Его жизнь

Его жизнь

Интервью подготовлено Джоном Аведоном

Дж. А.: Каковы были Ваши первые ощущения, когда Вас признали Далай Ламой? Что, Вы думали, с Вами произошло?

Д. Л.: Я был очень счастлив. Мне это пришлось весьма по душе. Еще до официального признания я часто говорил своей матери, что поеду в Лхасу. Я любил, усевшись дома верхом на подоконник, воображать, что еду на лошади в Лхасу. В то время я был совсем малышом, но это запомнилось мне очень хорошо. Я горел желанием туда отправиться. Еще одна вещь, о которой я не упомянул в своей биографии, — это то, что вскоре после моего рождения на крыше нашего дома поселилась пара ворон. Они прилетали каждое утро, некоторое время сидели на крыше, а потом опять улетали. Это представляет особый интерес, поскольку подобные вещи происходили и после рождения первого, седьмого, восьмого и двенадцатого Далай Лам. Вскоре после того, как они появлялись на свет, прилетала пара ворон и устраивала себе гнездо на крышах их домов. В моем случае никто сперва не обратил на это внимания. Однако сравнительно недавно, примерно три года назад, моя мать в разговоре со мной это вспомнила. Она видела, как они утром прилетали, какое-то время гуляли по крыше, а потом улетали, с тем чтобы вернуться на следующее утро.Так вот, вечером того дня, когда родился первый Далай Лама, в дом его родителей ворвались разбойники. Родители убежали, бросив ребенка. На следующий день они вернулись, гадая, что случилось с их сыном. Они нашли ребенка в углу комнаты. Перед ним стояла ворона, оберегая его от возможного нападения. Позднее, когда Далай Лама Первый вырос и достиг высот в своей духовной практике, он во время медитации установил прямой контакт с божеством-защитником Махакалой. И тогда Махакала сказал ему: «Тот, кто, подобно тебе, утверждает учение буддизма, нуждается в защитнике вроде меня. В день твоего рождения я помог тебе». Так что, как мы видим, между Махакалой, воронами и Далай Ламами определенно существует связь.

Кроме того, произошел еще один случай, очень хорошо запомнившийся моей матери. Вскоре после прибытия в Лхасу я сказал, что мои зубы хранятся в ящичке, который находится в одном из домов Норбулинга. Когда они вскрыли ящик, то нашли зубные протезы, принадлежавшие Далай Ламе Тринадцатому. Я просто указал на этот ящик, утверждая, что там лежат мои зубы. Сейчас я этого уже не помню. Новая память, связанная с этим телом, оказывается сильнее. Прошлое Постепенно сжимается в размерах, становясь все менее различимым. Если я Не сделаю особого усилия, для того чтобы это вспомнить, данный эпизод не всплывет в моей памяти.

Дж. А.: Помните ли Вы процесс своего рождения или предшествующее ему пребывание в материнской утробе?

Д. Л.: В данный момент нет. Я не помню также, сохранялась ли память об этом у меня в детские годы. Однако существует один не очень показательный внешний признак, который, возможно, о чем-то и говорит. Дети обычно рождаются с закрытыми глазами. Мои глаза в момент прихода в этот мир были открыты. Это в какой-то степени может указывать на сохранение Ясности ума во время пребывания в материнской утробе.

Дж. А.: Что Вы чувствовали в детские годы в связи с тем, что взрослые относились к Вам, как к важной персоне? Вызывало ли такое почитание у Вас чувство беспокойства или даже страха?

Д. Л.: Тибетцы — очень практичные люди. Старшие по возрасту никогда не стали бы ко мне относиться подобным образом. Кроме того, я обладал большой уверенностью в себе. Когда я впервые подъехал к Лхасе через Дебутангскую долину, навстречу мне выступил нечунгский оракул, чтобы еще раз подтвердить правильность выбора. Его сопровождал пожилой, всеми уважаемый и достигший высокой духовной реализации геше из школы Лузелинг Дрепунгского монастыря. Его глубоко волновало то, был ли я избран по праву или нет. Сделать ошибку при выборе Далай Ламы было бы очень опасно. Понимаете, это был религиозный человек, а не правительственный деятель. Он вошел в палатку, где я находился с группой наблюдателей, и вынес свой вердикт: вне всяких сомнений, выбор сделан верный. Так что, как видите, несмотря на то что некоторые досточтимые и праведные старцы желали лично удостовериться в правильности решения, я, судя по всему, недурно сыграл свою роль, заставив их в это поверить. (Смеется.) Мое положение никогда не вызывало у меня чувства дискомфорта. Чарльз Белл заметил, что я относился ко всему весьма просто. Что касается страха, то мне очень хорошо запомнился один случай. Однажды вечером мне захотелось навестить свою мать, приехавшую вместе с остальной семьей в Лхасу. Я находился в палатке регента. У входа стоял здоровяк-телохранитель. Был вечер, солнце клонилось к закату, и на фоне этого — огромный человек с поврежденным глазом. Я помню, что очень испугался, у меня просто душа ушла в пятки. Так я и не решился покинуть палатку.

Дж. А.: Произошли ли в Вас какие-нибудь изменения между шестнадцатью и восемнадцатью годами, когда Вы приняли на себя обязанности мирского правителя?

Д. Л.: Да, я изменился... слегка. Я пережил много счастья и боли. Через это, а также через рост и накопление опыта, через возникающие проблемы и страдания я изменился. Окончательный «продукт» этого процесса находится сейчас перед вами. (Смеется.)

Дж. А.: А что Вы скажете о том времени, когда Вы только вошли в пору отрочества? У многих людей возникают трудности, когда они пытаются определиться как личность, найти свое место во взрослом мире. Происходило ли с Вами нечто подобное?

Д. Л.: Нет. Моя жизнь протекала весьма размеренно. Дважды в день я садился заниматься. Каждый урок продолжался ровно час, а остальное время я предавался играм. (Смеется.) Затем в возрасте тринадцати лет я приступил к изучению философии, определений, искусства ведения дискуссии. Время моих занятий увеличилось. Я также изучал каллиграфию. Однако все это происходило согласно установленному порядку, и я постепенно привык. Иногда у меня бывали каникулы. Это было очень приятное, счастливое время. Лобсанг Самтен — мой родной старший брат — обычно проводил время в школе, но на каникулы он всегда приезжал меня навестить. Временами моя мать привозила из долины Амдо особый хлеб. Очень пышный и вкусный. Она пекла его сама.

Дж. А.: Была ли у Вас возможность поддерживать близкие отношения с отцом, когда Вы росли?

Д. Л.: Мой отец умер, когда мне было тринадцать лет.

Дж. А.: Испытываете ли Вы особый интерес к кому-либо из Ваших предшественников? Или, может быть, чувство внутреннего родства?

Д. Л.: Мне близок Далай Лама Тринадцатый. Он во многом усовершенствовал обучение, поднял уровень образования в монашеских школах. Он дал серьезный толчок развитию настоящих религиозных мыслителей. Он сделал невозможным продвижение человека в духовной иерархии, приобретение им должности настоятеля и так далее, если тот не обладал для этого соответствующей подготовкой. В этом отношении он был очень строг. Он посвятил в монахи десятки тысяч человек. В этом заключаются два его основных религиозных достижения. Он не давал много посвящений или наставлений. Что касается благополучия страны, то он уделял много внимания и сил искусству управления государством, особенно его отдаленными районами. Он размышлял о том, как они должны управляться, и о тому подобных вещах. Он очень заботился, чтобы правительство более эффективно справлялось со своими функциями. Его глубоко волновал вопрос границ и другие аналогичные проблемы.

Дж. А.: Что в течение Вашей жизни являлось для Вас внутренним вызовом? Какие уроки Вы из нее вынесли на личностном уровне? Какие осознания и переживания оказали наибольшее воздействие на развитие Вас как личности?

Д. Л.: Что касается религиозного опыта, то для него большое значение имело некоторое осознание шуньи (пустоты как отсутствия независимой самосущей природы) — некоторые переживания, некоторый опыт, — а в основном бодхичитта, альтруизм. Это во многом мне помогло. В какой-то степени, можно сказать, это сделало меня новым человеком, изменило меня как личность. Я все еще иду вперед по этому пути. Пробую себя на нем. Этот путь дает человеку внутреннюю силу, мужество, ему становится легче принимать жизненные ситуации. Это одно из величайших переживаний.

Дж. А.: Говоря о бодхичитте, Вы имеете в виду постоянное углубление внутренней реализации или определенный момент, связанный с внешним опытом?

Д. Л.: Главным образом я говорю о внутренней практике. Также возможно участие внешних причин или обстоятельств. Внешние факторы могли бы сыграть роль в развитии некоторого ощущения бодхичитты. Но в основном это должно прийти из внутренней практики.

Дж. А.: Можете ли Вы описать конкретный момент из своей практики, когда Вы переступили определенную черту?

Д. Л.: Рассмотрение теории шуньи — сперва теория шуньи, затем чувство бодхичитты... Где-то в 1965-66 годах, в это время. Это на самом деле очень личное. Подлинный религиозный практик должен держать такие вещи при себе.

Дж. А.: Хорошо. Если говорить не о Вашем глубочайшем внутреннем опыте, а о том, что являлось частью Вашей жизни

какие-то события из нее, — как это повлияло на Вас как на человека? Каким образом воздействовал этот опыт на Ваш внутренний рост?

Д. Л.: Оказаться в положении беженца — это очень полезно. Вы становитесь ближе к реальности. Когда я был Далай Ламой в Тибете, то старался смотреть на мир реалистично, однако каким-то образом обстоятельства сложились так, что между мной и окружающим миром возникла некоторая дистанция. Я так думаю. Я был несколько оторван от реальности. А потом я стал беженцем. Что ж, очень хорошо. Это была замечательная возможность набраться опыта, развить в себе решимость, или, иначе говоря, внутреннюю силу.

Дж. А.: Когда Вы стали беженцем, что помогло Вам обрести эту силу? Была ли это утрата высокого положения? Потеря страны? Тот факт, что все вокруг Вас страдали? Были ли Вы в этот момент призваны вести свой народ иным путем по сравнению с тем, к которому были привычны?

Д. Л.: Изгнание из родной страны — это на самом деле отчаянная, опасная ситуация. В этот момент всем приходится иметь дело с реальностью. Это не то время, когда нужно притворяться, что все вокруг замечательно. Это нечто особенное. Вы чувствуете свою вовлеченность в реальную жизнь, принадлежность к-.реальности. В мирное время все идет гладко. Даже если возникает проблема, люди притворяются, что все в порядке. Во •время переломных периодов, таящих в себе угрозу, нет смысла притворяться, будто все хорошо. Вы должны принять тот факт, что дела обстоят плохо. Плохо — это плохо. Так, когда я покинул Норбулинг, нам угрожала опасность. Мы шли в непосредственной близости от армейских бараков китайцев. Они были расположены на другом берегу реки — там же, где китайский дозорный пост. Видите ли, за две-три недели до нашего бегства мы получили точную информацию о том, что китайцы находятся в полной боевой готовности. Они собирались нас атаковать. Это был всего лишь вопрос конкретного дня и часа.

Дж. А.: В тот момент, когда Вы переправились через реку Кьячи и встретили ожидавшую вас группу партизан кхампа, взяли ли Вы на себя прямое руководство дальнейшими действиями? Кто, к примеру, принимал решения во время Вашего бегства?

Д. Л.: Как только мы покинули Лхасу, была создана внутренняя группа для обсуждения всех возникающих моментов, комитет. В него входили я и еще восемь человек.

Дж. А.: Принадлежала ли Вам идея принимать решения сообща?

Д. Л.: Да. Те, кто остался в Лхасе, также создали Народный комитет. Что-то вроде революционного совета. Конечно, с точки зрения китайцев, это был контрреволюционный комитет. Понимаете, эти люди были избраны народом в течение нескольких дней... Комитет был учрежден, им принимались все самые важные решения. Кроме того, я отправил письмо в этот комитет, подтверждая его право на существование. Наш маленький комитет — комитет тех, кто бежал вместе со мной, — обсуждал практические моменты каждую ночь. Изначально, как Вы знаете, мы планировали создать штаб в Южном Тибете. Кроме того, в разговоре с Пандитом Неру — я думаю, это было 24 апреля 1959 года — я упомянул о том, что мы учредили временное правительство Тибета, переместив его из Лхасы в Южный Тибет. Я обронил это мельком при личной встрече с премьер-министром. Он не на шутку всполошился. (Смеется.) «Мы не признаем ваше правительство», — заявил он. И это несмотря на то, что наше правительство было сформировано, пока мы еще не покинули Тибет, а в момент беседы я уже находился в Индии...

Дж. А.: Я бы хотел задать Вам вопрос о Вашем воплощении как бодхисаттвы бесконечного сострадания Авалокитешвары (тиб. — Ченрезиг). Что Вы сами думаете об этом? Есть ли у вас какое-либо определенное мнение на этот счет?

Д. Л.: Мне сложно дать точный ответ на Ваш вопрос. Я не смогу утверждать наверняка, если только не приложу к этому медитативное усилие, то есть не прослежу свою жизнь в обратном порядке — дыхание за дыханием. Мы верим, что существует четыре типа перерождений. Первый — обычный, когда существо не в силах определить свое будущее рождение. Тогда перевоплощение зависит от природы прошлых деяний. Противоположностью такого перерождения является всецело просветленный Будда, который просто манифестирует себя в физической форме для оказания помощи другим. В таком случае нет никаких сомнений, что данный человек — Будда. Третий тип перерождения — это когда человек благодаря духовным достижениям прошлого имеет право выбора или, по крайней мере, обладает возможностью воздействовать на условия своего следующего перерождения, место и ситуацию. Четвертый тип называется «благословенной манифестацией». При таком перерождении человек обладает благословением творить благие деяния, оказывать помощь, превышающую его нормальные возможности, например передавать религиозное учение. Для того чтобы переродиться таким образом, человек в предыдущей жизни должен обладать очень сильным желанием помогать другим. Тогда он обретает необходимую силу. Несмотря на то что некоторые из этих типов перерождений видятся мне наиболее вероятными, я не могу вам точно сказать, к какому из них отношусь.

Дж. А.: Традиционно Вы считаетесь воплощением божества сострадания Ченрезиг. Что Вы думаете об этой своей роли? Немногие из людей считались божественными в том или ином роде. Является эта роль для Вас бременем или отрадой?

Д. Л.: Она весьма полезна. Через эту роль я могу приносить большую пользу людям. Именно поэтому она мне нравится: я хорошо себя в ней чувствую. Ясно то, что она приносит пользу людям и что между мной и этой ролью существует кармическая связь. Кроме того, очевидно и то, что здесь также присутствует кармическая взаимосвязь с тибетским народом в частности. Вам может показаться, что при существующих обстоятельствах мне очень повезло. Однако за «везеньем» стоят реальные причины или основания. Здесь действуют кармическая сила моей возможности взять на себя роль и сила моего желания сделать это. В связи с этим существует высказывание великого Шантидевы в его «Вступлении на путь деяний бодхисаттвы»: «До тех пор пока существует пространство, пока непрерывны странствия в круговерти бытия, пусть буду существовать и я, устраняя их страдания». У меня есть такое желание в этой жизни, и я знаю, что оно присутствовало и в прошлых жизнях.

Дж. А.: При такой необъятной цели в качестве мотивации, как Вы справляетесь с наличием определенных личностных границ, с ограниченностью своих человеческих возможностей?

Д. Л.: Я опять отвечу словами Шантидевы: «Если даже благословенный Будда не может ублажить всех чувствующих существ, то как могу я?» Даже просветленное существо, обладающее безграничным знанием, силой и желанием спасти всех остальных от страданий, не может уничтожить индивидуальную карму каждого существа.

Дж. А.: Этот ли подход позволяет Вам не поддаваться своим чувствам, видя страдания шести миллионов тибетцев, за которых Вы на определенном уровне несете ответственность?

Д. Л.: Моя мотивация направлена на всех чувствующих существ. Однако в том, что, во вторую очередь, я был направлен для оказания помощи тибетцам, даже нет вопроса. Если проблема поддается решению, если в данной ситуации вы можете что-то сделать, то тогда нет повода для беспокойства. Если же проблема неразрешима, то беспокойство вам не поможет. В беспокойстве вообще нет никакой пользы.

Дж. А.: Многие люди говорят так, но не многие действительно живут по этому принципу. Ощущали ли Вы это в себе всегда или Вам пришлось этому научиться?

Д. Л.: Это ощущение приходит из внутренней практики. Если смотреть на вещи шире, то страдание будет присутствовать всегда. С одной стороны, вы обречены сталкиваться с результатами неблагих действий, произведенных вами на уровне тела, речи или ума в прошлом. С другой — страдание является неотъемлемой частью самой вашей природы. Мой подход основывается не на одном факторе, но на многих. С точки зрения реальной вещи, порождающей страдание, как я уже сказал, нет причины для беспокойства, если ситуация разрешима. Если она неразрешима, то в беспокойстве также нет пользы. С точки зрения причины страдание вызвано неблагими поступками, накопленными лишь нами самими, и никем другим. Карма не исчезает бесследно. Она приносит свои плоды. Никто не сталкивается с последствиями тех поступков, которых сам не совершал. И наконец, с точки зрения природы самого страдания, субстанциональные составляющие тела и ума имеют страдание как свою истинную природу. Они служат основой для страдания. До тех пор пока вы ими обладаете, вы подвержены страданиям. Если заглянуть в глубь ситуации, то, пока у нас нет независимости и мы живем в чужой стране, нас одолевают страдания одного рода; если мы вернемся в Тибет и обретем независимость, то возникнут иные разновидности страданий. Вот так обстоят дела. Вы можете решить, что я пессимист, но это не так. Это буддийский реализм. Именно так через буддийское учение и наставления мы справляемся с ситуациями. Когда пятьдесят тысяч человек из клана Шакья были убиты в один день, Будда Шакьямуни, предводитель этого клана, отнюдь не страдал. Стоя, прислонившись к дереву, он произнес следующие слова: «Мне немного грустно сегодня, потому что пятьдесят тысяч человек из моего клана были убиты». Но сам он остался не затронутым происшедшим. Вот так то. (Смеется.) Это были причина и результат их собственной кармы. Он ничего не мог с этим поделать. Мысли подобного рода только укрепляют меня, делают более деятельным. Здесь вовсе нет утраты силы ума или воли перед лицом вездесущей Природы страданий.

Дж. А.: Меня интересует, что делаете Вы для того, чтобы расслабиться: я имею в виду садовничество и опыты с электроникой.

Д. Л.: A-а, мои хобби. Способ проводить время. (Смеется.) Если я могу что-то починить, то мне это доставляет огромное удовольствие. Я начал разбирать вещи на части, когда был еще совсем маленьким: мне было любопытно, как работают некоторые механизмы. Я хотел знать, что находится внутри двигателя внутреннего сгорания. Но сейчас я стараюсь только чинить то, что ломается.

Дж. А .: А как насчет Вашей любви к садоводству?

Д. Л.: Разводить цветы в Дхарамсале — практически безнадежное занятие. Как бы вы ни старались, приходит муссон и все уничтожает. Знаете ли, жизнь монаха весьма отрадна, счастлива. Об этом можно судить по тем, кто снял с себя монашеское одеяние. Уж они-то точно знают цену монашеству. Многие говорили мне о том, как сложна и запутанна жизнь без этого. Хорошенькая жена и дети могут на какое-то время подарить вам счастье. Однако со временем естественным образом возникают проблемы. Вы теряете половину своей независимости — свободу. Если переживание возникающих в связи с потерей независимости сложностей несет в себе какую-то пользу или обладает неким значением, то тогда оно того стоит. Если эта ситуация эффективна, если при ней оказывают помощь людям, то в таком случае это хорошо. И затраченные в связи с этими сложностями усилия стоят того. Если же нет, то это пустое дело.

Дж. А.: Но никто из нас не сидел бы тут и не беседовал, если бы у нас не было отцов и матерей!

Д. Л.: Я не говорю, что иметь детей плохо или что все должны стать монахами. Это невозможно. (Смеется.) Я думаю, что если жизнь человека проста, то удовлетворение придет. Простота крайне важна для счастья. Иметь немного желаний, быть довольным тем, что имеешь, — очень важно. Существуют четыре причины, способствующие развитию человека высшего уровня.

Удовлетворенность той пищей, которую получаешь. Удовлетворенность лохмотьями в качестве одежды или готовность прикрыть свое тело тем, что есть в наличии, то есть отсутствие стремления к богатым и красочным нарядам. Удовлетворенность любым приютом, способным защитить от воздействия стихий. И наконец, интенсивное наслаждение, получаемое в результате избавления от пагубных состояний ума и культивации благоприятных состояний в медитации.