Глава вторая

Глава вторая

За последние пять лет в жизни наших героев произошло немало событий.

Родители Анании дружили с отцом и матерью Сапфиры, и однажды главы семей заметили, что Анания повзрослел и возмужал, а Сапфира из угловатого подростка превратилась в ослепительную красавицу. Тогда отцы и решили сыграть свадьбу. Родители были рады, молодые — тем более: они полюбили друг друга, и, казалось, их счастье будет длиться вечно. Но через полгода для пребывавших на вершине блаженства молодоженов началась череда бед и страданий.

У Анании был младший брат Иосиф. Однажды вечером он зачем-то вышел из дома. Всю ночь мать и отец, не смыкая глаз, ждали сына. А утром в калитку постучал один их знакомый и сообщил страшную весть: на улице лежал Иосиф с разбитой камнем головой.

Как описать горе тех родителей, которые пережили своих детей?! Что может быть трагичнее? Давид, отец Анании и Иосифа, затосковал и вскоре после гибели сына умер. Убийцу так и не нашли…

Прошло два месяца, и иерусалимцев ужаснула новая катастрофа. Ночью загорелся дом, в котором жили родители Сапфиры и две ее младшие сестры, Эсфирь и Ревекка. Они все сгорели заживо…

Супруги, которые еще совсем недавно были частью большой и дружной семьи, ощутили мертвящее дыхание одиночества. Правда, с ними жила мать и свекровь Руфь, но от всего пережитого у нее помутился рассудок. Сапфира и тем более Анания, знавшие Руфь здоровой, веселой, доброжелательной и приветливой женщиной, любившие и уважавшие ее, теперь с болью и ужасом смотрели на злобную и сварливую развалину. Страшный контраст!

Так у Анании осталась лишь Сапфира, а у Сапфиры — только Анания. Но через несколько месяцев после рокового пожара солнце, казалось, выглянуло из-за туч. Сапфира забеременела. Она сказала об этом мужу в один из иудейских праздников, когда, помолившись в храме, они возвращались домой. На улице было много людей, но Анания не смог скрыть свою радость и, не стесняясь прохожих, заключил жену в объятия и стал страстно покрывать ее лицо поцелуями. Иудеи, строгие блюстители нравственности, изумились такой выходке и попытались образумить аморальных типов. Но супруги не слышали проповедей, не видели порядочных иудеев, не замечали всеобщего осуждения. Раньше они верили, что когда-нибудь закончится череда бед и к ним вернется счастье. И вот, казалось, их надежда сбылась…

— Милый, ты будешь любить нашего ребеночка? — тихо спросила Сапфира.

— Конечно! Ведь он еще больше сблизит нас, правда?

— Да!

— И будет похож и на тебя, и на меня!

— Да, любимый. Ты кого хочешь: мальчика или девочку?

Анания засмеялся:

— Мне всё равно. Мне желанен и сын, мне желанна и дочь.

— А как мы назовем нашего ребеночка?

Будущий отец задумчиво почесал голову и, снова радостно засмеявшись, ответил:

— Пока не знаю. Но мы еще успеем выбрать имя.

— Да, мой любимый, — согласилась пятнадцатилетняя жена и благодарно прильнула к мужу.

Исстрадавшиеся за последнее время супруги теперь обрели смысл жизни, и лица их повеселели, глаза снова излучали радость и ласку, к голосам вернулось прежнее очарование. Они воспрянули духом и уже без страха смотрели в будущее. И всё это смог сделать еще не родившийся ребенок!

Проходили недели, и живот Сапфиры постепенно рос и округлялся. Любопытный Анания часто приставлял к нему ухо и внимательно прислушивался. Трудно сказать, что он слышал, но будущий отец всегда оставался доволен.

И вот однажды, когда Анания был на работе, Сапфира решила сходить на базар за покупками. Она сказала об этом Руфи и вышла на улицу. Солнце палило беспощадно, но иерусалимцы привыкли к такому климату и, казалось, не испытывали особых неудобств. Евреи сновали по раскаленным улицам вперемешку с ослами, мулами, козами и другими четвероногими помощниками. Разговоры и крики людей сливались со звуками, которые издавали животные, и оттого вокруг стоял невообразимый шум. Сапфира осторожно пробиралась среди всего этого говорящего, мычащего и блеящего населения, стараясь, чтобы ее ненароком не толкнули. Так она добралась до перекрестка и тут вдруг заметила, что в конце улицы показался иудейский пророк.

— Пророк! Идет пророк! Пророк Вениамин! — вопили евреи то радостно, то с ужасом.

В античности разные верования мирно уживались друг с другом. Люди почитали различных богов, молились и приносили им жертвы, и никому не приходило в голову развязывать религиозные войны — ведь каждый народ, ублажая своих кумиров, вместе с тем не отрицал существование небожителей других племен. Они тоже могли навредить верующему, и на всякий случай следовало почитать и их. Так поступал, повторим, всякий народ, но только не евреи. Именно они, со своим стремлением к единобожию, первыми стали откровенно враждебно относиться к другим культам.

Конечно, иудеи пришли к монотеизму не сразу. Вначале они поклонялись змеям, затем кумирам других народов, и позже признавали существование иных богов, кроме заимствованного ими у одного соседнего племени Иеговы. Но тут возникло так называемое «пророческое движение». «Пророки», эти неофициальные жрецы и волхвы, злобные, буйные, нетерпимые к чужому мнению люди, имели, к несчастью, влияние на темный, подвергшийся после вавилонского пленения естественному отбору народ.

И вот эти провидцы заявили, что Иегова, или Яхве, или Элохим, или Саваоф, или как там его ещё — единственный настоящий бог. Небожители других народов — либо ненастоящие, игрушечные, либо дьяволы. Евреи — богоизбранный народ, а другие народы… ну, сами понимаете. У современного психически нормального человека такая «концепция» может вызвать лишь улыбку, но тогда она вызвала культурную изоляцию евреев и антисемитизм. Так «пророки» удружили своему народу.

Один такой прозорливец сейчас топал по иерусалимской дороге. Его огромные босые ступни («как под дурным старцем», — говорят русские. Меткое выражение!) поднимали клубы пыли, ибо пророк Вениамин дорогу не выбирал и брел куда попало. Он был высок и производил впечатление физически сильного человека. Казалось, он уже перешагнул полувековой рубеж, но не исключено, что его состарил весьма необычный образ жизни. Провидец был одет в ветхое и грязное, всё в дырах рубище; для опоры при ходьбе он использовал корявую палку, она же помогала ему поучать нерадивых.

Дурной старец дошел до перекрестка, подождал, пока вокруг него соберется толпа, возвел очи горе и, опершись на свой «посох», молвил:

— Поганые безбожники, пришел я в эту клоаку мерзкую не за тем, чтобы спасти вас от кары Божьей, ибо сие невозможно и ничто вам уже не поможет, а для того, дабы открыть глаза ваши на грехи великие, за кои осуждены вы на муки страшные. При одной мысли о них у меня волосы встают дыбом, но не мне они уготованы, а вам. Страшусь я великой власти Божьей, ибо вот сейчас вижу перед собой живых и беззаботных, но скоро вас засыплет сера горящая, и все вы криком скорби и отчаяния изойдете, но не поможет вам крик и запоздалое раскаяние. И муки нестерпимые, боль невыносимая будут продолжаться годы. Годы! Посему я к вам и пришел, дабы отравить радость последних дней ваших. Страшитесь, ибо недолго вам осталось испытывать терпение Божие, и грядет кара неотвратимая! Скоро уж, скоро!

Пророк перевел дух и подозрительно осмотрел своих слушателей. Евреи, с благоговением внимавшие словам прозорливца, сильно побледнели и дрожали от страха — видно, им казалось, что ужасные муки уже начались. Пригорюнилась и Сапфира, тоже внимательно слушавшая божьего человека. Сейчас она пыталась припомнить все свои грехи, но их набиралось до смешного мало.

Тем временем провидец восстановил дыхание и продолжил свою проповедь:

— Что, дрожите теперь? Страшно? Раньше надо было дрожать, в пустыне жить, а не в сей обители греха и мерзости. Очи мои ясные гной застилает, и то вижу я, как страшитесь вы!

Пророк, произнося последние слова, по — дьявольски усмехнулся, и тут его взгляд упал на красивую беременную женщину. Сапфира, заметив, что старец внимательно ее рассматривает, смутилась. А прозорливец, отложив свою палку, стал потихоньку приближаться к заинтересовавшей его женщине. Казалось, он нашел то, что безуспешно искал в течение многих лет.

— Вот где соблазн! — изрек провидец и указал на Сапфиру. — Вот мерзкий сосуд греха! От какого скота ты зачала? Или от самого Сатаны?! Из-за прародительницы Евы мы были изгнаны из рая, а такие сучки посылают нас прямиком к Дьяволу, где примем муки страшные!

Пророк не на шутку разъярился, весь надулся и покраснел; его очи метали молнии, изо рта летели целые струи слюны, а тело содрогалось в истеричном припадке. Речь его перестала быть членораздельной, и лишь какие-то звериные звуки вылетали из посиневших уст. Он откинул покрывало Сапфиры и, схватив ее обеими руками за волосы, с остервенением стал их рвать. Пятнадцатилетняя женщина закричала от страшной боли, из ее глаз градом хлынули слезы. Но никто не пришел на помощь несчастной: иудеи полагали, что сие творит рука божья и потому со священным ужасом наблюдали за происходящим, опасаясь только, как бы высшие силы не оттаскали за волосы и их. А пророк тем временем разнообразил свою методику воспитания: он всё норовил ткнуть коленкой в живот Сапфиры, а также, удерживая волосы женщины левой рукой, правой стал бить ее по лицу.

Несчастная вначале пыталась вырваться из цепких рук божьего человека, но это оказалось непросто. Пророк был сильным и коварным противником, и когда он совсем озверел, намереваясь убить еще не родившегося ребенка (всё равно, мол, станет грешником), Сапфира отчаялась и прекратила сопротивление. Перед ее глазами всё поплыло, и она стала терять сознание.

В этот трагический момент в нашей истории появляется новый персонаж. Мимо собравшейся на перекрестке толпы проходил молодой, высокий, одетый в ослепительно белую тогу римлянин. В руке он держал навощенную дощечку и стиль. Судя по тому, с каким неподдельным интересом этот прохожий осматривал жалкие иерусалимские достопримечательности, прибыл он в Иудею недавно. Для местных жителей, которые из римлян видели только солдат, появление такого необычного человека стало удивительным событием, и, встретив его, они, как правило, внимательно разглядывали незнакомца, а потом еще долго смотрели ему вслед. Евреи пытались угадать род занятий этого странного римлянина. Он не носил оружия, следовательно, не был военным; имел ясный, незатуманенный взор, значит, не принадлежал к священнослужителям; передвигался пешком, а не в носилках — стало быть, не входил и в число вельмож (или иных богатых бездельников); за ним, как за учителем, не бегали мальчишки. Судя по опрятности одежды римлянина и утонченности его манер, он явно не занимался земледелием или ремеслом.

Да, загадкой был этот римлянин для иудеев. «Чего это он всё ходит да высматривает, иногда расспрашивает и всегда записывает?» — шептались они. Выдвигались различные версии; о самой смешной наш читатель вскоре узнает.

Итак, неторопливо идущий по улице и осматривающий достопримечательности римлянин услышал чей-то крик и невольно остановился. Звуки, в которых слышались неподдельные боль и отчаяние, исходили из центра толпы. «Что же здесь происходит?» — подумал незнакомец и, воспользовавшись тем, что был выше евреев, заглянул поверх голов собравшихся. Какой-то оборванец избивал юную женщину, почти ребенка.

Римлянин был потрясен. Он, по-видимому, очень дорожил своей дощечкой, ибо на ней уже было немало начертано, но тут письмена и стиль полетели на землю, а молодой мужчина, расталкивая зрителей этого страшного представления, устремился к пророку.

Тем временем к дурному старцу вернулся дар речи. Продолжая держать Сапфиру за волосы, он оглядел толпу и отдал кровожадный приказ:

— Надо ее забить камнями! И тогда Бог многое простит вам!

Но тут прозорливец, получив сильнейший удар в челюсть, пошатнулся и смешно замотал головой, но удержался на ногах и, более того, даже не выпустил свою жертву. Тогда незнакомец в тоге ударил его между глаз. Цепкие пальцы пророка разжались, и римлянин подхватил падающую Сапфиру. Сам провидец медленно сполз на землю и, такой еще недавно резвый, теперь лежал неподвижно, раскинув руки в разные стороны и уткнувшись носом в камень.

Евреи остолбенели и, боясь даже дышать, со зловещим молчанием наблюдали за происходящим. Незнакомец, бережно положив молодую женщину, склонился над ней и попытался привести ее в чувство. Но Сапфира сейчас находилась на грани жизни и смерти: случился выкидыш, и нижняя часть ее тела была залита кровью. Даже не приходя полностью в сознание, она стонала от боли и ужаса — ее ребенок был мертв. Жизнь утратила всякий смысл…

А прозорливец не собирался сдаваться. Он пришел в себя и уже строил дерзкие планы отмщения: его грязная, покрытая струпьями рука настойчиво искала в придорожной пыли камень поувесистее. Римлянин заметил грозящую ему опасность и, не дожидаясь, когда поиски провидца увенчаются успехом, изо всех сил саданул его ногой в челюсть. Пророк крякнул и распластался по земле.

— О люди! — закричал один из иудеев, горбатый уродливый старик со слезящимися глазами. — Это пришел сам Сатана, дабы сразиться с великим Вениамином. И побеждают силы зла, и посрамлен пророк… Но попросим Бога, чтоб даровал Он победу провидцу, а Сатана пусть немедленно убирается отсюда, и вместе с этой шлюшкой, из-за которой так страдает наш Вениамин!

Евреи, недоумевавшие до сей поры, как этот незнакомец решился поднять руку (и ногу) на пророка, теперь получили правдоподобное объяснение. Было очевидно, что бессмысленно бороться с Дьяволом физически, но вот теологически…

Иудеи пали ниц, и их молитвы вознеслись к небесам.

Внезапно из-за угла вышли три римских воина. Они патрулировали эту часть Иерусалима и, заметив толпу, неторопливо направились к ней. Евреи самозабвенно молились, а на земле неподвижно лежали девушка и какой-то грязный, уродливый старик; от одной к другому перебегал мужчина в тоге, и был он то ласков и заботлив, то суров и драчлив.

— Ты кто такой? Что здесь делаешь? — спросил у спасителя Сапфиры начальник дозора, крупный, коротко остриженный боец лет тридцати пяти и для пущей важности и убедительности положил руку на рукоять меча.

Незнакомец вытер тыльной стороной ладони выступивший на лбу пот и, спокойно глядя воину в глаза, ответил:

— Я Тит Росций Капитон, римский гражданин. Приехал на Восток изучать быт и нравы здешних народов.

— Это их ты хочешь изучать? — засмеялся начальник дозора и сделал широкий жест, указывая на окарикатурившиеся лица евреев, пытавшихся достучаться до ходившего по небу или засевшего в своих чертогах Иеговы.

— Но не все же они такие, — возразил Тит Росций.

— Ладно, мы отвлеклись. Так что здесь произошло?

— Этот сумасшедший на людей бросается!

— Да? Ох, Иудея…

— Он до тех пор избивал беременную женщину, пока у нее не случился выкидыш.

Не подоспей я вовремя, он бы ее убил!

Столь бесчеловечный поступок поразил даже немало повидавшего за годы службы начальника дозора. Суровый воин подошел к пребывавшему в беспамятстве прозорливцу и воскликнул:

— О, да это Вениамин! Опять, дружок, за старое принялся? Ходишь, людей пугаешь?

Тут пророк снова пришел в себя, но, увидев стражников, счел за благо притвориться бесчувственным. Римляне заметили хитрость сумасшедшего и захотели ударить его. Но чем? У них не было желания пачкать руки, обувь, ножны. Валявшийся неподалеку «посох» Вениамина был такой же грязный, как и его хозяин. Не найдя предмета, с помощью которого удалось бы привести провидца в чувства, начальник дозора оторвал нескольких евреев от общения со сверхъестественным и велел им отнести прозорливца в участок.

Позже Тит Росций узнал, что римляне наказали Вениамина палками и навсегда запретили ему входить в Иерусалим. Быть может, следовало бы строже покарать детоубийцу, но, с другой стороны, всем было понятно, что преступник невменяем.

Сапфиру, у которой уже в пятнадцать лет появилась седина, спасла любовь мужа. Анания был так чуток и внимателен, что Сапфире не оставалось ничего иного, как крепиться и стараться не огорчать любимого слезами и горестными стенаниями. Успокаивал несчастную женщину и Тит Росций, который стал другом их семьи. Римлянин, правда, часто покидал Иерусалим, ибо изучал быт и нравы не только евреев, но и других восточных народов. Однако он неизменно возвращался в главный иудейский город и любил заходить в дом той женщины, которую спас. Общались они всегда при Анании (а иначе что бы сказали вездесущие соседи?!), но был ли здесь у Тита Росция Капитона только научный интерес? Вряд ли…

А Сапфира до сей поры нуждалась в сочувствии и утешении. После страшной встречи с пророком прошло уже несколько лет, но она не смогла стать матерью. Все средства оказались бессильны, и супруги уже почти потеряли надежду на то, что когда-нибудь их дом огласит звонкий детский крик…