новые группы студентов, уже вся семинария знала о каре, постигшей нахального кота проректора. Это был лучший подарок на праздник Успения и к началу учебного года.

Студенты смеялись, показывали на Аттилу пальцами, одобрительно кричали и аплодировали. «Кто бы мог подумать, – радовался Настоящий, – что мы так дружно ненавидим эту пушистую тварь! Ура!» В толпе появились трое дежурных помощников, но в отсутствии Траяна их никто не боялся. Помощники подгоняли четырех первокурсников, тащивших длинную алюминиевую стремянку. Расступались перед спасательной бригадой неохотно. «Ой, – закричала какая-то женщина, – да там же котик! Котика привязали. Сатанисты! Сатанисты проклятые, в праздник над котиком издеваются!» Студенты взорвались хохотом. Дежурные помощники дотащили лестницу и стали бестолково суетиться, пытаясь ее удобнее установить. Со всех сторон сыпались насмешливые советы, всем было весело. Аттила был близок к обмороку.

Отец Траян любил кошек с детства. Когда он появился на свет, молодая и озорная кошка Айка, которую отец дрожащим и плачущим котенком притащил когда-то с улицы, прониклась к нему поразительной любовью и привязанностью. Все детство она была его лучшим другом. Она устраивала ему засады, чтобы неожиданно выпрыгнуть из-за угла или со шкафа, когда он, ничего не подозревая, еще нетвердой походкой шел по комнате. Колотила мягкими лапами по его большой детской голове, когда он сидел на полу, и он кричал на всю квартиру «Ая-яйка!». Она укладывала его спать, стерегла его сон и отводила умываться и завтракать, когда он просыпался. Они играли в прятки и догонялки, а потом, после обеда, утомленные и счастливые засыпали в обнимку прямо на теплом полу, и Андрей улыбался во сне.

Айка ушла умирать, когда Андрею шел тринадцатый год. Почему-то теперь, возвращаясь раньше времени со скучнейшей богословской конференции, Траян вспомнил о ней.

Выходя из машины на площади перед Лаврой, он сказал водителю не ждать его и ехать в гаражи. А сам пошел по направлению к Уточьей башне, рядом с которой собралась, кажется, вся семинария.

Дежурные помощники уговаривали студентов взобраться по лестнице к Аттиле. Самим им было неудобно из-за подрясников, да и окончательно становиться посмешищем они не хотели. Студенты отнекивались. Настоящий с Гайдой начали скандировать: «Задубицкий, Задубицкий!» Их дружно поддержали, и Макс полез за котом. Лестница была крепкой, но все-таки ощутимо прогибалась. Где-то посередине пути Макс решил высказать свои сомнения, повернулся к друзьям и замер, вглядываясь в приближающуюся к толпе фигуру в развивающейся на ходу рясе. Макс беззвучно выговорил: «Траян».

Гайда вскочил на две ступеньки лестницы, вытянул голову, спрыгнул обратно и схватился за волосы. Толпа медленно оцепенела, и наступила тишина. «Ой-ой-ой», – сказал Настоящий. «Почему он так рано вернулся?» – спросил Сковорода внезапно осипшим голосом. «Нам всем крышка», – подытожил Гайда. Траян шел через толпу, и было видно, где он шел: перед ним расступались, но никто не становился на то место, где ступала нога проректора. Те из семинаристов, которые были в состоянии думать, думали о том, что времени их учебы в семинарии наступил конец. Отчислены будут все.

Вообще все.

Проректора не переубедишь, что ты пришел из-за жалости к коту, проректор видел, что толпа дружно смеялась над аттиловыми мучениями. «Это бич Божий, – пробормотал Настоящий. – Мы придумали себе апокалипсис. Как глупо».

Траян подошел к иве, кивнул помощникам и посмотрел на Аттилу. Тот молчал и не шевелился.

– Максим, – обратился проректор ко все еще стоящему посередине лестницы Задубицкому, – а вы не слишком тяжелый для этого дела?

– Я? Я нет. Наверное, – испугано ответил Макс.

– Тогда давайте высвобождайте его уже, – Траян обратился к помощникам: – И давно он тут висит?

Помощники переглянулись, ежась от холодного взгляда проректора:

– Его обнаружили после службы.

Гайда, Сковорода и Настоящий попытались спрятаться в толпе, чтобы помощники не указали, что это они нашли кота.

– Значит, несколько часов, – задумчиво сказал Траян, наблюдая за Максом, который добрался до Аттилы и отрывал скотч от ветки. Аттила был жив, он немного шевелился. – А чей это кот-то?

Помощники от волнения быстро моргали; они понимали, что проректор намеренно сдерживал себя, но сейчас будет буря:

– В-ваш, батюшка.

– Мой?

– Это… это Аттила…

Проректор посмотрел наверх. Все замерли, ожидая взрыва атомной бомбы. Макс, почти отодравший кота, сморщился. Из-за горизонта вынырнуло солнце, окатив толпу красным светом. Траян помолчал, потом снова обратился к помощникам:

– Да какой же это Аттила? У Аттилы передние лапы в белых носочках, а у этого только кончики лап белые.

– …как так не Аттила?

– Ну, вот так, – проректор пожал плечами. – А вам хотелось бы, чтобы это был он?

Макс схватил кота за переднюю лапу – белого носка не было. Да и вообще кот, хотя походил на Аттилу окраской, размерами был меньше и был гораздо худее.Макс крепко уцепился за ветку одной рукой, повернулся к студентам, вытянул кота в другой руке и закричал: «Самозванец!!»

Настоящий называл происшедшее чудом. Гайда признавался, что впервые подумал о том, что не сможет закончить семинарию. Сковорода утверждал, что за те ужасные несколько минут состарился на десять лет. Задубицкий сознался, что готов был специально упасть с лестницы, лишь бы не передавать в руки проректора его кота.

Но это был не кот проректора.

Аттила в то праздничное утро спокойно дремал на правом клиросе храма в Семинарском корпусе, а в новом учебном году искренне недоумевал, почему стал всеобщим любимцем, несмотря на все его шкоднические проделки.