Синайский кодекс

Синайский кодекс

Тишендорф вернулся в Лейпциг в январе 1846 г. Он приехал в Европу не прямо из Синая, а сперва снарядил в Египте еще один караван и после ряда опаснейших приключений, которые вовлекли его даже в племенную междоусобицу, добрался в конце концов до Святой земли. Мы не последуем за ним в его паломничестве к монастырям Палестины и Сирии и в пространном описании его скитаний, доведших его до самого Константинополя. В некоторых местах повторялась та же история с подозрительностью и скрытностью монахов, и точно в таком же жалком состоянии были монастырские библиотеки, в которые ему удавалось попасть только после многих мытарств и нервотрепки. Тем не менее его настойчивость и инстинкт палеографа позволили ему приобрести несколько ценных рукописей, из которых, впрочем, ничто не шло в сравнение с сорока тремя страницами из Синая. Он прибыл в Лейпциг, тяжело нагруженный греческими, сирийскими, коптскими, арабскими и грузинскими документами, которые передал все без исключения в библиотеку Лейпцигского университета в знак признательности правительству за помощь в его исследованиях. Материал был каталогизирован как «Manuscripta Tischendorfiana». Среди них было три греческих палимпсеста. Уникальные синайские фрагменты были помещены отдельно под тем названием, которое их открыватель дал им в честь саксонского курфюрста, — «Кодекс Фридриха Августа». Тишендорф немедленно приступил к подготовке литографического факсимильного издания кодекса, к которому прилагался комментарий.

По возвращении после более чем четырехлетнего отсутствия тридцатилетний ученый, чья репутация палеографа и текстолога-библеиста теперь окончательно упрочилась, был приглашен на должность адъюнкт-профессора Лейпцигского университета. Теперь Тишендорф мог жениться, обзавестись семьей. Он приступил к регулярному чтению лекций в университете и к изданию открытых им текстов. Новое издание греческого Нового Завета вобрало в себя многое из этих свежих материалов и знаменовало собой новую веху в критике Библии. Поглощенный своей работой и семейными делами, Тишендорф, казалось, покончил со своими странствиями. Но в периоды больших университетских каникул он неизменно оказывался в непосредственной близости от старинных библиотек, в частности в Цюрихе и Санкт-Галлене, в Швейцарии, в местах, равно привлекавших и палеографическими ценностями, и красотами природы. Но где бы он ни был, ему не давала покоя мысль о листах, оставленных им в Синае. Тишендорф никому не говорил о них, так как не хотел, чтобы кто-нибудь другой завладел ими. Он во что бы то ни стало должен найти способ приобрести их! Только как заставить монахов Святой Екатерины изменить свое отношение?

Тишендорф вспомнил о Прунер-бее (Ф. Прунер), враче египетского вице-короля, с которым он подружился в Каире. Прунер-бей занимал высокое положение, имел обширные связи, можно было быть уверенным, что он будет действовать осмотрительно. Тишендорф попросил его связаться с синайскими монахами и предложить им приличную сумму за пергамены «Септуагинты». Но Прунер смог только сообщить о постигшей его неудаче. «Со времени вашего отъезда из монастыря, — писал он, — монахи вполне оценили сокровище, которым владеют. Чем больше им предлагаешь, тем крепче они держатся за рукопись». Было ясно, что Тишендорфу надо ехать самому. Даже если ему не удастся выкупить оставшиеся фрагменты, он мог бы скопировать их, а затем издать, чтобы сделать достоянием западной науки. Тишендорф посвятил в свою тайну саксонского министра просвещения, и тот предоставил ему субсидию для организации поездки.

Тишендорф покинул Европу в середине января 1853 г. и прибыл в монастырь Святой Екатерины в начале февраля. Его приняли по-дружески. Кирилл, все еще заведовавший библиотекой, казалось, был рад встрече. Но все расспросы о греческих пергаменах были безрезультатны. Кирилл категорически заявлял, что понятия не имеет о том, что случилось с фрагментами, которые Тишендорф извлек из мусорной корзины и столь настойчиво вверял его попечению. Тишендорф твердо верил в искренность библиотекаря и поэтому пришел к выводу, что рукописью как-то распорядились без ведома Кирилла. Он подозревал, что она скорее всего уплыла в Англию или в Россию. Однако кое-что случайно прояснилось, когда он просматривал в библиотеке один сборник житий святых. Он обнаружил обрывок листа «не более чем в пол-ладони», использовавшийся в качестве закладки. Листок содержал несколько стихов (одиннадцать строк) из 23-й главы Книги Бытия. Поскольку это была начальная часть Библии — Первая книга Моисеева, тем самым подтверждалось, что этот экземпляр греческого Ветхого Завета первоначально был полным.

Но, как вынужден был с грустью заметить Тишендорф, «большая часть уже давно была уничтожена».

Постигшая его неудача не помешала Тишендорфу сделать во время краткого пребывания на Ближнем Востоке несколько ценных находок. В этот раз он привез домой шестнадцать палимпсестов — старых сирийских и арабских пергаменов, а также значительную коллекцию караимских текстов, принадлежавших иудейской секте времен раннего Средневековья. Кроме того, он приобрел много греческих, коптских, иератических и демотических папирусов. К маю он уже снова был в Лейпциге.

Он был готов в любой момент услышать о появлении большей части спасенной им «Септуагинты» в какой-нибудь европейской библиотеке или частной коллекции. Но годы шли, а ничего подобного не происходило. Тишендорф надеялся, что сможет вынудить предполагаемого владельца восьмидесяти шести листов нарушить молчание, когда в 1854 г. он опубликовал отрывки из Исайи и Иеремии, скопированные им в монастыре со страниц, которые монахи отказались ему отдать. Отрывки появились в его собственной серии — «Monumenta sacra in-edita» («Неизданные священные памятники»), — которую он основал специально для опубликования открытых им рукописей и любых других иным способом недоступных текстов. В примечании к отрывку из Ветхого Завета он ясно дал понять, что рукопись, послужившая источником, найдена им, а не кем-то другим. Шло время. Очевидно, его предположение было безосновательным: никто не спешил похвастаться обладанием восемьюдесятью шестью страницами. Как узнал Тишендорф несколькими годами позже, русскому церковному деятелю Порфирию Успенскому, посетившему гору Синай, монахи показывали заветную рукопись, но он в тот момент не сумел оценить ее по достоинству и даже не удосужился выяснить, какие тексты в ней содержатся.

В последующие годы Тишендорф был занят обширными исследованиями в связи с седьмым критическим изданием Нового Завета. Но Восток уже жил в его крови, и «мысль о новых путешествиях и исследованиях», признавался он, никогда не оставляла его; он «отказывался рассматривать свои первые две поездки как подводящие какой-либо итог его миссии». Те, кому довелось побывать на Востоке, отмечал он, уже никогда не могли забыть его. Его надежды вновь ожили, когда один английский ученый (Г. О. Кокс), направленный британским правительством в поездку по Ближнему Востоку с целью приобретения памятников древности, намеренно исключил монастырь Святой Екатерины из своего маршрута, заявив: «Что касается горы Синай, то после пребывания там столь выдающегося палеографа и критика, как д-р Тишендорф, не говоря уже о визитах многих других ученых, вряд ли можно рассчитывать найти там что-нибудь стоящее, чего не заметил бы их наметанный глаз».

Но на этот раз Тишендорф хотел предстать перед хитрыми монахами Синая, обладая прочными позициями. Как Лэйярд и Мариэтт, проводившие как раз в это время буквально революционные археологические раскопки в Месопотамии и Египте, он понял, как много значит, учитывая закоснелость турецких чиновников и невежество местного населения, политическая поддержка, дающая иностранным ученым силу и авторитет для успешного проведения их экскурсов в прошлое. Покровительство прусского правительства могло быть очень полезным. В достигшем уже преклонного возраста Александре фон Гумбольдте, обладавшем значительным влиянием при берлинском дворе, он нашел друга и единомышленника. Однако прусский министр просвещения проявлял значительно меньший энтузиазм. Тогда Тишендорф вновь вернулся к мысли заручиться поддержкой русского царя, который имел несравненно большее влияние в Леванте.

К его значительному политическому авторитету присовокуплялся еще и ореол благодетеля, так как он был главою Русской и защитником интересов Греческой церкви. Разве не царь был преемником бывших византийских императоров и властелином Третьего Рима? Кроме того, синайская монашеская община в течение нескольких столетий пользовалась субсидиями царя. Тишендорф знал, как наилучшим образом использовать эти обстоятельства.

Осенью 1856 г. он вручил русскому послу в Дрездене меморандум для министра народного просвещения Авраама Норова. Расписав, не жалея красок, свои достижения в деле открытия утерянных рукописей, Тишендорф далее заявлял: «Это драгоценное наследие тех веков, когда ученость настолько же процветала в монастырских кельях, насколько сейчас не может найти достойных наследников, по моему мнению, является священным достоянием всех образованных людей. Какую духовную жатву уже собрала Европа с заброшенных темных закоулков восточных монастырей благодаря тому, что важнейшие средневековые пергамены, в особенности греческие, удалось переправить в центры европейской культуры и науки! Но еще много этих документов, больше, чем мы себе представляем, по-прежнему ожидают открытия, пребывая в первоначальных своих хранилищах. В особенности это относится к области греческой литературы и византийской истории…»

А. С. Норов был человеком удивительной эрудиции, он сам совершил несколько путешествий на Восток. Он настолько был захвачен проектом Тишендорфа, что приехал в Лейпциг, чтобы обсудить с ним все планы, и даже выразил желание присоединиться к нему на одном из участков маршрута. Достоинства предложения Тишендорфа произвели впечатление и на Императорскую Академию в Санкт-Петербурге, которую попросили высказать по этому поводу свое мнение. Однако консервативное русское духовенство не было склонно возлагать на немца-протестанта представительство перед их единоверцами в Леванте. К тому же А. С. Норов оставил свой пост. Однако бывший министр сохранил доступ к царской семье и склонил на свою сторону брата царя — Константина. Со временем царица Мария Александровна и вдовствующая императрица также были вовлечены в маленький заговор.

Между тем Тишендорф вступил в переговоры и с саксонским правительством, которое выразило готовность взять на себя расходы, если русские откажутся финансировать экспедицию. Получив определенную независимость, Тишендорф мог теперь действовать более смело. Он отправил в Санкт-Петербург фактически ультиматум с просьбой сообщить ему решение по его петиции — либо то, либо иное. Немедленно Норов и еще один приближенный великого князя Константина телеграфировали, что теперь ему не придется долго ждать, что поддержка императора будет обеспечена в самом ближайшем будущем. Вновь обратились к императрице, которая в тот момент собиралась вместе с царем отправиться поездом в Москву. На другой вечер были отданы распоряжения снабдить Тишендорфа необходимыми средствами (куда входила как стоимость дорожных расходов, так и значительная сумма на приобретения). Все это в золотой русской валюте было выдано Тишендорфу императорским посланником в Дрездене. Деньги были переданы без каких-либо письменных обязательств. От Тишендорфа не потребовали даже расписки. «Таким образом, проект был скреплен императорской щедростью как дело, основанное на полном доверии».

По завершении седьмого издания греческого Нового Завета, на что ушло три года непрерывной работы, Тишендорф вновь пустился в плавание к берегам Египта. На этот раз он не задерживался в Нильской долине, а прямиком проследовал в монастырь на горе Синай. Прием, оказанный ему в монастыре, был совершенно непохож на предыдущие. Теперь он прибыл от имени Его Величества императора России, и с ним обращались с должным почтением и уважением. В его честь был поднят русский флаг. На этот раз он попал в монастырь отнюдь не с помощью подъемного приспособления, а был проведен через расположенную на уровне земли небольшую дверь, которая открывалась лишь в редких случаях — для особо почетных гостей. Настоятель, по-видимому хорошо осведомленный о миссии гостя, произнес по случаю его прибытия краткую речь с пожеланиями успеха в поисках новых подтверждений Божественной истины. Как впоследствии заметил Тишендорф, «его сердечное благопожелание сбылось помимо его ожиданий».

Была ли речь настоятеля приправлена драматической иронией, как казалось Тишендорфу и более поздним немецким авторам, или она отражала искреннее желание монахов исполнить любое пожелание гостя, быть может в надежде на соответствующее вознаграждение со стороны русских — у нас слишком мало данных, чтобы уверенно судить об этом. Что бы там ни происходило за сценой — допуская даже возможность того, что монахи играли с Тишендорфом в кошки-мышки, — видимый ход событий нам совершенно ясен. Тишендорф еще раз просмотрел все монастырские собрания рукописей. Через три дня он убедился, что ранее ничто в них не ускользнуло от его внимания. Оставалось разве что скопировать несколько отрывков. Он решил не спрашивать прямо о судьбе рукописи Библии, слишком хорошо зная, каков будет ответ. Раз ему не удалось обнаружить каких-либо ее следов во всех трех библиотеках, он еще больше укрепился в мысли, что она была увезена из монастыря Святой Екатерины. На четвертый день своего пребывания там он решил в конце недели вернуться в Каир.

В этот день Тишендорф, сопровождаемый монастырским экономом, молодым добродушным афинянином и учеником Кирилла, который называл его своим духовным сыном, предпринял восхождение на близлежащий холм и спустился в расположенную за ним долину. На обратном пути зашел разговор о тишендорфовских изданиях греческого текста Ветхого и Нового Завета, копии которых он подарил монастырю. По возвращении, когда день клонился к закату, эконом пригласил Тишендорфа к себе в келью, чтобы немного подкрепиться. Едва они вошли и начали потягивать финиковый ликер, изготавливаемый в монастыре, эконом вернулся к их прежнему разговору. «А я тоже читал „Септуагинту“ — греческую Библию, переведенную Семьюдесятью». Сказав это, он пересек комнату, взял с полки громоздкий предмет, завернутый в красную ткань, и положил его перед гостем. Тишендорф развернул ткань — и перед ним предстали те же самые унциальные буквы IV в., те же листы с четырьмя колонками, как и в Кодексе Фридриха Августа. И здесь были не только те самые листы, которые лет пятнадцать назад Тишендорф выудил из корзины, а много, много больше.

Помимо восьмидесяти шести страниц Ветхого Завета, которые он видел ранее, здесь было еще сто двенадцать листов, а также величайшее сокровище, главная цель всех его устремлений — по всей видимости, полный Новый Завет. Столь полного текста не давали ни Александрийский, ни Ватиканский кодекс. Он пересчитал страницы: их было триста сорок шесть. Он просмотрел текст, чтобы убедиться, все ли Евангелия, все ли Послания на месте. То, что он сейчас исследовал, было уникальным текстом Нового Завета, сохранившимся во всей полноте с эпохи, столь близкой действительному времени его создания. Мог ли он поверить своим глазам, когда в конце текста Нового Завета заметил Послание Варнавы? Это было сочинение апостольского ученика, которое впоследствии, при составлении канона, после долгих колебаний исключили из текста Нового Завета. Большая часть его считалась утерянной, и до нас дошли только отдельные фрагменты в скверных латинских переводах. Тишендорф с трудом сдерживал свою радость. Но на этот раз он решил действовать осторожно, чтобы не возбудить подозрения братии и снова не упустить свою добычу. Между тем в келье эконома собрались монахи, и среди них Кирилл. Они могли засвидетельствовать полное бесстрастие, с которым немецкий профессор просматривал объемистый манускрипт. Не зная досконально содержания этих листов пергамена, они просто неспособны были, решил Тишендорф, оценить по достоинству их значение. Он небрежно спросил, можно ли ему взять листы в свою комнату для более детального изучения, и разрешение было дано с легкостью. В более позднем изложении этой истории он попытался отразить чувства, охватившие его, когда он наконец остался один: «Здесь, наедине с самим собой, я мог дать волю своему восторгу. Я знал, что держу в руках самое драгоценное из существующих библейских сокровищ — документ, чей возраст и значение превосходили возраст и значение всех рукописей, с которыми мне доводилось знакомиться за двадцать с лишним лет изучения своего предмета…»

Он начал составлять полную опись содержания этих трехсот сорока шести страниц. Помимо двадцати двух книг из Ветхого Завета, в большинстве своем полных, преимущественно пророческих и поэтических по содержанию, здесь были также и части библейских апокрифов. Новый Завет был вообще без пробелов. Когда он перелистал его и прочел Послание Варнавы, в его мозгу мелькнула мысль: а не может ли здесь оказаться еще один бесследно исчезнувший текст, так называемый «Пастырь» Гермы? Он почти устыдился ненасытности своих надежд перед лицом уже столь щедро дарованной благодати. Затем взгляд его упал на лежащий перед ним довольно выцветший лист. Заголовок гласил: «Пастырь».

Было восемь часов вечера. О том, чтобы лечь спать, не могло быть и речи. Хотя лампа давала только тусклый свет и было довольно прохладно, Тишендорф засел за переписку Послания Варнавы и спасенной части «Пастыря» Гермы.

Рано утром следующего дня он послал за экономом. Дав понять, что располагает изрядным количеством золота, он предложил уступить ему рукопись в обмен на щедрое денежное пожертвование, причем двойное: как монастырю, так и лично эконому. Последний, как вынужден был признать Тишендорф, «поступил благоразумно, отвергнув его предложение». Тогда Тишендорф объяснил, что он просто хотел скопировать рукопись. Против этого эконом не возражал. Но как это было сделать? Манускрипт содержал около ста двадцати тысяч строк, написанных трудным для чтения александрийским письмом. Работа заняла бы по крайней мере год. Тишендорф не был готов к тому, чтобы задержаться в монастыре Святой Екатерины на такой долгий срок. Может быть, монахи позволят взять кодекс в Каир, где ему окажут помощь? Братия согласилась на это практически единодушно, если не считать старца Виталия, хранителя церковной утвари, ведавшего библиотекой, совмещенной со складом, откуда рукопись, по всей вероятности, и была первоначально извлечена. Была и еще одна трудность: настоятель Дионисий — а за ним было последнее слово — незадолго до этого уехал в Каир, чтобы вместе с настоятелями других синайских монастырей избрать нового архиепископа, который должен был сменить недавно умершего столетнего архиепископа Константина.

Тишендорф решил последовать за настоятелем в Каир, взяв с собой письма от Кирилла и эконома, в которых они горячо поддерживали его план. В Каире он поспешил в Синайский монастырь, где собрался синод настоятелей, и к вечеру разрешение на доставку манускрипта в Каир было получено. За рукописью в Синай был отправлен бедуинский шейх. Через десять дней манускрипт с «дромадерским экспрессом», скорости которому значительно прибавили щедрые посулы Тишендорфа, прибыл в Каир. Договорились, что Тишендорф будет брать для копирования каждый раз по одному «кватерниону», то есть по восемь страниц. Ему предстояла необъятная работа, которую, кстати, дальнейшее развитие событий лишило всякого смысла. Два месяца проработал Тишендорф в своей комнатке в «Отель де пирамид», не дающей никакого спасения от нескончаемого шума и гама каирской улицы.

Чтобы ускорить дело, он нанял двух живущих здесь немцев, получивших некоторое классическое образование, — врача и аптекаря. Под его наблюдением они приступили к работе. Но с каждым шагом трудность стоящей перед ними задачи становилась все очевиднее. Помимо того что многие места в рукописи совершенно выцвели, в ней была еще тьма поправок — около четырнадцати тысяч, — внесенных целым рядом «редакторов» уже после того, как текст был полностью записан. Некоторые страницы содержали более сотни таких исправлений. К тому же сам текст был написан несколькими почерками, и каждому были присущи своя манера, свои особенности. Над рукописью поработало по меньшей мере шесть «редакторов», и большинство из них, по-видимому, сделали это не менее тысячи лет назад.

Когда была скопирована почти половина тома, Тишендорф, к своему ужасу, узнал, что из-за неосторожной фразы, сказанной им представителю германского консульства, тайна стала известной только что прибывшему английскому ученому. Более того, англичанин получил доступ в монастырь, где хранился кодекс, и, не тратя времени даром, стал предлагать монахам деньги. Тишендорф, прибывший в монастырь вскоре после англичанина, на какое-то время совершенно потерял самообладание. Однако настоятель успокоил его, сказав: «Мы скорее преподнесем рукопись императору Александру в качестве подарка, чем продадим ее за английское золото».

Столь благородная идея, разумеется, тотчас нашла отклик в душе хитрого Тишендорфа, который, как он сам сознавался, «был в восторге от такого проявления веры и рассчитывал воспользоваться им в будущем». С особой настойчивостью принимается он теперь убеждать синайских монахов в величии этого шага, который отразил бы их преклонение перед царем как заступником православной веры. Раздражение, которое он испытал из-за появления соперника-англичанина и из-за разглашения его тайны, побудило его публично объявить о своих новых открытиях. Как победоносный генерал, он составил коммюнике о своем триумфе, отослал его министру народного просвещения Саксонии, а в середине апреля 1859 г. опубликовал в научном приложении к «Лейгашгер Цайтунг».

Мысль о том, что манускрипт следует преподнести царю, очевидно, показалась синайской братии весьма соблазнительной. Но тут возникли неожиданные осложнения. На преподнесение столь ценного подарка, как библейский кодекс, требовалось разрешение каирского архиепископа, однако митрополит Греческой православной церкви в Иерусалиме был настроен против вновь избранного архиепископа и отказывался посвящать его в сан. Вдобавок к этому избрание должно было быть утверждено турецким правительством и египетским вице-королем. Обе инстанции затягивали решение дела. Следовательно, назначение архиепископа пока не могло рассматриваться как вполне законное, в связи с чем он отказывался взять на себя ответственность за решение судьбы кодекса. Однако он намекнул, что в случае, если его высокие полномочия будут подтверждены, он не будет возражать против передачи кодекса царю.

Тишендорф сумел ловко вмешаться в конфликт по поводу избрания нового архиепископа. Он выступал уже не как простой проситель. На этот раз он дал понять монахам, что, будучи посланником царя, он постарается употребить все свое влияние, чтобы склонить дело в их пользу. Монахи были весьма обеспокоены затянувшимся епископальным междуцарствием, которое внесло в их общину апатию и беспорядок. Когда Тишендорф услышал о прибытии в Иерусалим великого князя Константина, он прервал работу и нанял судно, которое доставило его и еще троих человек в Яффу. С этого момента он стал постоянным компаньоном брата царя во время его пребывания в Святой земле. Позже он отправился в Смирну и на Патмос и по дороге туда приобрел несколько ценных рукописей, которые отправил в качестве подарка царю Александру.

Вернувшись в Каир, Тишендорф узнал, что избрание нового архиепископа так и не было подтверждено из-за упрямого нежелания иерусалимского митрополита. В конце концов все еще не вступивший в должность архиепископ сам пришел просить Тишендорфа, авторитет которого значительно возрос благодаря его отношениям с великим князем, использовать все его возможности в защиту интересов общины. Тишендорф с радостью согласился выполнить возлагаемую на него миссию, учитывая, как он без обиняков отметил, «тесную связь между их и моими собственными интересами». Впрочем, во время пребывания в Константинополе его интересы сразу вышли на первый план.

В лице русского посла в Высокой Порте князя Лобанова Тишендорф нашел преданного союзника, который радушно приютил его в своем загородном доме на берегу Босфора. И здесь Тишендорф стал проявлять все больше беспокойства по поводу своих дел: «Ожидать месяц за месяцем конца монастырской свары — это никоим образом меня не устраивало». И он нашел решение. Он составил искусный документ и убедил русского посла подписать его. В этом документе русское правительство предлагало, учитывая тот факт, что формальное облечение властью архиепископа все еще ожидало подтверждения, отправить библейский кодекс в Санкт-Петербург во временное пользование. Он будет считаться собственностью монастыря вплоть до того момента, когда его официально преподнесут царю. Если в силу каких-либо непредвиденных обстоятельств акт дарения не состоится, манускрипт, безусловно, будет возвращен монастырю. С таким документом на руках Тишендорф вновь отправился морем в Египет. По его возвращении монахи горячо благодарили его за те усилия, которые он предпринял, чтобы решить дело в их пользу, и подписали документ, разрешающий ему забрать кодекс во временное пользование в Санкт-Петербург, «чтобы скопировать там насколько возможно точно».

Наконец он получил возможность вернуться в Европу со своим драгоценным грузом — «богатой коллекцией древних греческих, сирийских, коптских, арабских и других манускриптов, среди которых, как алмаз в короне, сверкала „Синайская Библия“». По пути Тишендорф, который обожал монархов любой национальности, выкроил время, чтобы продемонстрировать свои трофеи императору Францу Иосифу в Вене, а несколькими днями позже и своему собственному повелителю, саксонскому королю Иоганну. Затем он продолжил свой путь и прибыл в Царское Село, царскую резиденцию близ Санкт-Петербурга, где преподнес рукопись Их Величествам. Тишендорф использовал предоставившуюся возможность для того, чтобы внушить императору мысль о необходимости «издания этой Библии, которое было бы достойно как самой книги, так и императора и явилось бы одним из величайших предприятий в области критики и исследования Библии». Кто именно должен стать во главе предприятия, подразумевалось само собой. Тишендорф получил приглашение остаться в Санкт-Петербурге для выполнения этой работы, но он отклонил приглашение, мотивируя отказ личными обстоятельствами, а также тем, что в Лейпциге он будет располагать гораздо большими полиграфическими возможностями.

Подготовка факсимильного издания кодекса в четырех томах заняла три года. Эта работа оказалась одной из труднейших задач, когда-либо поставленных перед собой Тишендорфом, и, по-видимому, в конце концов она подорвала его здоровье. Надо было, например, изготовить адекватные греческие литеры для различных стилей написания унциальных букв, а также для значительно более мелкого шрифта исправлений, сделанных в тексте, которые следовало включить в факсимильное издание. Тишендорф собственноручно измерял расстояние между каждыми двумя буквами, чтобы достичь максимально возможного подобия. Поскольку текст рукописи был нечетким и частично выцветшим, фотокопирование при тогдашнем уровне фототехники было неосуществимым. (Впоследствии, в начале XX в., кодекс был сфотографирован гарвардским профессором Кэрсопом Лейком и его супругой, а затем опубликован издательством Оксфордского университета — Новый Завет в 1911 г. и Ветхий Завет в 1922 г.) Кроме того, следовало разобраться в чтении всех содержащихся в тексте исправлений и включить их в свою копию. Затем нужно было вычитывать корректуры. Когда вся эта работа была проделана, целый вагон тяжелых томов — тридцать один ящик с тысячью двумястами тридцатью двумя фолиантами общим весом около 60 тонн — был отправлен в Санкт-Петербург, где книге предстояло выйти в свет в ознаменование тысячелетнего юбилея русской монархии осенью 1862 г. Издание было озаглавлено следующим образом:

CODEX BIBLIORUM

SINAITICUS PETROPOLITANUS,

Спасенный из мрака под покровительством Его Императорского Величества императора Александра II. доставленный в Европу и изданный к вящему благу и славе христианского учения трудами К. Т.

В посвящении своему блистательному патрону Тишендорф подчеркивал уникальность манускрипта, большое значение которого, «с надеждой провозглашаемое его открывателем с самого начала, было блестяще подтверждено… Нет другого подобного документа, который мог бы представить более веские доказательства своего древнего благородного происхождения. Преподобные Отцы Церкви, жившие в древнейшую пору христианства, свидетельствуют о том, что в их эпоху Церковь черпала слово Божие из документов, весьма сходных с этим».

С этого момента награды и почести посыпались на Тишендорфа дождем. Император России даровал ему и его потомкам дворянство. Папа, получив экземпляр факсимильного издания, лично выразил ему свои поздравления и восхищение.

Однако великий триумф Тишендорфа был омрачен злобными нападками на его честность и на ценность его находки. В определенном смысле приключенческий роман продолжался. Правда, продолжение его носило скорее характер плутовского романа — с появлением на сцене мошенника, изобретательного грека Симонида. Новый акт драмы заключался в схватке между величайшим палеографом века и человеком, который мог бы с полным правом претендовать на не менее высокий титул в своей менее похвальной профессии изготовителя поддельных рукописей. По иронии судьбы и ученый, и плут носили византийское имя Константин.

Страница из тишендорфовского печатного факсимильного издания Синайского кодекса (Евангелие от Марка 1,1–4)

Симонид родился, вероятно, в 1824 или 1819 г. (позже он называл 1815 г.) на небольшом острове Симэ в Эгейском море. В раннем возрасте оставшись сиротой, он был воспитан дядей — настоятелем одного из монастырей на горе Афон. Здесь Симонид овладел искусством каллиграфии и имел возможность копировать различные древние тексты. Он, безусловно, приобрел удивительные познания в области использования разнообразных материалов для письма в древние времена, различных стилей письма и особенностей языка. После смерти своего наставника Симонид появился в Афинах, где продал греческому правительству несколько пергаменов, которые он, очевидно, прихватил в качестве сувениров в гостеприимном монастыре. Он обнаружил, что спрос на рукописи велик, а запасы его иссякают, и решил заняться их пополнением. Вскоре он произвел сенсацию, предъявив рукописи, происходящие якобы из никому дотоле не ведомого центра учености, расположенного не где-нибудь, а на безвестном островке Симэ. По ним можно было составить впечатление, что предки Симонида в XIII в. предвосхитили все технические достижения середины XIX в., включая пароход. Другой манускрипт представлял его предполагаемого автора, греческого монаха из позднего Средневековья, изобретателем фотографии. Эти документы, явно взывавшие к эллинскому патриотизму и ловко преподнесенные их открывателем греческому государственному деятелю Мустоксидису, почти с самого начала вызвали подозрения. Мустоксидис, будучи сам ученым, заявил, что это подделка. Однако комиссия медлила вынести окончательное решение. Каким образом, вопрошали ученые, столь молодой человек, как Симонид, имеющий такие пробелы в образовании, мог создать подобные искусные подделки?

Вид горы Афон на северо-востоке Греции — средоточия православных монастырей, издавна славившихся своими рукописными собраниями

Между тем Симонид благоразумно проследовал в Константинополь. Здесь он получил право на ведение археологических раскопок в районе старого ипподрома. И через необыкновенно короткое время он появился вновь с бутылкой, набитой рукописными страницами. К несчастью для него, кто-то видел, как он во время обеденного перерыва сам же закапывал ее в землю. Симониду пришлось снова пуститься в странствия. Он неожиданно возникал в разных местах Леванта, от Александрии до Одессы. На некоторое время, имея на то веские причины, он вернулся на гору Афон, а затем решил облагодетельствовать плодами своего замечательного таланта Англию и Германию. Почему он избрал эти страны? Потому ли, что считал англичан и немцев наиболее легковерными по части древностей, или они были щедрее других, когда дело доходило до уплаты больших сумм во имя удовлетворения страсти к старым пергаменам? Во всяком случае, эти две страны были наиболее активными центрами палеографических исследований. Они являлись богатейшими рынками сбыта рукописей. То, что среди ученых в этих странах были весьма проницательные люди, Симониду было, по-видимому, тоже известно. Но он был готов рискнуть.

В Германии он предложил палимпсест давно утерянного «Урания» — эллинистической истории египетских царей. Старший коллега Тишендорфа, лейпцигский профессор Вильгельм Диндорф, заявил, что манускрипт подлинный. Одна берлинская ученая коллегия согласилась с его мнением и рекомендовала приобрести рукопись. Единственным, кто отнесся к этому скептически, был Александр Гумбольдт. В последнюю минуту Диндорф показал несколько страниц Тишендорфу. Он тут же распознал подделку и телеграфировал свое мнение в Берлин. Угроза компрометирующего разоблачения и скандала позволила Симониду сохранить свою свободу, но он был глубоко уязвлен вмешательством Тишендорфа. Открытие Синайского кодекса предоставило ему возможность реванша. Но теперь роли переменились. Симонид уже не отказывался, что прежде изготовлял поддельные рукописи. Наоборот, в сентябре 1862 г. он неожиданно признался в том, что изготовил целиком весь кодекс, который Тишендорф привез с Синая. Симонид сочинил запутанную историю, которая должна была объяснить, зачем он изготовил рукопись, не собираясь якобы вводить кого-либо в заблуждение относительно ее возраста.

Потрясающее разоблачение вызвало замешательство, и кое-где, особенно в Англии, ему поверили. Пресса восприняла скандал с восторгом. «Кто же обманщик и кто обманутый?» — гласил заголовок газетной статьи, разоблачающей немецкого ученого. Возможно ли, вопрошал автор статьи, чтобы в Синайском монастыре, где высокообразованным англичанам не удалось обнаружить чего-нибудь стоящего, Тишендорф смог извлечь столь ценные пергамены из груды хлама? И кто он, в конце концов, такой, этот Тишендорф? Кто он в сравнении с его выдающимися соотечественниками Диндорфом и Лепсиусом, которые оба были позорно обмануты Симонидом? Не выглядит ли дело таким образом, что Тишендорф не устоял перед соблазном увидеть свое имя прославляемым по всей Европе, чего бы это ни стоило?

Некоторые из этих мнений были подхвачены врагами Тишендорфа в Германии. Ему же все дело казалось дурной шуткой. То, что Симонид мог написать этот кодекс, выглядело столь же правдоподобно, по словам Тишендорфа, как если бы кто-нибудь заявил: «Это я построил Лондон» или «Я поместил гору Синай на то место в пустыне, где она сейчас находится».

Однако окончательно опровергли выдумку Симонида внутренние свидетельства самого текста. Синайский манускрипт был написан по меньшей мере тремя различными почерками, не считая множества почерков, наличествующих в поправках, которыми были представлены различные стили письма, последовательно датируемые веками с IV по XII. Ни на горе Афон, ни где-либо еще не существовало такого унциального документа или подборки документов, откуда это можно было бы скопировать. Другой греческой версии фрагментов Послания Варнавы вообще не было. Сама рукопись имела пометы, свидетельствующие о том, что она в VII в. находилась в Кесарии (Палестина). Кроме того, как можно было иначе объяснить тот факт, что до нас дошла только половина рукописи, тогда как фрагменты ее появлялись в переплетах, сделанных несколькими веками раньше? Как было отмечено впоследствии в посвященной Синайскому кодексу публикации Британского музея, «невероятность этой истории настолько очевидна, что не нуждается в доказательствах».

Симонид никогда не пытался написать хотя бы одну страницу таким унциальным библейским письмом, каким был написан кодекс. Кроме того, его уличали и во всевозможных противоречиях. Например, он утверждал, что видел весь манускрипт целиком в Синае в 1852 г., забыв о том факте, что Тишендорф заполучил сорок три страницы восемью годами раньше.

Как же обстояло дело с предполагаемым подношением кодекса царю? Архиепископский кризис в синайской общине затянулся на годы и в конце концов вылился во внутреннюю междоусобицу, которая окончилась лишь смещением в 1867 г. выбранного кандидата и единогласным избранием его преемника. Только в 1869 г. передача рукописи русскому монарху была оформлена официально. Предложенные царским правительством 9000 рублей были приняты синайскими монахами, которые поспешили скрепить «дар» подписанным по всей форме документом. Рукопись наконец была водворена в Публичную библиотеку Санкт-Петербурга. С новым архиепископом Тишендорф поддерживал дружескую переписку. 15 июля 1869 г. прелат писал ему: «Как вы знаете, этот прославленный манускрипт с текстом Библии теперь уже преподнесен достойнейшему императору и самодержцу всея Руси в знак нашей и всех синайских монастырей вечной благодарности». Впоследствии, однако, у новых поколений монахов вошло в привычку с горечью говорить об этой сделке Тишендорфа, и почти каждый, кто с той поры побывал в монастыре Святой Екатерины, возвращался домой с рассказами, выставлявшими Тишендорфа в неблагоприятном свете.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.