§1. Историко-культурная реальность и ее теологическое осмысление.

§1. Историко-культурная реальность и ее теологическое осмысление.

Ни одна идеологическая система — религиозная, философская, художественная или какая-либо иная — не может быть не связанной, во-первых, с конкретной исторической ситуацией в том регионе земного шара, в котором она возникла и существует, причем в историческую ситуацию включаются как политические процессы в данной стране, так и экономические ее особенности, социальная специфика и т. п., а во-вторых, с другими идеологическими системами, существующими как в данном регионе, так и в других частях света. Любая идеология неизбежно испытывает влияние как доктрин, возникших ранее и уже ставших достоянием истории, так и учений, конкурирующих с ней за доминирование над сознанием масс.

Историко-философские учения С. Радхакришнана и С. Дасгупты с этой точки зрения особенно репрезентативны в силу того, что они возникли в совершенно самобытной в идейном отношении стране, обладающей давней историей и богатой духовной (в том числе и философской) традицией, но при этом испытали сильнейшее воздействие со стороны европейской философии, что сделало их прекрасными образцами того, как происходит в современном мире взаимодействие цивилизаций и культур на идеологическом уровне. Надо заметить, что эти, на первый взгляд, абстрактные и оторванные от реальной жизни философские построения вызывают живейший интерес не только в узком кругу профессиональных философов, но и среди общественности, что «связано как с настоятельной потребностью самоопределения, так и с накалом внутриполитической борьбы в стране, в особенности по вопросу о путях дальнейшего ее развития, способов разрешения стоящих перед ней нелегких проблем. Индийцы весьма остро реагируют на “культурный империализм” США и других западных стран и стремятся противопоставить их агрессивному идеологическому натиску собственные духовные традиции»[250], которые, естественно, требуют углубленного изучения, а это изучение может осуществляться лишь в рамках определенной идейной парадигмы, задающей метод исследования, определяющей отбор и первичную обработку исходного материала, использование той или иной терминологии, отсылающей читателя к тем или иным элементам научной и, шире, культурной традиции, к которой исследователь себя причисляет, и выступающей как своего рода hyperlink. Совершенно естественно поэтому, что философ или историк, следующий, например, материалистической парадигме, будет пользоваться иной терминологией, опираться на иные факты, иначе интерпретировать данные и в итоге получит картину историко-философского процесса, очень мало подчас похожую на ту, что складывается в уме религиозного философа.

Если же перейти от общих рассуждений непосредственно к интересующей нас здесь теме, то нужно сказать, что Радхакришнан и Дасгупта, при всем их различии, похожи в одном: они – наследники древнейшей индийской духовной традиции, поэтому и среди всех вопросов, которыми они задаются, главный состоит в следующем: в чем самобытность Индии как культурного региона и как эта самобытность выражается в эволюции философского мышления на Индийском субконтиненте?

Оба философа отвечают на этот вопрос в целом одинаково. Их ответ прост: индийская философия является в первую очередь результатом рационального осмысления и изложения в формализуемых понятиях полученного свыше внерационального и супралогического опыта, имеющего религиозный характер, а потому самодовлеющего и безусловного. Отсюда свойственная индийской духовной жизни видение мира в категориях обусловленного – необусловленного (очень ярко это выразилось в буддийской философии, особенно в мадхъямике[251]) и представление об обусловленном (то есть о наблюдаемом, феноменальном мире) как об аксиологически негативном и поиск необусловленного ради спасения из мира страданий.

В обоих случаях (равно как и у подавляющего большинства индийских философов ХХ века) истинной природой человека признается дух – нечто, во-первых, неизменное, а во-вторых, нематериальное. В этом и заключается в основном специфика индийской ментальности по отношению к менталитету современной западной цивилизации: субстанциальное понимание природы человека для Радхакришнана, Дасгупты и подавляющего большинства индийских философов вообще является подлинным ядром всех идеологических систем Индии – как древних, так и современных. Даже буддизм включается Радхакришнаном в число субстанциалистских учений: «Невозможно предположить, что Будда не признавал ничего постоянного в этой сумятице мира, что он не видел во всеобщем водовороте места отдохновения, где могло бы найти покой измученное человеческое сердце. Как бы Будда ни старался уклониться от ответа на вопрос о первичной реальности, лежащей за пределами категорий мира явлений, он, по-видимому, совершенно не сомневался в ней. Есть нерожденное, непоявившееся; несделанное, несоставное; “если бы его не было, о монахи, не было бы спасения из этого мира рожденных, явившихся, сделанных и сложных”. Будда верил в длящуюся онтологическую реальность, на фоне которой сменяются кажимости видимого мира»[252]. Знаменитое же «благородное молчание» Будды, которым он отвечал на вопросы, требующие решения проблемы субстанциальности феноменов, объясняется, по всей видимости, тем, что Будда саму постановку подобного рода вопросов считал некорректной: невозможно спрашивать, умирает душа со смертью тела или нет, если само понятие души ничего, собственно, не обозначает, а для вечно пребывающей онтологической реальности нет и не может быть никаких обозначений.

О том же самом, хоть и в других выражениях, говорит и Дасгупта. «Присутствие духовного принципа в человеке» есть для него цель и основа индуизма и, шире, всей индийской культуры[253], причем духовный принцип предполагает в первую очередь бессмертие человеческой души, а «понятие бессмертия имплицитно заключает в себе понятие неизменности[254]. Видно, таким образом, что индийская (индуистская – у Дасгупты) идеология предполагает субстанциалистское отношение и к миру, и к человеку («человек» понимается здесь и как индивид, и как homo sapiens).

Такая интерпретация человеческой природы и природы Вселенной в целом повлекла и важные этические следствия, нашедшие выражение в понятиях ахимсы и кармы. Учение об ахимсе «имело связь с преобладающей культурой риса, тогда как животноводство, основа экономики на родине ариев, имело отношение к кровавым жертвам, которые составляли существенную часть брахманского ритуала»; доктрина же кармы, «очевидно, выросла из неарийских представлений, и она обнаруживается у многих земледельческих народов. Действие, поступок сравнивается с зерном, а результат действия – с плодом»[255].

Совсем иначе обстоит дело с западной цивилизацией – главным соперником Индии на идеологическом поле. Изначально между Западом и Востоком не было столь кардинальных, как нынешние, различий, и развитие их происходило по общим законам и проходило одни и те же стадии. Более того, по мнению Радхакришнана, «в период 200 – 1000 гг. лидирующее положение занимал Восток, и восточные влияния оказывали воздействие на культуру Запада»; например, «в Византии восточное влияние было настолько сильным, что она рассматривалась как Восточная империя, хотя принявшая греческий язык и римское название, но остающаяся принципиально чуждой живому духу западной культуры»[256].

Вообще для Радхакришнана проблема взаимоотношений цивилизаций Востока и Запада стояла очень остро – в основном в силу необходимости освобождения Индии от идеологического диктата стран Запада, – поэтому проблему эту он решал, исходя не только из данных исторических наук, но и из требований современной ему эпохи и превращал свои исследования в идеологическое оружие, что делает его труды не только научными, но в равной мере и пропагандистскими[257].

Итак, в глубокой древности принципиальных отличий в уровнях культурного развития в разных регионах мира не было. Древние греки были всего лишь народом среди народов и, может быть, стояли даже на более низкой ступени развития, чем народы Азии. Многие их достижения (если не большинство их) стали возможны только благодаря культурному взаимодействию с Египтом, Вавилонией и Индией[258]. Даже христианство возникло не без влияния индийских идей. Буддийские миссионеры из империи Ашоки ехали во все концы света – в Китай, Индокитай, Среднюю Азию и, конечно, в Средиземноморье. Ессеи (или эссены), появившиеся в Палестине во II – I вв. до н. э., и александрийские «терапевты», возможно, были буддистами или, во всяком случае, испытали сильное влияние буддистов и многое у них позаимствовали. А так как идеология общины ессеев была одним из источников христианского учения, то, очевидно, в нем благодаря этому оказался также и буддийский элемент – правда, в какие конкретно идеи являются общими для христианства и буддизма, Радхакришнан не уточняет. В этих положениях прослеживается влияние Р. Гарбе, о котором будет сказано ниже.

Долгая эпоха средневековья тоже не провела непреодолимого рубежа между Востоком и Западом, и только начиная с XV века – с началом великих географических открытий, с возникновением протестантизма, специфический дух которого так хорошо описан М. Вебером[259], и, наконец, с началом развития современной науки, базовые идеи которой были заложены Ф. Бэконом, – Запад и Восток стали все быстрее отдаляться друг от друга. Радхакришнан отмечает, что возникновение эмпирической науки и нацеленность мировоззрения Запада на познание природы во благо человека вызвала к жизни такие явления в западной цивилизации, которые, принеся человечеству временную материальную выгоду, вместе с тем оторвали человека от его сущностных корней – от высшего божественного начала, с которым человеческое существо, хочет оно того или нет, всегда нерасторжимо связано. Реального разрыва этих связей, конечно, не было, но человек в погоне за материальным забыл о них, а значит, забыл о боге.

Вместе с тем человек, несмотря ни на какие внешние обстоятельства, все равно остается божественным по природе. Человек, согласно Радхакришнану, – венец Вселенной и существо потенциально совершенное[260], а цель культуры, общества состоит в том, чтобы помочь ему превратить совершенство потенциальное в совершенство актуальное. Несовершенство человека заключается в его смертности, потенциальное совершенство – в возможности обрести бессмертие. Западный человек ждет этого от науки, хотя, говорит Радхакришнан, средство обретения этого идеала уже найдено, и довольно-таки давно. Это религия. «Все верования – это попытки конечного ума постичь бесконечное»[261], а такое постижение возможно только через интуитивное слияние с бесконечным.

Поэтому Восток – и в первую очередь Индия – сумел сохранить в неприкосновенности те ценности, которые были забыты и отброшены Западом в погоне за властью над миром дольним. Конечно, наука дала западной цивилизации огромную мощь и могущество, но она при всем этом обладает одним неустранимым недостатком: она, как отмечалось выше, не способна дать ответ на вопрос, почему происходит то, что происходит. На этот вопрос в силах ответить только религия, дух которой идеально сохранен на Востоке, поэтому именно страны Востока должны занять лидирующее положение в мире, охваченном кризисом, причины которого – безрелигиозность и бездуховность.

По нашему мнению, невозможно не увидеть в этих идеях их пропагандистской природы. Радхакришнан, по всей видимости, ставил своей задачей показать не просто интеллектуальную независимость Индии от стран Запада, но и доказать их духовную зависимость от нее, а также и их кризисное состояние. Более того, он доказывал, что этот кризис коренится именно в духовной, то есть общемировоззренческой (и прежде всего религиозной) сфере – в той сфере, в которой Индия, по убеждению Радхакришнана, имела несомненное и огромное преимущество перед странами Запада. Индия – это та страна, которой суждена в мире особая роль – роль страны-спасительницы, мирового лидера, культура которой поможет восстановить в агонизирующей ныне западной цивилизации утраченные ценности, основанные на эссенциалистском видении мира.

Однако все это – идеал, нынешнее же положение общества далеко от идеала не только на Западе, но и в Индии. После 1500 г., писал Радхакришнан, Восток впал в стагнацию, он не развивался технически, научно, хотя ранняя индийская цивилизация была оснащена технически ничуть не хуже, чем Европа, а в некоторых отношениях – и лучше[262]. Поэтому необходимо не отбрасывать огульно все, что накоплено Западом за долгие века его существования, а попытаться отобрать все наилучшее и включить эти элементы в систему ценностей нарождающейся общечеловеческой цивилизации.

Тема всемирной цивилизации занимает особое место в творчестве Радхакришнана. Мир он видит интегрально, как единый, общий для всего человечества дом, а само человечество – как единую семью, члены которой, при всем их несходстве, существуют в едином пространстве и настолько тесно связаны друг с другом благодаря самым различным процессам, что их можно рассматривать как единую систему. В самых различных областях деятельности мир функционирует как целое[263], но, к сожалению, этого еще нельзя сказать о сфере духа, о мировоззрении, о ценностях: здесь мир остается разделенным, а части его – враждебными друг другу. Враждующими обычно оказываются Запад и какая-либо из культур Востока, в которых культурная экспансия Европы вызывает отчетливо отрицательную реакцию. Как только возникнет общность и в мире ценностей (а она, по Радхакришнану, несомненно, возникнет, причем это будет общность, не навязанная извне какой-либо из существующих цивилизаций другим, а возникшая органически, в народных массах разных стран, спонтанно), тогда мир станет единым целым окончательно, но до этого, пока такая целостность не появилась, само бытие человека, при современном уровне развития техники и при безнадежном отставании человечества в области нравственности, проблематично. «Водородная бомба – это вызов человеку, призыв развить новый этос, новое духовное мировоззрение»[264].

Из всего изложенного видно, насколько важной и значимой была проблема взаимоотношений Востока и Запада для Радхакришнана – одного из ведущих идеологов национально-освободительного движения в Индии. Противопоставление этих цивилизаций осуществлено им в «Индийской философии», где он последовательно проводит мысль об исключительной духовности философии Индии, причем духовности религиозного характера, в противоположность прагматическому, утилитаристскому, рационалистическому и (особенно в последние века) совершенно атеистическому мировоззрению Запада.

Отношения с другими, неевропейскими цивилизациями были для Радхакришнана гораздо менее актуальны, хотя он и написал небольшую книгу «India and China»[265], где осветил вопросы индийско-китайских отношений в сфере культуры. Однако Китай, как и Индия, воспринимался им как цивилизация, точно так же страдающая от культурной экспансии Запада и в той же мере, что и Индия, способной внести значительный вклад в создание грядущей общечеловеческой цивилизации. Отсюда видно, что «прикладной»[266] элемент в философии Радхакришнана был намного значительнее, чем в философском учении Дасгупты.

Для Дасгупты – философа значительно более академичного, меньше внимания уделявшего в своей научной работе злободневным проблемам – вопрос о взаимодействии различных цивилизаций гораздо менее актуален. Дасгупта не критикует индийскую цивилизацию и не выступает с ее апологией, хотя, конечно, признает за своей страной огромную роль в культурном развитии человечества.

Если говорить о сущностных, принципиальных истоках культуры, то Дасгупта придерживался в этом вопросе, по всей видимости, следующей позиции. Культура для него – нечто абсолютно неотделимое от человека, во-первых, и целиком зависящее от национальной принадлежности ее носителей, во-вторых. Он столь мало (по сравнению с Радхакришнаном) интересуется культурной экспансией Запада прежде всего потому, что никакая экспансия иной культуры данную культуру разрушить не может. Цивилизация может погибнуть только тогда, когда уничтожаются все ее носители, никакое же вмешательство инокультурных мировоззрения и системы ценностей невозможно, ибо данной культурой они просто не будут восприняты. Поэтому как рационализм, утилитаризм и прагматическое отношение к реальности характерны для западной цивилизации, так для Индии характерно видение действительности через призму духовности, то есть (в данном случае) ценностей, не имеющих отношения к проблеме физического выживания человека на земле и, более того, сущностно нецелесообразных. Одной из групп таких нецелесообразных ценностей является религия, другой – искусство. Действия человека, относящиеся к религиозной и художественной сферам, никакой практической пользы ему, как известно, не приносят. Однако они выражают то в человеке, что является его глубинной сущностью. Недаром Дасгупта, сопоставляя искусство и религию, не обнаруживает между ними принципиальной разницы, а только внешние, количественные различия: «Религия – это искусство в глубочайшем и широчайшем смысле слова»[267]. По этой причине немаловажной темой в творчестве Дасгупты – немаловажной в том числе и для раскрытия его представлений об историко-философской реальности – можно назвать его теорию искусства.

Искусство для Дасгупты обладает не меньшей, чем философия, значимостью по той причине, что оно является одним из способов выражения и реализации тех душевных движений, которые приводят также и к возникновению религии. «Очевидно, что задачей художника в Индии, изображающего богов, было не имитировать красоту и великолепие человеческих форм, как это было у греков, но дать выражение духовному посланию, которое содержат формы богов»[268]. В этом искусство не отличалось кардинально не только от религии, но и от философии, хотя различие искусства и философии Дасгупта видел в том, что вторая всегда оперирует словами или какими-то другими знаками и свое знание вне символов представить не может, тогда как первое сравнительно легко обходится без знаков и, более того, дает истину самодостаточную. Истина искусства, как и истина религии, не нуждается ни в каких внешних подтверждениях и сама является гарантом своей подлинности. Восприятие прекрасного, подобно восприятию религиозно истинного, – несомненно: «Этот опыт отличен от всех других переживаний наслаждения и свидетельствует о себе прямо и неопровержимо»[269].

Индийское же искусство отличается от искусства всех других регионов, по мнению Дасгупты, своей исключительной многозначностью и суггестивностью, наличием во всех произведениях художественного гения более или менее глубокого и обширного скрытого смысла, который проявляется во всех, даже самых мелких деталях (например, в положении пальцев скульптурного изображения), поэтому творения индийских деятелей искусства – это не столько выражение подлинного облика или подлинной речи героев (хотя в изобразительном искусстве портретное сходство часто имело место), сколько реализация в грубой материи внутреннего мира изображаемых людей, преломленного через внутренний мир самого художника или поэта.

Различие религиозного переживания и эстетического опыта – только количественное. Искусство, как и религия, – это созерцание предмета, лишенное личной заинтересованности и не вызванное никакими утилитарными побуждениями, а следовательно, абсолютно бесполезное для практических целей. Отличие между этими двумя формами деятельности состоит в том, что «в искусстве духовный принцип трансформирует только чувственное содержание и открывает себя с обусловленными этим содержанием ограничениями, тогда как в религии трансформация захватывает личность всецело»[270].

Вместе с тем нельзя не отметить и того, что в индийском искусстве все проявления творческого импульса укладывались (или, во всяком случае, должны были укладываться) в один из восьми rasa – канонов чувств, эмоций и соответствующих словесных и поведенческих реакций[271], так что и вся индийская духовность, если оценивать ее по данным искусства, могла проявляться только в достаточно ограниченных канонических формах. Искусство было в Индии, согласно Дасгупте, своего рода «пред-религией», эмбрионом религии, а философия играла роль вспомогательной интеллектуальной дисциплины, обслуживающей мировоззренческие потребности этих двух сфер.

Одним из, вероятно, самых важных и существенных аспектов религии является мораль. И Радхакришнан, и Дасгупта полагали, что нравственность вообще невозможна без религии, что неверующий не может быть истинно нравственным человеком (хотя прямо они это не высказывали, в очень многих местах созданных ими текстов отчетливо прослеживается эта мысль), поэтому развитие общества немыслимо без развития (а стало быть, и изменения) религии. Историческая реальность теснейшим образом связана для них с реальностью религиозной, и интересно здесь то, что, как было указано выше, единственным поистине валидным и полноценным источником знания о религиозной (то есть божественной) реальности является интуиция, без которой, следовательно, не могут существовать ни философия, ни религия, ни нравственность.

Помимо этого, история не является, по убеждению Радхакришнана и Дасгупты, просто бессмысленным набором событий, пусть даже и связанных между собой какими-то экономическими, социологическими и т. п. законами. У истории есть смысл. История движется к какой-то, пусть пока неизвестной для нас во всех подробностях, но сущностно необходимой для нас как разумных существ цели. Особенно ярко такой эволюционистский подход к истории проявился у Радхакришнана, для которого весь исторический процесс есть процесс движения человечества от религии грубой, жестокой, насыщенной страхом перед высшими и невидимыми силами и – как следствие этого страха – магией к религии, полной благодарного поклонения богам как ближайшим друзьям человека, неизменно благосклонным к нему. Лидером в этом движении является Индия, религия которой уже в древнейшие времена, в эпоху Ригведы, отличалась именно такой чистотой переживания общения с богом, дружбой между богами и людьми и ясным ощущением наличия единого, вечного и неизменного начала во всех многочисленных богах.

Трактовка Радхакришнаном конфликта между религиями ведических ариев и аборигенов Индостана несет отчетливые признаки влияния учения о религии, выдвинутого А. Бергсоном. Бергсон (учение которого было весьма популярно в Индии среди ведантистов – в основном, на наш взгляд, благодаря его воззрениям на интуитивное познание как на единственный валидный источник знания) утверждал, что существуют два типа религии: религия статическая и религия динамическая. Для статической религии характерны магия, призванная воздействовать на то, что в природе недоступно непосредственному воздействию человека, и предотвратить возможный вред со стороны сверхъестественных существ, населяющих все вещи окружающего мира или даже заставить их помогать человеку, и мифология, призванная предотвратить социальную дезинтеграцию, пагубную и для индивида, и для общества в целом и коренящуюся в индивидуализирующей и эгоистической природе интеллекта; мифология, таким образом, является идеологической структурой, замещающей собой почти утраченный человеком инстинкт[272].

Для религии второго типа (динамической) характерно наличие мистицизма, то есть способности вступать в непосредственный, прямой контакт с богом. «Она развивается и распространяется благодаря деятельности “великих мистиков”. Эти люди одарены исключительными способностями, позволяющими им вступать в непосредственный контакт с Богом и своим примером увлекать остальных людей. Через Бога и посредством Бога великие мистики любят все человечество божественной любовью. Передавая эту любовь другим людям, заражая их этой любовью, великие мистики способствуют становлению божественного человечества, завершению творения человеческого рода, созданию человечества в том виде, в каком оно бы возникло, если бы могло сразу и окончательно сложиться без помощи самого человека. […] Именно сознание, воля, деятельность великих мистиков служат в известном смысле экспериментальным доказательством существования Бога»[273]. Не нужно говорить, насколько явно виден у Радхакришнана этот образ бергсоновских «великих мистиков», когда он пишет о ведических риши, слагавших гимны о богах под впечатлением прямого общения с ними и создавших шедевры религиозной поэзии, в которых выразилось восприятие бога как единого начала всех множественных феноменов мира. Сильнейшее влияние Бергсона прослеживается и в тех местах «Индийской философии», где Радхакришнан пишет о религии автохтонного населения Индостана – религии, в бергсоновской терминологии, совершенно «статической». Пророки же ариев, риши постигали бога посредством интуиции, которая «возможна лишь на высшей ступени развития как способность избранных, творческих личностей»[274].

Также не без влияния Бергсона сложилось, видимо, и учение Радхакришнана об интуиции, ибо для Бергсона интуиция как форма проявления инстинкта у homo sapiens была главным и даже единственным источником подлинного знания. Очень близки Радхакришнану с его приверженностью адвайта-веданте мысли французского философа о необходимости целостного, нерасчлененного и ничем не опосредованного познания мира, ибо мироздание целостно, а целое и постигать надо именно как целое, как неразделенное и неделимое единство. Интеллект же, способный познавать только расчлененное, искажает истинную картину мира и постигает уже, собственно, не сам мир, а свое представление об этом мире[275].

Впрочем, нельзя сказать, что Радхакришнан прямо заимствовал у Бергсона эти идеи. Они были свойственны индийской философии независимо от какого-либо внешнего влияния, и воззрения Бергсона просто оказались созвучными индийским идеям. Скептическое отношение к рациональному познанию было характерно для многих индийских философов, в том числе и для Шанкары, который полагал рациональное познание ограниченным и пригодным только для видимого мира, сотворенного майей, в отличие от целостного интуитивного восприятия, способного постичь и Высшую Истину[276].

Концепция же Радхакришнана о взаимоотношении религии ариев и религии аборигенов Индостана, столь явно демонстрирующая близкое знакомство индийского философа с религиоведческими идеями Бергсона, показывает близость учения Радхакришнана к европейскому эволюционизму и вместе с тем объясняет многие моменты его философии, не имеющие предпосылок в коренной индийской философской традиции: например, его учение о направленном и осмысленном развитии исторического процесса, имеющего цель. Впрочем, Радхакришнан, будучи религиозным мыслителем, как об этом уже говорилось выше, видит главную движущую силу истории в воле божьей. Бог приоткрывает великим риши часть своей бесконечной мудрости, сознательно направляя эволюцию человечества в предопределенное им русло, к предначертанной им цели. Этого нет у Бергсона, согласно которому люди сами постигают божество; бог, конечно, не остается при этом абсолютно пассивным объектом познания, он сам открывает завесу божественной тайны, но здесь имеет место и стремление человека познать бога, и от этого стремления также многое зависит. Кроме того, бог и человек у Бергсона абсолютно различны, у Радхакришнана же они почти идентичны: так как Брахман и Атман суть одно по природе, то человек и бог различаются только «масштабом», а по сути своей они тождественны.

Интуитивизм Бергсона, по всей видимости, ближе к учению Дасгупты, который полагал, что люди сами ищут за множеством феноменов нашего бренного мира нечто единое и что все действия людей направлены именно на это. Таким образом, история у него оказывается в первую очередь творением общества и человека, движимого стремлением к абсолютному единству. Но какие формы примет это движение в будущем, предсказать невозможно. То же самое мы видим у Бергсона, согласно которому «побуждение действовать, нужда, неопределенное желание первичны, но пока желание не удовлетворено, мы не можем знать, что именно удовлетворит его. Пока ?lan vital не осуществился в новом органе или в новом виде, даже всеведение не поможет нам предсказать образ грядущего, точно так же, как никто не может предсказать, что создаст кисть вдохновенного художника, до того, как картина закончена»[277].

Радхакришнан же был убежден, что история имеет цель, которую мы, возможно, и не знаем, но зато точно знает бог, который и ведет нас к этому идеальному состоянию. В учении адвайта-веданты утверждается, что цель человеческой жизни есть спасение, то есть реализация в себе своего истинного – божественного – бытия. Следовательно, такова и цель истории. Поэтому идеальное состояние, к которому направлен исторический процесс, – это формирование такого общества, структура и пути функционирования которого не только не будут мешать, но и будут способствовать осуществлению этой цели. В этом точка зрения Радхакришнана напоминает учение об эволюции, выдвинутое П. Тейяром де Шарденом.

Что же касается осмысленности истории (как направленности ее к определенной цели), то учение Радхакришнана в значительной степени сходно в этом пункте с философией истории Гегеля. По Гегелю, история имеет четкую цель, имманентную самому историческому процессу и определяющую его в качестве аристотелевской «целевой причины». История совершается главным образом в духовной сфере, и дух играет наиболее существенную роль во всех исторических событиях, реализуясь в них и достигая все большей и большей свободы. «Конечною целью мира, – писал Гегель, – было признано сознание духом его свободы, а следовательно была признана и действительность этой свободы»[278]. Осуществление этой свободы духа происходит в процессе существования мира со всеми событиями, из которых этот процесс состоит, и со всеми личностями и коллективами, которые в нем участвуют. Сущность и явление, по Гегелю, не только неразрывно связаны, но и отсылают одно к другому, и по наблюдаемым явлениям можно делать вывод о срытой за ними сущности. Сущность является в явлении. История в данном случае выступает в качестве явления, за которым находится и через которое является дух, разворачивающий себя, обогащающий себя содержанием в процессе исторического развития. «В гегелевской “Феноменологии духа” всемирно-исторический процесс превращается в движение философского сознания от непосредственной чувственной достоверности к постижению абсолютного, которое характеризуется как абсолютное знание. В “Науке логики” развитие философии рассматривается в онтологической плоскости как объективный, имманентный логической процесс, совершающийся в лоне “абсолютной идеи”, причем философские системы выступают как ступени, основные категории этого процесса»[279].

Вместе с тем на ранних этапах истории дух еще не свободен вполне, свобода его еще в значительной степени потенциальна. На этом отрезке истории дух не столько свободный, сколько освобождающийся. Поскольку «субстанция духа есть свобода, т. е. независимость от другого, отношение к самому себе»[280], то историческая эволюция к осуществлению этой свободы неизбежна. «Утверждение прогрессивного исторического развития с необходимостью предполагает реальность человеческой свободы: историческое развитие и подлинная новизна и неповторимость определяются наличием свободы»[281]. Согласно Гегелю, история, образно говоря, останавливается перед Бранденбургскими воротами в Берлине, ибо Прусское государство для него есть полное и окончательное осуществление свободы духа.

Для Радхакришнана же история – процесс, еще очень далекий от завершения. И, хотя история также имеет духовную природу, целью ее является не свобода духа, а осуществление единения человеческой души с Брахманом, поэтому очень большое значение для истории имеет ценностный аспект духовной деятельности человека. Собственно, сам исторический процесс есть попытка вневременного и вечного бога реализовать во временн?м мире вневременные ценности[282]. Этой божественной деятельности препятствует майя – косное начало, стремящееся подавить и исказить любое начинание, направленное на осуществление высших ценностей, под которыми Радхакришнан понимает почти исключительно религиозные и моральные принципы, и история, таким образом, формируется на стыке косного и божественного, на границе тьмы и света, проходящей в каждой человеческой душе. Поэтому человек для Радхакришнана оказывается едва ли не главным персонажем исторической действительности, тем более, что сейчас от человека в этом мире зависит слишком многое. Отсюда и все многочисленные призывы Радхакришнана к миру, к поиску согласия между разными расами, государствами, народами. Бог, преодолевая майю, плел нити истории в разных регионах мира, но в ХХ веке они сплелись в единый узел, и уже нельзя с достаточной точностью предсказать, каковы будут дальнейшие судьбы мира, так как само существование его уже никто не может гарантировать. Проблема единства мира встает здесь с особенной, жизненной остротой. «Мы уже не можем говорить, что истина нашла себе обитель лишь в одной части мира. Мы способны более живо, чем наши предки, осознать, что Бог открывает себя человеку в разных формах»[283].

Мы видим, таким образом, что понимание Радхакришнаном исторической реальности в значительно большей мере, чем у Гегеля, определяется спецификой современного ему исторического окружения. Можно говорить о сходстве историософских концепций Радхакришнана и Гегеля, и сходстве достаточно большом. Но оно имеет, на наш взгляд, скорее типологический, нежели генетический характер. Влияние великого немецкого идеалиста на идеалиста индийского, несомненно, имело место, но оно, думается, было обусловлено близостью некоторых аспектов учений Гегеля и Шанкары (во всяком случае, основополагающих постулатов этих учений), поэтому Радхакришнан, восприняв историософский эволюционизм Гегеля, соединил его с идеализмом адвайта-веданты, создав учение о реализации посредством истории замыслов бога относительно мира и о человеке как главном инструменте реализации, проводнике, через который бог воплощает в жизнь вечные, вневременные духовные ценности, преобразуя Вселенную и все больше стирая грань между ограниченным, но потенциально божественным человеческим духом и бесконечным, неисчерпаемым Брахманом.

Нельзя не остановиться на такой специфической – и исключительно важной для Радхакришнана – теме, как роль Индии в мировой истории. Радхакришнан был всецело убежден в особой роли своей родины на мировой исторической арене – как в современную эпоху, так и в древности. Очень отчетливо прослеживается в его философии, особенно в его главном историко-философском труде, идея «золотого века», когда «люди общались с богами без каких-либо посредников» и «существовала весьма тесная личная связь между людьми и богами»[284]. В эти блаженные времена люди, конечно, нуждались в пище, крове, защите от всевозможных врагов и т. п., но они были полностью обеспечены главным – постоянной и непосредственной коммуникацией с сакральным миром, что, по убеждению Радхакришнана, в огромной мере облегчало страдания человека из-за разнообразных физических неудобств.

Мир древнего ария, говорит Радхакришнан, глубоко сакрален. Сакрально все, что связано с необходимостью прибегать к помощи богов. Таким образом, древний арий фактически не делит мир на земной и небесный, горний и дольний и т. п. – все для него пронизано сверхъестественным. Такой способ идеологической организации повседневных жизненных практик вообще характерен для примитивных обществ, но Радхакришнан выделяет его как свойственный в особенности древнеарийскому обществу, строя на этой идее особого, близкого контакта богов и людей картину жизни ариев эпохи Ригведы и изображая эту жизнь как «эпоху Кроноса» прежде всего в религиозном (и, шире, ценностном) смысле. За этой эпохой, как мы уже знаем, последовало отпадение ариев от первоначального единства с сакральным и загрязнение их религии грубыми магическими верованиями аборигенов Индии, после чего неоднократно предпринимались попытки (более или менее безуспешные) это единство вернуть.

Современная же Индия как никогда ранее близка к тому, чтобы вновь обрести способность живого общения с богами. Она, вооруженная современной техникой, духовно обогащенная взаимодействием с другими цивилизациями мира, способна разрешить мировоззренческий кризис, охвативший мир. Но для этого она сначала должна обрести хотя бы политическую свободу. Именно на эти аспекты исторической роли Индии и делает акцент Радхакришнан. Индийцы, всегда ближе других народов стоявшие к божеству, чтобы вернуть мир к истинной религии и тем самым спасти его, спасти саму жизнь на земле, должны заставить человечество прислушаться к голосу веры (неважно, какую именно форму примет эта вера, лишь бы форма не была догматичной и отрицающей истинность всех остальных форм). Коротко говоря, задача Индии – показать всему миру, как надо верить.

Дасгупта, в отличие от Радхакришнана, не представляет историю в виде четко и однозначно сформулированного плана, осуществляемого божеством с определенной, только ему ведомой, целью. Историческая реальность – не проект, а, скорее, ряд возможностей, ряд различных сценариев будущего развития. Для абсолютного идеализма Гегеля и близкого к нему историософского учения Радхакришнана история есть процесс логический, последовательный – прежде всего процесс духовного развития общества. Для них «философия и все другие формы социального бытия образуют единое целое, внутреннее расчленение которого характеризуется отношением необходимого соответствия. Что же обусловливает это соответствие, которое отнюдь не является простым совпадением во времени? На этот вопрос гегелевская философия дает самый общий ответ: единство “абсолютного духа”. Это значит, что качественное отличие одной исторической эпохи от другой предопределено логической структурой “абсолютного духа”, в которой каждая эпоха фигурирует в качестве необходимой ступени его самосознания»[285]. Для Дасгупты не существует таких исторических этапов как стадий развития какого-то вселенского духа или Брахмана. Он, конечно, выделяет в истории различные эпохи, но эти эпохи касаются только истории развития индийской мысли. Подход Дасгупты к проблеме исторической реальности является, на наш взгляд, более ортодоксально ведантистским. Он состоит в понимании исторической реальности как спонтанного процесса развития сотворенного мира по направлению к творцу – Брахману. Если у Радхакришнана существо сотворенное имеет выбор: развиваться духовно, приближаясь к Брахману, или искать житейских благ в сансарическом мире, – то у Дасгупты перед сотворенным стоит выбор совсем иного рода, а именно – какой путь выбрать для приближения к богу. То есть не искать бога для живого существа невозможно.

Как и Радхакришнан, Дасгупта обращает большое внимание на необходимость развития нового этоса, нового целостного отношения к миру – всего того, что он называет «international morality». Ранее, в древности, да и сейчас люди действовали и действуют по тем законам и канонам, которые имели место в их народе, и оценивали свои действия в соответствии с нормами своего общества. Иначе говоря, их референтной группой всегда оставался этнос или субэтнос. Задача же состоит в том, чтобы сделать референтной группой каждого человека (иди хотя бы большинства людей) все человечество.

«Наше время, – пишет Дасгупта, – видело такой подъем национального самосознания, который никогда не был засвидетельствован ранее. Национальное самосознание строится в той сфере сознания, в которой существует подавляющее большинство людей, обитающих в определенном географическом ареале. Поскольку невозможно, чтобы большинство людей могло наслаждаться высочайшими достижениями человечества, то и не следует ожидать, что в национальном самосознании зазвучит высшее вдохновение. Когда мы переходим от индивидов к группам, а от групп – к нациям, то наблюдаем тенденцию к вульгаризации»[286]. Все это замыкает человека в рамках аксиологической структуры национального мировоззрения и не позволяет ему подняться над духом своего народа и увидеть общечеловеческие ценности. Отсюда проистекает большинство проблем современности – нищета, голод, угроза войны, отсталость многих народов в духовном, социальном, экономическом развитии, ибо более развитые страны именно в силу ограниченности мировоззрения подавляющего большинства людей рамками интересов собственной нации не могут не поддаться искушению эксплуатировать отсталые государства. Однако революционное движение в зависимых и развивающихся странах есть результат ограниченности сознания теми же рамками.

Из всего вышеизложенного видно, что вопрос об исторической реальности был достаточно важен для обоих интересующих нас философов. История для них была, собственно, только путешествием человечества к современности и к возникшему в ХХ веке сложнейшему комплексу разнообразных, разномасштабных, разноплановых проблем, ни одна из которых не может быть разрешена в отрыве от всех других. Историческая реальность была для них способом движения человечества к религиозному идеалу – мокше, и события, социальные, экономические, идеологические процессы, происходившие в ХХ веке, воспринимались ими как важнейшая веха на этом пути.

Различие между ними состояло в том, что для Радхакришнана история была в значительной мере сознательным и осмысленным процессом, который осуществляется богом, Брахманом для реализации своих божественных целей. Человек как главная движущая сила истории служит богу инструментом, проводником божественной воли в тварный мир. История должна завершиться тогда, когда последнее живое существо осознает, что его Атман ничем принципиально не отличается от Брахмана, и сольется с Высшим Началом. Дасгупта же понимает историю как процесс, отличающийся большей или меньшей степенью спонтанности, хаотичности, с неизбежными периодами быстрого и интенсивного прогресса и эпохами упадка, иногда весьма глубокого. Однако этот процесс никогда не бывает хаотичным вполне, ибо вызван он имманентным любому живому существу стремлением к единению с Высшим Началом. Все действия всех живых существ продиктованы этим стремлением, поэтому неизбежной целью истории также становится всеобщая мокша.

Иными словами, историческая реальность – это инобытие реальности религиозной. История сущностно сакральна, а все профанное в ней есть лишь эпифеномен, нечто случайное и несущественное. Человеческое существо неустанно стремится к богу, независимо от того, чем оно является – проводником воли божьей на земле или душой, отделенной от бога непроницаемой (но подлежащей разрушению) стеной майи, и воплощением этого стремления и является история.