Глава 12. Плененный церковью в Гиппоне Регии

Глава 12. Плененный церковью в Гиппоне Регии

Servus Dei — «Слуга Божий» — был христианином с умозрительными жизненными идеалами, навеянными Платоном и его последователями. Следующее перевоплощение Августина состояло в том, что он поступился философской медитацией в пользу практических задач Церкви. В Тагасте он обнаружил, что Церковь нуждается в нем. «Брат сердца моего» (fater cordis mei, Исп. IX, 4), как называл Августин Алипия, — страдавший роковой страстью к цирковым забавам, то есть конским бегам, гладиаторским боям и схваткам с животами (Исп. VI, 7), и последовавший за Августином из Карфагена в Милан и обратно в Африку, — неожиданно стал епископом в Тагасте. Августин избегал городов, в которых не хватало епископов, из страха попасть в плен к тамошней общине. Поссидий рассказывает, что Августин отправился в Гиппон, чтобы посетить там одного «поверенного в делах», agens in rebus, который собирался идти в монастырь (Жизнь Августина. 3). Очень многие из императорской администрации и полицейских служб отказывались от власти и становились христианами.

Только в нашем веке на месте древнего города Гиппон Регий были произведены раскопки. Археологи подтвердили, что это был обычный римский город христианской эпохи с форумом, театрами, сетью улиц и банями, а также с храмом и епископской усадьбой. Он оказался больше и богаче, чем принято было считать. Благосостояние его обеспечивали обширные сельскохозяйственные угодья, большие леса, которые трудно представить себе на том месте, где сегодня царит пустыня, и торговля, обычная для портового города. Гиппон был один из важнейших экспортеров, снабжавших продовольствием Рим. Поэтому импе раторская администрация располагала в нем сетью учреждений и контрольных инстанций.

Там, почти против своей воли, Августин был посвящен в пресвитеры епископом Валерием Гиппонским. Валерий был стар и плохо говорил по–латыни. Пунического языка он вообще не знал, зато его знал Августин. Пунический — семитский язык, похожий на иврит. Манихеи и донатисты прекрасно чувствовали себя в Гиппоне, пока там не появился Августин. Католическая церковь не составляла им серьезной конкуренции. Положение донатистов в Гиппоне было так прочно, что их епископ Фаустин мог запретить булочникам продавать хлеб католическому меньшинству.

Став пресвитером, Августин вначале страдал. Ему было бы милее предаваться размышлениям и готовиться к совершенной жизни в своем маленьком домашнем монастыре в Тагасте. Поэтому он принял сан с тем условием, что сможет продолжать вести монастырский образ жизни. Литература об Августине спорит, принял ли он сан пресвитера при условии, что сможет организовать монастырь, или открытие монастыря было условием для получения сана. Был ли монастырь утешением за пленение Августина гиппонской общиной или он был целью его поездки в Гиппон? На этот вопрос мы уже никогда не получим ответа.

Короче говоря, Августин был пленен и, в значительной мере, вынужден принять сан. Ведь епископ Амвросий великолепно справился с такой же задачей, будучи в 374 году точно так же захвачен общиной. Сан пресвитера был совсем не тем, к чему стремился Августин, когда вернулся домой к жизни, полной молитв и ученых занятий. Должность католического епископа в Гиппоне Регии была неблагодарным занятием. В новых единоверцах Августина почти не осталось духа и святости.

Все его жизненные планы были отодвинуты в сторону. Больше всего в Августине достойно восхищения то, как он без раздумий взялся за исполнение своей новой роли. Посвящение в сан он воспринял как предопределение, идущее наперекор всему, что предпочел бы он сам. Однако он выстоял до конца. Для своей новой публики ему пришлось даже изменить язык. Он объясняет, иллюстрирует и толкует христианство простыми словами. Ни ему самому, ни его слушателям ничего бы не дало, если бы он в официальных проповедях начал говорить о метафизике зла, тайнах философии или восхождении души.

Августин с азартом вступал в споры с противником; этот прием весьма отвечал его темпераменту. Он знал, что соображает лучше своих противников и способен аргументировать свои мысли, как адвокат высшей категории. Ему нужно было мобилизовать общину. Она гордилась им, потому что он «побеждал» во всех дебатах. Для людей было не столь важно, как именно он это делал или что именно он утверждал, для них было важно чувство, что они вновь принадлежат побеждающей команде. Посещение таких дебатов стало для Августина важнейшим методом привлечения и активизации своих сторонников.

Августин обеспечил общине развлечение, похожее на посещение судебных заседаний, казней или гладиаторских боев. При этом люди неизбежно получали элементарные христианские знания. Есть основания полагать, что такое христианское обучение посредством схваток с противником было сознательной стратегией Августина. Ясно также, что эти схватки были совершенно необходимы, хотя сам Августин предпочел бы им покой и медитации. Теперь он использовал день для столкновений с религиозными соперниками, а ночи — для своих раздумий. Он сделал все, чтобы избежать aestus saeculi — «мирских волнений» (Исп. •X, 5). Но, уже окунувшись в них, он оказался мастером угадывать и использовать все возможности.

***

Отдельные наблюдения, почерпнуть» Августином из своего педагогического опыта, полученного в годы между вторым пребыванием в Риме (388) и службой в Гиппоне, вошли в сочинение «О музыке», законченное им в 391 ГОДУ· Оно было задумано как часть энциклопедии четырех искусств и, возможно, работа над ним началась еще в Карфагене, где Августин был учителем. Августин был склонен рассматривать все, что ему довелось пережить, как подготовку к тому, что с ним случилось после принятия крещения. Он не мог просто выбросить в корзину старые рукописи своих лекций, не истолковав их в свете истории развития своего мышления.

Новое определение четырех искусств не выглядит естественным или понятным. В трактате «О музыке» мы видим, как трудно было Августину вставлять в учебник по метрике кроткие сердечные вздохи, чтобы его специальное содержание приобрело богословскую значительность. Правда, именно здесь впервые в творчестве Августина встречается понятие грехопадения. Пусть даже оно упоминается в придаточном предложении, говорящем, что грех испортил человеческую природу и что трактат этот был вдохновлен изучением работ епископа Амвросия, которыми Августин занимался первые два года по возвращении в Тагасту. Кроме того, в Риме в 387 году Августин написал трактат «О грамматике». К тому времени, когда он в старости писал в «Пересмотрах» (426) о своих ранних работах, это сочинение было уже утрачено. Августин нигде не мог найти этого текста. За долгие годы жизнь увела его совсем в другую сторону.

Трактат «О музыке» — это учение об эстетике ритмов и числовых отношений, которое родственно его рассуждениям о числах, то есть учению о numerus, в сочинении «О Книге Бытия буквально» (подробном комментарии Августина на рассказ о сотворении мира). Отношение между музыкой как предметом чувств и как гредметом мысли стоит в центре его внимания. Однако в этой книге на удивление мало богословских рассуждений. Связь между числами, ритмами и воспоминаниями рассматривается и во многих других произведениях Августина (напр. О христ. учен. Ц, 62–64). Августин использовал материалы из этих работ и в ряде других своих сочинений, и трактат «О музыке» читался в средневековье как богословская аллегория, ибо тогда не допускали мьюли, что Августин мог написать что–то, не имеющее определенного богословского содержания.

***

Епископ Валерий выделил Августину необходимую землю для учреждения в Гиппоне нового «садового» монастыря. Он часто и твердо заявлял, что монашество и священство не исключают друг друга. У самого Августина было мало времени, чтобы находиться в монастыре, но ему было важно установить связь между своими юношескими амбициями и своей новой жизнью. Это крайне личное решение — монастырь — положило начало монастырскому делу в Западной церкви, и Августин был первым каноником (canonicus), то есть монахом и священником в одном лице.

Августин стал епископом Гиппона в сорок два года. Он по–прежнему твердо считал, что монастырский образ жизни важен для деятельности духовных пастырей. Поэтому он продолжал свои упражнения в смирении и после того, как стал главой местной Церкви. Итак, он учредил монастырь — это была его третья и последняя остановка на пути из Кассициака через Тагасту в Гиппон, — и этот монастырь рядом с его епископским домом стал самым значительным сообществом священников в Гиппоне. Августин призывал всех священников идти в монастыри и сам назначал епископов на большие территории, выбирая их из своего монастырского сообщества. Августин вообще не посвящал в сан священника тех, кто не имел опыта монастырской жизни. Такова была его новая концепция: не бегство от мира, но служение Церкви. С помощью монастыря в Гиппоне Августин реформировал и определил роль священника в Африканской церкви.

В монастыре Августина при епископской усадьбе подавали только вегетарианскую пищу и царил запрет на посещение женщин. Члены этого сообщества читали книги, изучали и обсуждали их. Многие гости приезжали издалека и встречались друг с другом за столом Августина. Строгое предупреждение запрещало сплетничать об отсутствующих. В 397 году умер епископ Амвросий. С этого времени только кроткий Павлин Ноланский — друг и ученик поэта Авзония — и ученый Иероним в Вифлееме остались по своему положению в Церкви равными Августину.

В Гиппоне Регии Августин обходился вегетарианской пищей, но в поездках охотно ел и мясную (О граде Бож. XXI. 4). Он с пониманием относился к тем, кто любит вино (Проп. 17, 3; 151, 4), и следил за тем, чтобы не возлагать на своих священников или верующих непосильную для них ношу. Бог не ограничил число спасенных только теми, кто выдержит до конца. Он выбирал и тех, чья жизнь не могла служить образцом нравственности, говорит Августин (О даре упор. 8, 19). Епископ знал своих слушателей, и в сердце его находилось место для обычных слабостей. Но к тем, кто крал у ближнего последнее или занимался ростовщичеством, он был безжалостен (Толков на Пс. 127, 11; Проп. 88, 25).

***

С апреля 391 года, после короткой передышки, которую можно назвать его Гефсиманом, Августин жил в Гиппоне. Он попросил Валерия освободить его на несколько месяцев, чтобы, перед тем как начать службу пресвитера, он смог по–новому прочитать Священное Писание. Это описано в Письме 21. Последний раз в жизни у Августина было время только для себя. Изучение Писания было для него особенно важно перед открытым разрывом с манихеями. Вообще Книгу Псалмов Августин прочитал еще в Кассициаке, но для систематического изучения Писания у него пока что не было времени. Единственная работа по толкованию писания, известная нам до той передышки, — это трактат «О Книге бытия против манихеев» (389), в котором Августин применяет к Ветхому Завету аллегорический метод, дабы убедить манихеев в том, что они неверно прочитали тексты о творении.

В это время, отвечая на вопрос своего друга юности Гонората, Августин пишет сочинение «О пользе веры» (391). Он рекомендует Гонорату принять католическую веру и пытается заронить в нем недоверие к манихеям, с которыми Гонорат был тесно связан. В типичной для него манере Августин ссылается на свое окружение и ждет, или даже требует, чтобы другие шли по его стопам (О пользе веры, 20). Это сочинение защищает ценность веры по сравнению с разумом. Ведь манихеи отрицали веру как путь к религиозному знаюно. Августин понял, что разум не всесилен, и это прямо вытекало из открытой им ущербности манихейства. Каждый раз, подчеркивая роль веры за счет роли разума, он наносит удар по своим прежним единомышленникам.

Независимо от области, в которой ищут истину, человек должен найти учителя. В духовных делах это еще важнее, чем в делах мирских, ибо на духовном пространстве истина еще более непостижима, говорит Августин. Если человек хочет понять сочинение, он обращается к знающим людям. Так насколько же необходимее найти знающего человека тому, кто хочет понять Священное Писание! Тот, кто ищет истину, должен быть особенно внимателен к самым разным толкованиям. Если какую–то религию исповедует почти все человечество, значит, с нее и надо начинать. По крайней мере, если мы ошибемся, мы ошибемся вместе со всеми, говорит Августин.

Так он защищает авторитет католической Церкви. Когда дело касается истины, большинство всегда зависимо от своего доверия меньшинству. Бог просвещает немногих, и большинство должно доверять им. Поэтому в религиозных вопросах доверие авторитетам неизбежно. Манихеи, предлагающие религию, построенную исключительно на разуме, не могут выполнить своих обещаний. Потому что даже в повседневной жизни необходимы вера и доверие. Как может быть возможна дружба, если она строится исключительно на разуме? Когда нам говорят, что эти два человека — наши родители, разве не должны мы прежде всего поверить этому? Было бы дико отказаться любить своих родителей только потому, что человек не может быть до конца уверен, что они действительно те, за кого выдают себя. Все человеческое общество погибло бы, если бы мы решили верить только тому, что можно доказать, говорит Августин.

Каким образом глупые, которых большинство, могут обнаружить немногих мудрых? Ведь глупые не узнают мудрость, даже если споткнутся об нее? Нет, утверждает Августин, только мудрые знают, что такое мудрость. Только мудрец может сам узнать мудреца. Потому Бог и учредил католическую Церковь, чтобы у людей был авторитет, к которому они могли бы обращаться. Христос — авторитет Церкви, и церковь хочет, чтобы мы считали ее высказывания истиной, даже если мы не в состоянии понять их разумом.

Для того Бог и стал человеком, чтобы материализовать свою мудрость в одном образе, который был бы способен внушить нам доверие и веру. Путь к мудрости лежит через веру. Августин никогда не воспринимал разум и веру как несоединимые величины. Вера должна вести к мудрости тех, чей разум еще не имеет знаний. Вера не является абсолютным конечным пунктом, это только подготовка к изменению наших знаний. Так Августин защищает перед Гоноратом ценность веры.

***

Всем своим друзьям, которые знали его еще манихеем, Августин отправил свое сочинение «О двух душах против манихеев» (392), в котором объяснил свое обращение в христианство и указал на основные ошибки в воззрениях манихеев на человека и в их понимании зла. Уже в августе 392 года Августин приглашает своих новых сторонников в бани Гиппона на официальный диспут с манихеем Фортунатом. С интеллектуальной точки зрения этот диспут едва ли был более серьезным, чем политические дебаты, которые в наши дни показывают по телевидению. Спор о двух природах человека неоднократно прерывался аплодисментами, свистом и выкриками из зала. На этот раз вокруг Августина объединились и католики, и донатисты, потому что Фортунат был серьезный конкурент и тем, и другим. С помощью своей безжалостной риторики Августин расправился с манихеем Фортунатом так, что тому пришлось с позором покинуть Гиппон.

Подобное использование богословских диспутов для развлечения масс мы знаем и в истории Восточной Церкви. В те времена поездившие по свету люди рассказывали, что не могли приобрести что–нибудь на торгах, купить хлеба или побриться без того, чтобы их не расспрашивали, как они лично понимают отношения между тремя ипостасями божества. Оскорбление религиозных противников происходило на всех уровнях и, как правило, без всякой богословской логики. Августин сам диктовал писцам оскорбительные песни о своих противниках донатистах. Любая ересь давала ему возможность по–новому показать учение Церкви. Он обрушивался на еретиков с бешенством, но в то же время и с восторгом, потому что столкновения с ними помогали ему поддерживать мораль в лагере правоверных.

Желание еретиков отделиться было лишь половиной дела. Потребность Церкви в консолидации часто была не менее важной движущей силой, стоявшей за истинными или воображаемыми попытками выйти из единства. О третьем сильном противнике Августина, не считая манихеев и донатистов, а именно, о Пелагии, можно сказать, что он был обычным проповедником, пробуждавшим умы людей и не имевшим никаких еретических амбиций. Августин сам сделал из него еретика, чтобы получить повод драматизировать то, что он понимал как истинное учение Церкви о грехе и благодати. Августин великолепно режиссировал свои официальные выступления, он ловко манипулировал вниманием слушателей, потому что профессиональное умение царить на сцене и приковывать к себе всеобщее внимание было частью его повседневной работы.

***

Аврелий стал епископом Карфагена в 392 году; до этого он не имел священного сана. Карьера Аврелия, а также Амвросия и Августина, говорит о том, что в епископы прежде всего выбирались люди, известные императорской администрации, и что это было не менее важно, чем благочестивый образ жизни, которого требовала Церковь. При императоре Феодосии Великом начал складываться порядок государственной церкви, к которому Августин относился весьма скептически. Когда позже в трактате «О граде Божием» он пишет о Римской империи как о чисто человеческом и земном институте, это как раз и есть критика политического государственного богословия, начавшего развиваться во времена Константина благодаря такому теоретику, как Евсевий, и продолженного уже современниками Августина Иеронимом и Орозием. Августин активно использовал императора против донатистов, но, не колеблясь, поступил бы так же, как Амвросий, когда тот пригрозил отлучением самому Феодосию за резню, учиненную им в Фессалониках.

Служебные обязанности больше не позволяли Августину заниматься теоретическими проблемами целыми днями. Он укоряет тех, кто использует дни поминовения великомучеников и поминки по покойникам для того, чтобы напиваться е стельку, обжираться, танцевать и развратничать. Так называемые трапезы любви, устраиваемые на могилах, часто свидетельствовали о крайнем распутстве и были чисто африканской особенностью. Многие, став христианами, сохранили обычаи языческих праздников, и именно дни поминовения великомучеников Церкви больше всего походили на старые праздники жертвоприношений. Теперь Августин требует, чтобы верующие «разбили идолов в своей душе» (Топ* ков. на Пс. О), 14). Остается только пожалеть интеллектуальных мистиков, которым вдруг пришлось стать полицейскими констеблями для толпы неуправляемых буянов.

В молодом Августине не было места для милосердной божественной заботы, которая могла выбрать предметом своей любви даже недостойный предмет. Бог его молодости был столь же поглощен собой и самодостаточен, как Аристотелевский неподвижный двигатель или как сам углубленный в себя философ. Ранний Августин не знал такого понятия, как любовь к ближнему, которому требовалось оказать помощь. Те, кто нуждаются в нашей любви, не смеют ее требовать. А тот, кто имеет на нее все права, а именно Бог, в ней не нуждается, говорил он.

Любовь к ближнему не была для Августина чем–то само собой разумеющимся. Это объясняется, во–первых, сознанием, что всякая любовь — это страсть. Во–вторых, христианство Августина было интеллектуалистским в том смысле, что Августина гораздо больше занимало правильное познание, чем правильное действие. В–третьих, его Бог был на удивление самодоволен и пассивен. Именно постулат о вечной неизменности Бога лишает верующего образца милосердия. Инкарнация — это одна из редких конкретных точек опоры для понимания поступков Бога.

Августин мог найти место для любви к ближнему в своей системе, только толкуя ее как форму божественной любви (О христ. учен. 1,40–42). Он никогда не понимал радикальности мотивов «агапе», то есть он не мог понять, что любовь может быть направлена на крайне недостойные предметы и все–таки оставаться любовью. Из–за этого у него возникали трудности, когда ему требовалось объяснить, почему Бог любит людей. Последнюю проблему он разрешил, толкуя любовь Бога к людям как проявление Его эгоизма. По этим двум вопросам современное протестанское христианство скорее склоняется к Павлину Ноланскому, чем к Августину. Не столько потому, что мы думаем по–другому, сколько потому, что не так просто понять мысль Августина.

Трудно понять не его формулировки, трудно эмоционально согласиться с тем, что его проповеди имеют отношение к правильно понятому христианству. В двух самых важных вопросах христианской веры Августин настолько остается в плену платоновских предпосылок, что вместо полезного ответа дает смущенные отговорки. Бог и Христос любят нас не такими, каковы мы есть, а любят нашу потенциальную доброту и совершенство. Именно поэтому они сочли, что попытка спасти человека стоит труда!

В 390–х годах Августин обнаружил, что его ранняя философия дает далеко не полное толкование сущности христианства. Только теперь он увидел разницу между требованиями христианства и платонизма. Молодой Августин не прошел пути от темного образа пещеры к дневному свету, чтобы потом опять спуститься вниз и помогать другим. Ведь именно так, в «сходстве с пещерой» (диалог «Государство») Платон связал воедино созерцательность и политическую активность. Молодой Августин был куда больше поглощен собой, чем Сократ. Он хотел подняться к свету дня, чтобы насладиться целью своих желаний. В зрелости, будучи епископом, он понимает, что христианство требует от верующего совсем иных свойств, нежели способности принимать блаженные видения. Вначале он думал, что для простых душ христианство — только образный и назидательный платонизм. И лишь став епископом, обнаружил, что христианство — это нечто совсем иное.

В молодости Августин недостаточно серьезно воспринимал слова Священного Писания потому, что уже был в доверительных отношениях с тем, что полагал зерном написанного, — ведь глубочайший смысл Писания он уже постиг из философии платонизма. Даже Амвросий стал епископом без глубокого знания христианских догм. То же произошло и с Августином. Понимание радикальных требований веры пришло вместе с чувством ответственности за своих единоверцев. Только тогда Августин обнаружил грех, благодать, милосердие и Христа как распятого и воскресшего Спасителя.

***

В 391 году Августин стал пресвитером в Гиппоне Регии и только тогда начал более серьезно изучать Священное Писание. В 393 году он написал свои вторые толкования на рассказ о сотворении мира — «О Книге Бытия буквально. Незаконченная книга». За четыре года до этого он уже комментировал этот текст в полемике с манихеями, стремясь сокрушить их учение о сотворении мира — «О Книгие Бытия против манихеев». В этом сочинении впервые говорится, что Бог создал мир просто потому, что хотел этого. Воля Божия не имеет причин. Кроме Его воли, нет ничего.

Августин отвечает на презрительный вопрос манихеев, которых интересовало, не сидел ли Бог в темноте, пока не создал свет, и почему он создал так много животных и насекомых, от которых людям нет никакой пользы. Августин признается, что в сотворении мира понимает далеко не все. Он тоже не понимает, почему мир получился гораздо больше, чем нужно. Ведь он больше, чем необходимо для потребностей человека. Это может означать только то, что служение людям не может быть единственной целью созданных вещей. Принимая во внимание симметрию и гармонию, мировой порядок может вместить еще многое. Августин признается, что не имеет достаточно знаний по этому вопросу.

И вот теперь наконец–то Августин читает Священное Писание, чтобы узнать что–то новое. Он пишет разъяснения на Нагорную проповедь (393–396), на Послание к Римлянам (395) и на Послание к Галатам (394). В 390 году он начинает писать свои большие «Толкования на Книгу Псалмов», которые заканчивает только в 420 году. Община требовала простых и прямых разъяснений элементарного христианства. Новая роль Августина препятствовала его аффектированному неоплатоническому бегству от мира. Сочинение «О пользе веры» (392) было написано Августином, когда он находился на распутье. В нем Августин признает, что учение Церкви и христианство людей непросвященных самодостаточны — им не требуется подготовки в виде посвящения в тайны неоплатонизма. Постепенно Августин понимает красоту нефилософской веры Моники. Кроме того, он начинает думать о Церкви, а не только о монастыре, — как о «святом сообществе».

Раньше Августин был склонен понимать Церковь как внешний инструмент в отношении к божественному опыту отдельного человека. Теперь же идея Церкви становится частью его учения о вере. Он проявляет большую сдержанность в своих аллегорических библейских толкованиях, и умопостигаемый мир поминается им все реже. В ранних сочинениях Августина история не играла никакой роли. Она представлялась ему хаосом, которому лишь присутствие умопостигаемого придавало смысл. Весь смысл скрывался в вечных предметах мысли вне пределов истории. Так он думал вначале. Но в 390 году Августин, вопреки всему, начинает искать некий умысел в смене исторических периодов.

Он начинает думать об истории как о месте божественного вмешательства. Начинает понимать то, что написано в библейских текстах, и то, что фактически случилось в ходе истории. Учится читать историю и как рассказ о руководстве Провидения, и как ряд предупреждений о том, что должно случиться. История — это не только res gesta или «то, что случилось», но и res gesture, то есть «то, что должно случиться». Христианские исторические летописи должны для верности всегда начинаться с сотворения мира, который придет к своему концу только в Судный День.

Августин переводит взгляд с нематериального на материальное и находит немало следов Бога в этом мире. Как епископ он был сразу же вовлечен в столкновения, которые нельзя было разрешить, восхваляя другую действительность. Особенно борьба с донатистами заставила Августина разработать понятие Церкви, учение о святых таинствах и учение о литургии — едва ли он обо всем этом думал до того, как борьба с конкурентами заставила его занять определенную позицию.

Он встал на защиту святой всенародной Церкви, объективной непреложности святых таинств и независимости литургии от личных заслуг служителя церкви. Августин об* наружил пользу, какую можно получить от государства, дабы наладить в Церкви дисциплину и победить еретиков. Имея за спиной администрацию императора, Августин не чуждался применения церковного наказания по отношению к непокорным. Его личная убежденность носила черты его манихейского и неоплатонического прошлого, но эти черты слились и исчезли за церковным горизонтом, ибо Августин думал уже не только за себя, но и за всю общину и за всех верующих.

После апостола Павла Августин один из первых сделал учение о Церкви главным моментом в христианской вере. Борьба с донатистами особенно подтолкнула его в этом направлении. Как и борьба с пелагианами. Ведь те и другие считали, что Церковь должна быть сообществом чистых и безгрешных верующих и что грешники должны сразу же исключаться из церковного сообщества. Тем и другим Августин противопоставил понятие Церкви, в котором подчеркивает ее объективность. Оно было нужно ради грешников, и его правила могли исполняться грешниками. Церковь — мать души и не так легко отталкивает от себя своих непослушных детей.

Церковь — это семья, это народ, собравшийся для вечной жизни. Она несет весть и дает силу для прощения и воскресения. Церковь — духовная мать. Христова невеста. Ноев ковчег (О граде Бож. XV, 26). Она — Иерусалим, Мария и Царство Божие. В мышлении зрелого Августина учение о Церкви удивительно четко обосновывает ее справедливость. Быть членом Церкви — это в высшей степени то же самое, что быть вписанным в рассказ о самой Церкви! «Тот, кто хочет иметь отцом Господа, должен иметь матерью Церковь», — сказал Киприан, и Августин много раз повторял эту формулу (Письма, 34,3; Проп. 126, 8).Пусть донатисты сколько угодно играют в церковь, говорит Августин, но спасение и Дух Святой принадлежат нам (Обращ. к прихож. в Кесарии, 6; Письма, 185,11).

Августину ясно, что на деле Церковь не всегда отвечает идеальным требованиям, какие можно предъявить к сообществу верующих. Грешники тоже принадлежат Церкви. Она — и видимый институт, который собирает вокруг себя всех крещеных, и вечное эсхатологическое сообщество, которое явится очищенным только после Суда (Проп. 223, 2; 47, 5). Пока же Церковь представляет собой «смешанное тело» (О христ. учен. Ill, 32) — corpus permixtum.

Христос сам учредил Церковь. За ее спиной стоит сила Господа и Жениха (О крещ. IV, 1). Христос учредил также и священство и отличил его от людей непросвещенных (Письма, 60,1). На апостолов и их последователей была возложена задача управлять Церковью (Рассужд. на Еванг. от Иоан. 41,10). Служба священников есть таинство, которое дает возможность для отправления службы (Проп. 137, 8), то есть для совершения жертвы. Апостол Петр и епископ Рима персонифицируют Церковь (Рассужд. на Еванг. от Иоан. 124, 5; Пр. послан, маних. 4, 5; Письма, 53,1). Поэтому свою общину в Гиппоне Августин называл «семьей Христовой» (Письма, 177).

Принуждение со стороны Церкви обрело для него новый смысл. Подводя итог, один из комментаторов говорит: Августин хотел бы избежать смертных приговоров, но не имел ничего против принудительных работ (ср. Письма, 93,185). Если Церковь преследует своих противников, она делает это из любви, утверждает Августин (Письма, 185, 11). Слова апостола Луки: «Господин сказал рабу: пойди по дорогам и изгородям и убеди придти (сотреПв intrare), чтобы наполнился дом мой» (14,23), —то место в Библии, которое можно использовать, дабы защитить принуждение со стороны Церкви. Кого найдете, заставьте их прийти на праздник! Августин часто повторяет подобные слова (Письма, 93,5; 173,120; 185,24). Первой задачей государства было уничтожить язычество и подавить еретические бунты. Больше всего нас удивляет, как быстро Августин меняет роли и само понимание себя как личности: если в Кассициаке он играл роль слабого, хрупкого человека, погруженного в рефлексию, то десять лет спустя он уже играет роль человека, известного как защитника силы и авторитета Церкви в Северной Африке.

***

Августина любят называть защитником христианской умеренности. Все годы, что он был епископом, он не любил принимать экстремальные решения. Он, которому не довелось в юности вести достаточно бурный образ жизни, теперь в Гиппоне Регии, будучи зрелым епископом, любит своих обычных, мелких, простодушных грешников. Теперь для других он составляет список с более мягкими требованиями, чем составлял в молодости для себя. Он проповедует христианство, которое целиком и полностью зависит от благодати, и заслуга отдельного человека мало что ему прибавляет. Сразу видно, что это совсем другая форма христианства, чем та, к которой он обратился в Милане.

Более амбициозная христианская вера продолжала жить в монастырях. Но монастырские правила Августина не носят следов агрессивной аскезы; скорее их можно назвать трезво–умеренными. Ложка епископа была единственным серебряным предметом в этом монастыре, пишет его биограф Поссидий. Но питались там хорошо, и на столе епископа всегда стояло вино. Единственное, что запрещалось строго–настрого, это плохо говорить об отсутствующих Одежда никак не оговаривалась. Монахи могли свободно совершать прогулки, но Августин рекомендовал им всегда ходить по двое. Монастырские правила читались вслух один раз в неделю.

При жизни Августина монастыри подобного типа распространились по всей Северной Африке. Многие приходили в монастыри, потому что устали от жизни, были расстроены или испытывали отвращение к внешнему миру. Но Августин всегда строго подчеркивал, что в монастырской жизни нет ничего отрицательного — ее смысл не во внешних запретах — напротив, монастырская жизнь должна быть чем–то положительным, должна давать определенный опыт. Монастырь — это место для упражнений в любви к Богу и к своему ближнему. Там, где есть любовь, нельзя совершить ошибку, а там, где любви недостает, невозможно поступать правильно, неоднократно на разные лады повторяет Августин. В конце концов человек становится похож на то, что он любит, а не на то, что он думает.

Монастырь необходим, потому что Божии заповеди не могут соблюдаться в большом обществе. В монастыре, по мнению Августина, скорее, чем в миру, можно было жить, как одно сердце и одна душа. Там можно было иметь общее имущество и разделять блага по потребностям. Коммунистический идеал «От каждого по способностям, каждому по потребностям» на самом деле является парафразой монастырских правил Августина. Он хотел обновить начальное христианство и потребовал, чтобы его священники и монахи жили по–апостольски. Однако со временем он разочаровался в святости монастыря так же, как и в благочестии своей общины.

Не все из тех, кого Августин воспитал в своем монастыре, вели себя в дальнейшем так, как ему хотелось бы. Антоний из Фусалы с детства жил в монастыре, и едва ли ему было двадцать, когда Августин поставил его епископом (415–423). В его епархию входил город Фусала, где все жители прежде были донатистами, но, имея за спиной императора, Антоний укрепил свою власть и извлек личную выгоду из официальных мероприятий против донатистов. Антоний оказался глупцом, страдающим манией величия и чуждым угрызений совести (clericus tyrannus); при нем Фусала стала настоящим разбойничьим гнездом. Это тяжело подействовало на Августина, он счел себя соучастником сомнительного успеха Антония и позаботился, чтобы сместить его (Письма, 209). Августину приходилось тратить много времени на дисциплинарные дела, подобные этому. Как епископ он был ответственен не только за общину, но и за тех более или менее удавшихся священнослужителей, которых он взрастил в своем монастыре.

Первоначальное христианство — это мировоззрение, которое стало идеалом гораздо раньше, чем воплотилось в протестантизм в начале Нового времени. Оно было идеалом уже в конце IV века, когда римский император сделал христианство своей личной и государственной религией. Для Августина, как и для многих других, успех христианства был делом долга. Он не полагался на императорскую защиту Церкви. Августин был ребенком, когда император Юлиан отпал от Церкви, и Августин понимал, что нечто подобное может повториться в любое время. Императрица–мать Юстина была арианкой и сбивала с правильного пути своего сына, императора Валентиниана И, так что епископу Амвросию пришлось серьезно вразумить их обоих.

Для Августина философия перестала быть размышлениями над космосом. Самой большой загадкой для него теперь стал человек. Начиная с Августина, христианин стал великой загадкой для самого себя (Исп. IV, 4: factus вгат ipse mihi magna quaestio). Однако это не только интеллектуальная проблема. Это проблема практическая, потому что решить ее можно, лишь принимая решения и действуя. Реализованная христианская жизнь кладет конец всем спорам. Августин был ищущей душой, именно это и сделало его основателем монастырей. Ибо в этой форме жизни он нашел наконец покой, сменивший его интеллектуальную неудовлетворенность, и силы для своей церковной и литературной деятельности.

Монастыри Августина в Северной Африке продержались недолго. Они были закрыты уже в год его смерти. И ариане–вандалы изгнали ортодоксальных священников, Через два столетия исламская экспансия стерла в Северной Африке все следы христианства. Тем не менее, воздействие Августина благодаря его сочинениям было исключительно велико. И еретики, и приверженцы Церкви находили в них поддержку для своих мыслей. Но сутью его христианства были не отвлеченные умозрения, а практика, для которой он черпал вдохновение в монашеской жизни и епископском служении.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.