Вооз

Вооз

Майил ещё не научился стоять на ногах, а у Мимозы уже появился третий сын, которому суждено было вырасти и стать настоящей радостью для своей матери и для всех вокруг. Назвали его Музыкой. Посмотришь на него сейчас — такого чувствительного, такого чистого душою, — и на ум немедленно приходят слова о том, что у каждого ребёнка есть свой ангел-хранитель. Но с самого младенчества его жизнь, как и у обоих его братишек, была нелёгкой. После родов мать его страшно ослабла и лежала дома совсем одна. Единственными её помощниками и сиделками были тогда Царевич, которому не было ещё и пяти лет, и муж, хоть и бесполезный, но всё же добрый человек, как раз тогда проводивший всё своё время дома.

Когда новорожденному исполнилось десять дней, Мимоза подозвала к себе мужа. А тот даже не заметил, что день ото дня их скудные запасы становятся всё меньше и меньше. Он передвигался по дому, как в дрёме, погружённый в свои мечтания. Но Мимозе было не до мечтаний. Она точно знала, сколько риса у них осталось. К этому времени она рассчитывала оправиться и снова взяться за работу, но даже стойкая воля, поддержавшая её во многих трудных испытаниях, не могла противиться этой неодолимой слабости, обрушившейся на неё.

— Я не могу идти в поле, — сказала она. — Но, может быть, ты сходишь в большой город у моря, — она назвала город, — и расскажешь моему младшему брату, как нам сейчас тяжело? Скажи ему, что я пока больна, но со временем непременно верну всё, что он даст. Попроси его одолжить нам две рупии, двух нам хватит.

Она отослала мужа в город.

Этот младший брат был человеком образованным, как и старший (о котором мы услышим чуть позже). Однажды во время каникул, которые он проводил в Донавуре, он заболел, и мы выхаживали его, не отходя от постели больного ни днём, ни ночью. Оба брата приняли крещение, но и тот, и другой, хотя и продолжали называть себя христианами, давным-давно вернулись к бесплодной шелухе пустых набожных разговоров.

Мимоза всё это знала. »Конечно, он ни разу не заговаривал со мной о том, во что когда-то уверовал, но не мог же он всё позабыть! Он непременно смилуется и поможет нам, — думала она. Он получил образование за счёт христиан, и теперь благодаря этому у него прекрасная работа и много денег. Неужели он пожалеет для неё две рупии? Она обязательно их вернёт; он же знает, что она всё вернёт!

Муж ушёл, а Мимоза начала думать. Раньше она ни у кого ничего не просила. В душу её закралось сомнение. Может, она совершила ошибку?

В дальнем конце их дома была кладовка. В ней не было ни одного окна, только дверь, выходящая на внутреннюю веранду. Там Мимоза хранила зерно, когда у неё было что хранить. Туда она уходила, чтобы помолиться и побыть в тишине, вдалеке от уличного шума.

Я услышала эту историю уже тогда, когда прошедшие годы несколько смягчили её. Но когда я спросила у Мимозы, что ещё было в этой кладовке, глаза её засияли счастливой улыбкой.

— Да ничего, — ответила она. — Ничего, кроме пустых глиняных горшков. В тот день там не было ничего.

В тот день она медленно поднялась с подстилки и побрела в кладовку, держась рукой за стену, чтобы не упасть. Она взяла с собой новорождённого малыша и позвала туда же обоих мальчиков. Они перестали играть и побежали за ней. Затем она прикрыла дверь (не совсем плотно, чтобы ребятишки не испугались темноты), обняла их, прижала к себе и рассказала обо всём Отцу. Она призналась, что раньше никогда не делала ничего подобного. И если её просьба к брату останется без ответа, то она всё понимает — и знает, что Господь позаботится о ней как-то иначе. »И всё будет хорошо, Отец. Что бы Ты ни сделал, всё будет хорошо!

Муж вернулся. Тридцать миль туда, тридцать миль обратно — и всё впустую, потому что денег он не принёс. »Нет, — ответил ему младший брат, забыв милостивые и щедрые обычаи своей страны. — Она совсем больна. Где гарантия, что она поправится и снова начнёт работать, чтобы отдать мне долг?

Тогда Мимоза снова взяла детишек и отправилась в кладовку. Горшки побольше стояли вдоль стены на полу, плошки поменьше были навалены в углу. »Это ничего, Отец, — сказала она. — Что бы Ты ни сделал, пусть так оно и будет!

Но чем кормить детей? Она помолчала минутку и сказала так, чтобы дети слышали её: »Отец, я не верю, чтобы Ты мог оставить Своих малых деток без пищи, но похоже, что так и получается. Я не понимаю, почему так происходит, но пусть будет, как Ты хочешь. Затем она вывела ребятишек из пустой кладовки и плотно закрыла дверь.

Среди родных, на которых она трудилась, был один человек, связанный с ней таким же дальним родством, каким Руфь была связана с Воозом, когда отправилась подбирать зерно к нему на поля. К тому же, он был человеком добрым и справедливым. Он видел, как усердно Мимоза работает. Он знал, что в её руках любая работа спорится, трудится она честно и её не нужно погонять. И вот он пришёл к ней в дом спросить, когда она опять сможет вернуться к нему в работницы.

Мимоза сказала, что не знает, когда у неё снова достанет силы, чтобы возвратиться на поле.

— Тогда пошли своего мужа, — резонно ответил ей родственник. И уже собирался уходить, но заметил, каким худым и измождённым стало её лицо, и постепенно, слово за словом вытянул из неё всю правду.

— Такого быть не должно! Я этого не позволю! — воскликнул он. Вернувшись к себе домой, он тут же послал ей зерна на шесть дней, и этого подарка было достаточно, чтобы её убогий, ленивый муж устыдился и занялся-таки честным трудом. Этого подарка было достаточно для того, чтобы подбодрить душу жены, увидевшей в нём любящую руку своего Бога. Она снова отправилась с детьми в кладовку, в которой теперь было полным-полно зерна, и её благодарная вера озарила тёмную комнату ярким небесным светом.